Она посмотрела на него этим особенным взглядом причастных к чему-то сакральному и недоступному.

— Милочка, вы что же, пришли и не знаете? Успение и вознесение Девы Марии!

— Боже мой, неужели?! — Хосок театрально прижал руки к сердцу.

Шушуканье прекратилось, люди встали. Хосок тоже поднимается, но ради того, чтобы увидеть, что происходит. К кафедре вышел некто, похожий на епископа (Хосок угадывал по головному убору, наподобие короны, да и одежды у него расшиты золотыми нитями) в сопровождении двух священников в праздничных белых тогах, одним из них и был Юнги. Белый превращал его в существо необычное, почти светящееся. Правда, синяки под его глазами контрастно потемнели.

Сердцебиение Хосока участилось.

Затянулось приветствие прихожан, ликовавших так, словно к ним спустился сам Иисус. Хосок тщетно вытягивал шею, чтобы рассмотреть падре. Со всех сторон наплыли клирики, происходила какая-то невнятная традиционная суматоха. Оставив надежду увидеть Юнги, не подымающегося на постамент, а так и оставшегося стоять внизу, Хосок цокнул языком и сел.

Вся эта служебная «дребедень» (а иного отношения Хосок выражать не планировал), длится, самое большое - с час. Единственное, что спасало - размеренный и хрипловатый голос Юнги, разносящийся под сводами церкви. А теперь говорит какой-то скрипучий дедок и время от времени поднимает глаза на толпу, в то время, как отец Юнги почти постоянно смотрит на них и лишь изредка заглядывает в бумаги. Он часто читал наизусть, и это растило в Хосоке обожание. Он очаровывался умными людьми.

— И возрадовался дух Мой о Боге, Спасителе Моём…

…Всё-таки он задремал. Но так, что слышал происходящее, точно прикрытое мягкой шторой. Словно по щелчку монотонный голос и хоральный напев на фоне выключились, и воздух сотрясла пороховая дробь. Прострекотала, изорвавшись из центра, задела стекольную мозаику. Раздался грохот. Внахлёст на эти кошмарные звуки наложены человеческие крики, при местной акустике режущие по ушам троекратно.

Ноги Хосока налились свинцом. Прежде, чем он смог встать и понять, что время спасать свою шкуру, в панике посыпался народ. Хосок обернулся и увидел, что двери закрывают, он кубарем повалился на пол, пробираясь на четвереньках вдоль стенки, свернул за колонны. Он мельком заметил стрелявших. Двое или трое, и все с автоматами. Пронесли их сюда либо заранее, либо подкупили охрану снаружи.

С воплями, пригибаясь, люди бежали врассыпную, кто куда. Хосок же искал глазами Юнги, который помогал сбежать епископу. Он чуть было не ушёл, но обернувшись, увидел её. Слишком приметная одежда. Они тревожно встретились глазами…

Внезапно Эсперансу зажали в тиски волосатыми руками, она куснула одну со всей дури и сделала неплохой бросок через плечо, вырубив чокнутого нападавшего. Пули продолжали свистеть, и Хосок уже бледнел. Его тошнило. Запах крови одурял, и все эти валяющиеся в безобразных и нелепых позах люди… Она огляделась, оступилась, смахнула невольно выступившие слёзы. Двое безумцев оставались у дверей, отстреливая уползавших.

Всё произошло так быстро. Юнги одичалыми глазами смотрел на реальность, затуманенную и провонявшую порохом. Смешавшись с ладаном, какой она оказалось мерзкой. Трупы, трупы… Их Юнги видел слишком много.

Эсперанса становится свидетелем того, как он достаёт из-за кафедрального тайника пистолет, узнаваемый запросто. Кольт 1911 сорок пятого калибра. Чёрная матовая сталь. Его маленькая легенда, его самая славная библия. Последний оплот, он никогда не хотел бы пользоваться им здесь.

Приоткрыв рот, Хосок подползает к колонне и привстаёт на коленях, чтобы видеть, как падре спускается и оттягивает предохранитель. Вскинув руку, он идёт на врага и призывает:

— Эй, вы.

Двое поворачиваются с тупыми выражениями лиц, готовые повеселиться, но Юнги делает два выстрела. Первым. И двигается на них, хотя те после падения и не пикнули. Зажав рот руками, Хосок выходит из укрытия на трясущихся ногах.

Кругом воют полицейские сирены.

Священник переворачивает ступнёй трупы и поочередно втравляет в них оставшиеся пять пуль.

Он опускает руку по шву, дуло пистолета дымится, плечи ходят ходуном от тяжёлого дыхания. Нет в нём ничего от вежливого и учтивого священнослужителя, гулявшего в ту ночь под луной. Хосок подходит к нему и смотрит на дыры в трупах. Первые выстрелы обоим пришлись между глаз. Так прицелиться нетренированному человеку невозможно. Он опасливо переводит взгляд на Юнги и берёт его за руку, ту самую, что держит пистолет.

— Ты в порядке? — и это спрашивает падре.

— А…? Я? Да. Всё отлично, каждый день бы так. Очень классная проповедь вдохновляющая, — Хосок нездорово усмехнулся, но чувствовал, что это явные признаки истерики, и если он сейчас не заткнётся, то закричит.

Юнги глухо рассмеялся и быстро сник, ткнул дулом в сумку Хосока.

— Уберёшь к себе? Как пострадавшего, тебя проверять не будут. Я попозже заберу. И ещё… сыграй обморок, если не трудно.

Оставалось лишь согласно кивнуть.

Когда внутрь ворвалась спецгруппа, глаза их расширились вдвое. Плачущий священник в белом одеянии держит на руках девушку в красном платье среди сонма мёртвых и осколков.

Единственный живой преступник тут же оказывается в наручниках.

А снаружи, в фургонах полицейских, призванных охранять процессию с участием епископа, от отравления почили ещё тринадцать человек. По новостным каналам прошёлся вихрь.

…Тэхён раздавил в руке стакан.

========== Глава 10. Страсти. ==========

Мнимая влага на щеках падре давно высохла, Эсперанса «пришла в себя». После осмотра врачей следователи не стали их допрашивать, следуя рекомендации докторов не усугублять «психологический шок» и отложить беседу.

Чужие люди в форме и халатах наконец-то покинули палату. Отряхнувшись от раздумий, Юнги предложил отправиться к выходу. Они остановились на крыльце. Асфальт плыл. Около трёх часов пополудни на улице парило. Где-то до сих пор звучали сирены, и после прохладных больничных стен окружающий мир вокруг походил на нелепо рисованную гуашью картинку с картонными человечками, уныло бредущими вдали.

Попросив у спутника телефон, Юнги дозвонился до Тэхёна, услышал убитую интонацию и не пытался утешать его или объяснять содеянное. Он по-своему прав. Поговорили меньше минуты. Расстегнув верхнюю пуговицу воротника, падре привалился к стене.

— Да, я понял.

Он тут же завершил вызов, вернул сотовый.

— Что он сказал? — взволновался Хосок.

— Ждать здесь.

И это не было приказом по факту, но Хосоку показалось, что у них нет возможности сбежать и делать всё, что захочется. Даже не из-за того, что случилось. Некоторые грани и проволоки до тех пор не ощущаются на коже, пока ты точь-в-точь не напорешься на них со всей дури.

Вздохнув, Юнги устало взглянул на Эсперансу. Здорово же человек держится, пережив ужасы нападения и массового убийства, только губы пожёвывает чуть нервно. Как ни посмотри, поразительный малый. Чутьё Юнги не обмануло: с Хосока во всех обличьях есть толк.

— Наверное, у тебя много вопросов, — мягко предполагает Юнги.

— Немало, твоя правда, — кивает Хосок, но докучать не пытается. — Спасибо. Если бы не ты…

— Ты тоже молодец. Перекинул того бугая через плечо, как нечего делать, — напоминает Юнги.

— Да, лихо вышло. Но у них были пушки, и тут мои приёмчики бессильны.

Согласившись, Юнги невольно опустил взгляд на манящий вырез груди. Там, во влаге искусственной ложбинки - осадок мелкой пыли, что налипла с погрома. Хосок часто дышит. Всё же волнуется. Если бы не это кричащее красное платье, полыхнувшее издали, Юнги бы так и ушёл вслед за епископом и остальными. Успел бы. И имел бы право не возвращаться, чтобы не подавать месть разогретой, отнюдь не в угоду правилам. Значит, прийти во спасение - стояло задачей. Значит, это его награда, одна сохранённая жизнь так же велика и бесценна, как множество утраченных навсегда. Но оправдать Юнги себя не может. Сколько лет он держался, наложив епитимью, сражался с бесами. Там, где впустил одного, жди и второго, а за ними - рать. И несравнимо с раскаянием ласкает благостный трепет руки, получившей выброс отдачи.