— Похоже, Вико здорово справляется. То есть, Тэхён. Я слышала, он чуть больше полугода в качестве главного. Впечатляет.

— Верно. У него есть талант к быстрой реорганизации…

— Знаете что, падре? — остановившись, Эсперанса прищурилась и выказала предположение: — Вы разительно отличаетесь от типичных своих собратьев. Похоже, у вас тоже есть секрет?

— У кого их нет?

Одновременно лукавая улыбка посетила обоих. Бросив сандалии, Эсперанса побежала к воде.

— Вы куда? — спохватился Юнги.

— Не бойтесь, не топиться! — успокоила она, не оборачиваясь.

И на глазах приросшего к месту священника, зашла в воду, окунулась с головой и, вынырнув, вышла. Море плескалось у её щиколоток. Мокрой она выглядела ещё соблазнительнее. Юнги разглядел мускулистое тело, подтянутое, подточенное. Заметив, что девушка замешкалась, встав вполоборота, он подошёл. Эсперанса возилась с защелками бюстгальтера, что разошлись под мышкой.

— Ну бля, что за чёрт?!…

Голос её резко понизился. Встав в позу, Юнги усмехался. Эсперанса же посмотрела исподлобья и ни капельки не растерялась. Выражение лица обрело признаки здорового скепсиса, как если бы вдруг она призналась, что всегда верила в Большой взрыв, но никак не во Всевышнего, а Джордано Бруно зря связался с Мочениго, да и вообще, она устала ломать трагедию.

— Объяснять ничего не нужно, так?

Они промолчали чуть меньше минуты.

— Вообще-то, я сразу заподозрил неладное.

— Догадливый святой отец. А мне везёт, — она закатила глаза. И вдруг потянула его на себя с прытью, достойной хорошего борца.

Пошатнувшись, Юнги плюхнулся в воду, сел с опорой на руки и не успел оказать сопротивление, как Эсперанса навалилась на него и с жаром впилась в губы, прорезая языком путь вовнутрь. Она хотела заткнуть его и едва ли не прикончить, но Юнги, тот самый, обладал силой не меньшей. И уж тем более, страстностью. Вспыхнув и зарычав, он скользнул ладонями по ягодицам, задрал подол и нащупал под бельём утяжку, тамошнюю твёрдость. Надавил. Она застонала, и…

Нет, не она. Смачно целуясь, он потянул вырез платья ниже, разрывая ткань и обнажая накладную грудь. Этот человек, настойчиво сосущий язык преподобного, обладает завидной смелостью. Он мужчина. Мужчина, определённо поехавший на фетишах, но не утерявший сути; обретая новые формы, он сохраняет ядро.

Все они догадывались, но не оглашали вслух. А у Эльмаза всегда были странные предпочтения. Юнги почти шокирован. Поцелуй действует, как осечка, и вместо удовольствия приносит боль: они начинают бороться, раскидывая кругом брызги. Юнги одержал победу, бросив гибкое тело на берег и закопав запястья в песок. С чёлки на ключицу (прости Господи, но какую!), капает вода. Держаться трудно, особенно оказавшись зажатым её бёдрами.

— И что? — теперь человек-призрак опасен, как никогда, скалится, извиваясь. Наверное, хотел ещё поиграть, раскрыться иначе, он обижен. — Что ты сделаешь, падре? Да, я мужчина. И да, я женщина. Я могу быть, кем угодно. Я просто изумительно переключаюсь, правда?

Досадно посмеиваясь, он будто ждал одобрения, комплимента, к каким привык. Он болеет гордыней. Но у Юнги нет времени лечить других.

— Я ничего тебе не сделаю. Будь, кем хочешь.

Пронзительный холод. Явно - Эсперанса скрестила щиколотки на его пояснице, страшась выпустить. Полураздетая, вымокшая, кусает губы. Юнги сделал всего лишь нечаянный рывок, чтобы высвободиться, а она ощутила одуряющий прилив внизу живота, подтянулась и подстроилась под него. Подобных сумасшедших вибраций в ней никто ещё не вызывал. Прищур у него охотничий, взгляд пытливый. Дал бы себе волю, и она бы пожалела, что вызвалась с ним тягаться. Действия прямо противоположные. И это разламывает пополам, нервирует.

— Слушай, давай по-хорошему, — договаривается он. — Я не лезу в твою душу, а ты не лезь в мою. Да и в наши дни все эти переодевания не такая уж и диковина. Отпусти, пожалуйста.

Он отпустил. Юнги выпрямился, со злобы сорвав с шеи начавшую давить колоратку. Боялся же, что сорвётся - и вот оно, случилось. Правда, последствия не столь разрушительны, собраться можно. Видок помятый, а губы продолжают гореть. Эсперанса будто впустила яду. Хорошо, что темно и праздник, никому не будет любопытно, с какой стати падре волочется по улицам, что мокрая кошка.

— У тебя ведь есть имя. Настоящее? — он подал условной девушке руку, и она неохотно воспользовалась помощью.

— Хосок, — даже не стал дуться или повышать тональность, но утончённости в нём не убавилось.

В конце концов, они словно повздорили и вернулись в прежнее русло. Испарилась недосказанность, но Юнги не нравилось, что зарождается интерес. Прогулочным шагом они направились к коттеджу.

— Давно здесь?

— Семья осела в Риме ещё до моего рождения, — отвечает Хосок и морщит нос. — Они дипломаты, важные люди типа того.

— А ты выбился из семейного дела, судя по всему.

— Всё скучное и однообразное мне никогда не нравилось. А им не нравилось то, что выбираю я. Поэтому однажды я сделал так, как хотел. И ещё ни разу не пожалел.

— Похвально, — хмыкнул Юнги, и ещё несколько минут томился будоражащим вопросом. — Почему «Эсперанса»?

— Я занимался фламенко, увлекался испанским, а там это «надежда». Говорят, она умирает последней. Так что, аллегория понятная. Я дорожу тем, чего достиг, — подчёркивает Хосок. — Короче, в четырнадцать я ввязался в кое-что и начал выступать в женском образе. Это что-то вроде живого воплощения моего «Ид», если читал Фрейда. Хотя да, ты же святоша…

— Я знаю, о чём ты.

— Начитанные сейчас священники пошли.

— И не менее начитанные танцовщицы, — парирует он. — Как я и говорил, у каждого есть секреты.

До того Юнги казался неприступным, а теперь, после грянувшей сиюминутной близости, ещё хлеще, обтянутым колючей проволокой, на которой теперь развешаны кровавые ошмётки. Хосок не собирался сдаваться или охлаждать пыл.

Он взошёл по ступенькам вверх, на этом их пути должны разойтись.

— Прости за… — снова Эсперанса смущённо опускает глаза. — За одежду.

— Ерунда. Я порвал тебе платье.

Хосок потряс браслетом на приметной щиколотке, напоминая, что с ним бывало всякое.

— Ты не первый.

— Будет, что рассказать, приходи на исповедь.

— Я не верю в Бога, — уверенно сказал он.

— Я тоже. Бог важен для религии, но не для веры, — говорит Юнги и, отступив, добавляет: — Кстати, передай Эсперансе, что она неплохо целуется.

Он заигрывает с ней, но так, словно это обычное дело. Даже для его духовного сана. И, откланявшись, уходит. Не расколотым, не поверженным. Но настолько желанным, что хоть локти кусай.

Дома Хосок вдыхает остатки кокаина, допивает недопитое и, затянувшись сигаретой, дрочит в полутёмной гостиной, пребывая на вершине кайфа. Просто он передал Эсперансе послание, и она, выгибаясь дугой, съезжая с диванных подушек, представляет, как харизматичный святой отец отпускает ей грехи, оттягивая копну нарощенных волос и взбивает её ляжки стремительными толчками. Она закусила зубами маленькую его часть и возбуждённо застонала…

***

Чимин пошёл к Тэхёну голышом, вяло поздоровался с Карлосом и Гаспаром, что не смыкая глаз сторожили покои. Не обнаружив внутри посторонних, он прилёг рядом с боссом и провёл рукой по его волосам. Тэхён поморщился, но не проснулся, он всё ещё далеко отсюда.

Позже, обнаружив Чимина рядом, он чмокнул его в макушку и предложил позавтракать в их любимой закусочной. Они вместе приняли душ.

— Ночка ничего выдалась? — Чимин продолжал валяться на кровати, обсыхая, пока Тэхён снимал с вешалки вещи. — Бля, ты ещё успеваешь всё аккуратненько повесить?

— Не всегда. Но на этот раз получилось… Да, ночка ничего.

Разгромы и беспорядки внутри никого не удивили. Шейх ещё вовсю храпел, а Эсперанса… Впрочем, его имя нужно будет уточнить у Эльмаза, в полумёртвом состоянии возлежала на ковре. Не сказать, что выглядела не аппетитно, пусть и походила в рванье на потаскушку.