Нарастающий фальцет, обрыв. Он кончил в него. И хуже, чем то ощущение густой спермы в заднице, Тэхён не испытывал. Но страшнее всего - опустошение после, какое-то совершенно не отмываемое, разъедающее желудок и режущее кишки кольцами. Разродиться этой болью невозможно, она обвивала тело в несколько тугих оборотов.
Ненадолго приходя в себя, Тэхён совершенно чётко представлял, как собственноручно отрежет этому ублюдку яйца и заставит их проглотить, подавиться. Если бы не цеплялся за яркую картинку отмщения, вряд ли бы успокоился и забылся болезненным сном.
Смелость не находила выхода, и без того призрачная надежда - таяла. Спустя пару часов ему помазали губы водой, дали попить, как собачонке - сунули еды, но он не взял. Тогда ему впихнули в ноздрю что-то вроде ватной палочки, и волей-неволей пришлось вдохнуть. Проделали несколько раз. Беспрерывно чихая, Тэхён запрокинул голову, под носом потекло, конечности заколотило. По носоглотке пронёсся вихрь. Он безошибочно определил если не вкус, то консистенцию. Кокаин.
С него сорвали повязку. Рябь, помехи, огневые всполохи. В чёрных глазах просело отчаяние, как будто кто-то вдруг убил в нём ребёнка, убил насовсем и безвозвратно. Его же руками. «Господи боже, пожалуйста…». Он как будто чувствовал, чем грозит нависшая катастрофа. Полной подневольностью. Даже если захочет что-нибудь сделать - не сможет. Сошьют из него куклу, набьют соломой и станут дёргать за ниточки.
В каморке, сложенной из кирпича, горела одна лампочка, слепила. Перед кроватью Тэхёна столпились мужчины, десять или больше. Они смотрели на его измученное лицо, тем не менее, не лишившееся ни грамма красоты, и… дрочили, натирая елдаки руками и хищно поглядывая на человека, готовящегося дать команду. И предводителем их был чуть полноватый лысый мужик лет за сорок, с блинным лицом и тонкой щелкой вместо рта. Тэхёна потянуло рвать, но выплюнул он только несколько желтоватых комков слизи.
Вспотевший затылок, бешено колотящееся сердце. Органы внутри словно проклеены, но вот-вот расшатаются и будут смешаны в мясорубке. Тэхён пьянел, и зрение теряло фокус, наркотики забирали его отсюда в свой непризнанный микрокосм, и он подчинялся, скатываясь в маленький послушный шарик, материю под лепку.
Вдруг все кошмары отступили, как при лунном отливе, и стало намного лучше, не так угнетающе и страшно, басы зазвучали мягче, тянущиеся к нему руки дарили почти то тепло, к которому он всегда стремился.
По губам проехалась склизкая головка, и Тэхён послушно открыл рот. Таких больших размеров он никогда не обхаживал, и угодить удавалось с трудом, он задыхался, когда член проезжался по гортани. В наркотическом угаре перепробовал на вкус и запах члены и жёсткие лобки. Уставая, он отворачивался, но получал удары и глотал кровь, а крови было много. Наигравшись в прикроватной зоне, его уложили на качели, что успели закрепить до того. И началось самое больное, нескончаемое трение; боль то пропадала, то прокатывалась десятикратно тяжёлой многотонной машиной.
Их было много, желающих дорваться, оставить на молодой коже отпечатки пальцев, измазать его в естественных жидкостях. Тэхёну говорили сальные комплименты и продолжали засаживать с обеих сторон, его лапали, щипали и кусали, совали язык в рот и нюхали пятки, подмышки, впадинки. Могли бы добраться до его внутренностей - сожрали бы заживо.
Подавившись несуществующей рвотой, он опять отключился.
Убаюкивающее покачивание, напоминающее океанскую благодать… Высоко в лазурном небе кружили чайки, то ли белые, то ли розовые. На пляже пустовало. Лишь один мальчик безучастно ковырялся в песке. Тэхён подошёл к нему и окликнул. Мальчик поднял голову и… Тэхён оглушительно закричал, увидев вместо детского лица разорванную пасть и зияющие чернотой глазницы некогда… женщины. Она взывала о помощи, она старалась доказать ему, что они знакомы. Он же убегал, а песок превращался в хлюпающий сгусток, оплетающий щиколотки. Кажется, он погиб в той трясине, погиб неоднократно.
Когда он закричал снова: звука не было. Кто-то залепил ему лицо семенем, вытер о скулу член и, покашливая, удалился. Последний из них. Сколько это длилось, Тэхён не имел понятия. Каменные швы комнаты источали терпкий запах пота, прения, но так резко пахло от него самого, чужеродно. Он лежал на качелях, запрокинув голову, и изредка подёргиваясь, сбивая остаточную дрожь и нащупывая руками саднящую кожу. Его знобило, поясница надорвана, задней мышцы он практически не чувствовал. Скрипело на зубах, под языком горько: переел спермы. И глотать было больно, желваки рвало так, будто рот не смыкался с рождения.
Сколько таких раз грянуло после…
Следующие (может быть, сутки) его замазывали и лечили, дав какое-то время на отдых, но он знал, что это наверняка ненадолго. Тех чокнутых действительно возбуждало его тело, беспомощность, податливость и сам факт безнаказанности. Им пользовались, пуская по кругу, пользовались и потешались. С каким-то ритуальным фанатизмом они набрасывались на его сломленную силу и алчно подъедали ещё целое. Плакать он так и не научился, и слёзы превращались в металл. Человек, несущий к его телу не венки, а жаждущих отведать свежатины, вскоре превратился в палача, оплывшее жиром пятно. Правда, Тэхён отличал его прикосновения среди великого множества, распознавал голос. Потому ли, что он чаще всех навещал его и трахал, возомнив, что имеет право первого или же просто оттого, что память Тэхёна вбирала кошмары подетально.
Заточение. Грязная утка. Симптомы простуды.
Дотягиваться до значимого - покуда позволит ошейник, кандалы не давали свести счёты с жизнью, передвижение ползком стало единственно верным способом изучения пространства. В подвале то жарко, то холодно. Если то - подвал, конечно. Заброшенное помещение, наполненное хламом и источающее дурное амбре. После отходняка от наркотиков часто колотило и сушило горло, состояние здоровья ухудшалось.
Тэхён умудрялся грызть себе ногти, зачастую отвергал пищу и ссыхался, воспринимая заботу со стороны - в виде омовений и кормёжки, обработки ран, как часть рокового плана по замедленному его уничтожению. Чем чище его намывали приходящие чёрствые женщины, тем опаснее становилась грядущая «ночь».
Цепляться за рассудок становилось всё сложнее, заниматься самовнушением, что его всё-таки ищут или, по крайней мере - совсем скоро убьют. Он сидел на привязи, слушая шорох забредавших крыс, дни и ночи перемешались и стали частью неопределённой вечности. Двоилось в глазах, и мысли соскакивали с логичных выводов в бездну. Бывало, что он часами смотрел в одну точку, пока с отсыревшего потолка падали капли и ударялись об алюминиевую миску. Его конечности казались как никогда тонкими, щёки впали, кожа будто истончилась, просвечивая вены, и вокруг глаз образовались тёмные круги. Сухие длинные кисти напоминали гротескных паукообразных. Но Тэхён не становился уродцем и почему-то не вызывал отторжения; он параноидально верил, что им - тем скотам, нужно выкорчевать его волю, и тяга не зависела от физической привлекательности.
Позже Тэхёну нечаянно сломали два ребра, практикуя экзотическую позу, и дозу «успокаивающих» пришлось увеличить. Невыносимая, одуряющая боль вгрызалась в сознание, взывая к ответственности, призывая очнуться. Он страдал, страдал и вопил, ненавидя каждый свой вздох и кровяной кашель. Ему обещали скорое забвение, привести мифических врачей, но до того - продолжали издеваться, подкармливая порошком и не гнушаясь его обмороками.
Помимо того, что его ебли и раскладывали в оргиях, некоторым не запрещалось избивать или тешиться на индивидуальных сессиях, исполнять различные мечты - пихая в зад кулаки, бутылки и продукты, заставляя Тэхёна лизать им, что попросят или изображать девочку.
Один из таких «почётных» гостей, нарядив Тэхёна в мини-юбку, придумал душить его, разбивая бёдра на кровати. Крепкий мускулистый дядька по кличке Капитан, он налегал как раз на сломанные рёбра и долбился в Тэхёна с рыком одержимого медведя. Тэхён же, выныривая из очередного провала, схватился за его предплечье и умолял покончить с этим. Но в предсмертных конвульсиях, когда лёгкие уже полыхнули в агонии, и с оргазмом смешалось удовольствие недопустимого порядка - его вдруг отпустили. И, наверное, то всеобъемлющее ощущение сладостной близости к смерти застряло в его подсознании, как навязчивая идея, непостижимый идеал.
