— Ты же не хочешь, чтобы мы ограбили склады?

— Ты же не думаешь, что туда так легко попасть? — парировал Юнги.

Они едва не затеяли рукопашную.

Спустившись вниз, Чонгук сел на ступеньку, пропитанный капелькой озорства, продиктованного увеселительным набором для вдыхания.

— Ты растерял клиентуру, падре, — трагично начал он. — Как оружейный барон, доживаешь последние деньки. Не перспективно ли вложиться во что-то действительно обнадёживающее и помочь нам?

— Мы прогорим, — Юнги не выражал энтузиазма.

— Не еби мне мозги. Ты просто хочешь сохранить запасы на будущее. И охрана на складах скудная, так что не лей нам в уши. Я понимаю твою хватку бизнесмена. Но и ты пойми: Эльмаз не только наш с Тэхёном враг, — глаза Чонгука опасно сверкнули. — А если я скажу, что твоя танцовщица у него? И что он выторговал эту крошку у её же папочки?

От накатившей злости у Юнги зазвенело в ушах, внутри словно взорвалась лампа накаливания. Несколько минут он таращился на Чонгука в недоумении.

— Ты блефуешь, — нахмурившись, прошипел Юнги. — Я знаю, где я оставил Хосока. И с кем.

— Может быть. Но и у меня всё ещё достаточно информаторов, чтобы доказать обратное.

Юнги никак не въезжал, с чего бы Чонгуку, поимевшего с Эльмаза кучу денег, держать на него зуб. Потому ли, что того желал Тэхён? Как они омерзительно похожи.

— С чего мне верить человеку, который чуть не прикончил меня?

— Ох, бедняжка. У тебя нет выбора, — развёл руками Чон. — Ты служишь семье Ринцивилло. Грустно признать, но я всё-таки тоже её часть. Мы бойцы невидимого фронта. Как-нибудь за чашкой чая расскажу о молодости, а ты мне о своей, окей?

Тэхён усмехнулся и молча наблюдал. Обмануть падре не так просто, но Чонгук справлялся. Мерзко с их стороны водить его за нос, прибегая к подобным методам, но иных не нашлось.

Если нервозность Юнги мог скрыть, то красные пятна на бледной коже проступали против воли, он начинал свирепеть. Пытались эти двое надуть его или нет, надеяться на авось чревато. Скрепя сердце он согласился. Так или иначе, встретиться с Эльмазом резон имелся. Любовь любовью, дружба дружбой. Но служба - закон. Тот, с кем бьёшься плечом к плечу - навеки брат. А Эльмаз забыл заветы. Что касается отца Хосока… Юнги не посмел бы избавляться от того, что звучало, как нечто для него дорогое.

Не вынося их компании, Юнги попросил переночевать наверху и удалился, а Тэхён вернулся к Чонгуку. Они стояли на пролёте в обнимку, обсуждая свой план с обожанием, присущим творцам, вдыхающим в статую душу. Пусть кажутся двумя простаками, сумасшедшими, беспутными. Им известно, что всё далеко не так. Тэхён не мог не знать, каковы шансы, а Чонгук не стал бы толкать его в бездну. Они придумали, как накормить всех волков и оставить целое стадо нетронутым. И придержали кое-что в секрете.

Всех, кого собрал страх лишиться почестей, равноценно собрала и жажда наживы. А значит, полагаться на них нельзя. Глупо верить, что прежние недоверчивые ублюдки вдруг признают Тэхёна за свояка и позволят нести знамя. Позволят, пока будет выгодно. Он не забыл свои слова о том, что является хирургом. И вырезать оставшихся, никчёмных, бесполезных - считал своим долгом. Сначала они с Чонгуком сплотят их, а затем изломают.

— Нас ждёт долгий и трудный день, — проронил Тэхён, прижимаясь. — И не один.

— Мы наконец-то покончим с этим, — задрав чёлку, Чонгук поцеловал его в лоб.

Ничто новое не построить, не сравняв с землёй старое.

***

Иногда поглядывая на бирюзовый ореол света напольного ночника, Чимин бесцельно блуждал по комнате и чуть не вскрикнул, когда кто-то хватил его за локоть и притянул к себе. Первым делом Чимин ощутил крепкую хватку объятий и знакомый запах парфюма, что прежде обоняние воспринимать отказывалось. Острить или паясничать даже не посмел. После плена и пережитых кошмаров эти объятия - первые согревающие. Ни чьи-нибудь, а его руки словно напоминали о совершенном не грехе, но что-то около, не дающем покоя.

— Юнги…

— Он самый.

Чимин закопошился, но Юнги не отпустил. Он чувствовал, что у младшего внутри высыхающая пустыня, готовая вот-вот взорваться гейзером. Чимин как-то сдержался.

Они опустились на софу. И первый вопрос ударился Юнги о рёбра.

— Где Хосок?

Юнги солгал. Будто бы он в родительском доме, так сильно беспокоился о сестре. Он думал, что рассказать ему о родстве с Хосоком будет проще, чем отстоять панихиду. Но язык не ворочался ни в какую. Имел ли он право обрушить на него правду? И подходящее ли для того время? Даже если так, Хосок не здесь. И постоянные мысли о нём могут привести к безрассудным поступкам.

— Вот как?… — Чимину нравилась заботливость Хосока-Эсперансы. — Это хорошо, я думаю. Он приедет, как сможет, верно?

Падре закусил губу и ответил быстрым кивком.

— Не знаешь, случайно, что у Тэхёна на уме? — Чимин предчувствовал страшное.

— Да погоди ты с Тэхёном… — Юнги чуть отстранился и погладил по руке, заботливо осмотрел. — Как ты сам, Чимин?

— Ну, не сказать, что отлично. Не на десять баллов.

— Вижу. Извини. Задаю глупые вопросы.

— Слушай, я могу тебе… исповедаться? — попросил вдруг Чимин.

Юнги проницательно посмотрел на него. В профиль он стал выглядеть старше. Или обман неверной полутени?

— Конечно, — Юнги не обнаружил на себе креста и просто взял Чимина за руку.

Разговор по душам. Не вполне откровенный. Кое-что в закулисье. Чимина больше коробило настоящее, чем пережитое. Тэхён и Чонгук, возводящие сдвиг по фазе в абсолют. Он ощущал себя причастным и заражённым.

— То, что ты им подписан, Чимин, не делает тебя рабом или слугой, — сказал Юнги. — Не вини себя. Подписать можно кого угодно, но правами собственности не обладает никто. И вспомни, как тебе это досталось. Сейчас скажу честно, не как священник. Вы не далеки друг от друга.

— Звучит менее… священно, чем я надеялся услышать, — полуулыбка Чимина красила.

— Исправляюсь. Апостол Павел в послании к Коринфянам писал, что любовь любит истину и всё переносит, а вот Пётр говорил, что любовь покрывает все грехи.

— Похоже на тебя, — Чимин снова улыбнулся, но менее тепло.

Юнги разглядел в нём что-то схожее с Хосоком. Общего у них - тяга к свету и, пожалуй, эта манера держать улыбку, когда всё катится в пропасть.

— Ты мне ещё что-то хочешь сказать, но почему-то скрываешь.

— Всему своё время, Чимин, — он потрепал его по волосам.

И ещё. Чимин такой же прозорливый малый, как и брат. Юнги заметил, что часовая стрелка уползла к четырём утра, подорвался подняться, но Чимин остановил.

— Ты не мог бы… — он сжал его запястье, — остаться здесь? Мы с Хосоком, когда было хреново, спали рядом. Это успокаивает, когда кто-то есть… Не подумай лишнего. Чисто по-дружески.

— Ты мне тоже хочешь что-то сказать, Чимин, но скрываешь. И не смей отвечать моими же словами.

— Ну, тогда я скажу иначе, — Чимин тяжело вздохнул. — Я хронически боюсь оставаться один.

— А Леон? Я видел его внизу. Кажется, между вами что-то стряслось.

Чимин опустил глаза.

— Мы не можем просто спать рядом. Я срываюсь.

Уловив контекст, Юнги указал на кровать.

— Что с тобой поделать? Давай ложиться, сынок.

Он взглянул с какой-то неимоверной щенячью благодарностью. Заснув, прикатился к боку Юнги и приговаривал во сне, что ни в чём не виноват. Юнги по-отечески поцеловал его в лоб и пожелал ему простить себя.

***

Как в тюрьме под конвоем. Ни в жизнь Хосок так отвратительно себя не чувствовал и всё время избегал моментов притеснения личной свободы. Тем более во имя какой-то защиты, какая никуда не впёрлась. Сестра вцепилась ему в руку, мать шла впереди, а трое телохранителей замыкали их колонну. Солнце пекло затылок. Её ногти впились в запястье, и в глотке пересохло. От машины шли по асфальтированной дорожке, затем прошли в фешенебельное здание, где один зал ожидания как люкс в пятизвездочном отеле.