Выходит, у них частный самолёт, но куда тогда торопились?… А папочка неплохо разжился. Действовать следовало стремительно. Выйдешь, так позади - пустырь. Убежать с такой ногой нереально. Внутри не потеряешься, камеры наблюдения - всевидящее око. Хосок искусал все губы, раздумывая над побегом.

— РёнХи, слушай… — Хосок слегка пихнул сестру в бок, прося телефон.

Напечатал:

«Я о многом не прошу. Помоги мне немного».

«Окей. С чем?»

Избалованная и любимая дочь своих родителей, тем не менее, не забывала брата и вряд ли могла кинуть. Просьба звучала исключительно глупо, напугала, удивила, а после вызвала прилив гордости. РёнХи верила в то, что несправедливая молва родителей о непутёвом Хосоке - всего лишь способ удержать её саму. Им же она тайно восхищалась. Приключенцем, сбежавшим от свалившихся ожиданий. Впрочем, обиды тоже были, но в трудный час девушка о них не вспомнила.

В сопровождении охраны они прошли в уборные. Перед тем, как войти, тревожно переглянулись. РёнХи подумала, что видит брата в последний раз. Хосок стоял у двери, в напряжении отсчитывая минуты. Те не шли и вовсе, тянулись. Он уже решил, что она передумала и сдаст его с потрохами, но вот раздался истеричный крик… Как и ожидалось, двое из трёх вломились в уборную, а третий, стоявший лицом к начавшейся возне, дал Хосоку фору уйти незамеченным, скрывшись за поворотом.

Ковыляя, сквозь слёзы преодолевая боль, он шёл по зеркально чистому коридору и боялся, что костыль подведёт его, а он с грохотом рухнет и распластается на полу. Обильно потея, он двигался быстрее и быстрее, опережая себя самого. Пока РёнХи разыгрывала сцену почти самоубийства и требовала привести мать, Хосок покидал маленький аэропорт. И если он не мог уйти на своих двух, то вполне мог добраться до города автостопом.

Выбравшись, осматривался почти в полуобмороке, в бреду. И заприметил рабочего, закрывавшего багажник, не раздумывая сел в машину и вытащил одолженную у сестры шпильку. Когда мужчина сел, он приставил острый кончик к его горлу и прошипел адрес, как змея, готовая смертельно ужалить.

========== Глава 22. Жертвы. ==========

Полагать, что Хосока привезут строго по адресу было в корне глупо, да и сам поступок самонадеянный до безобразия. Первый же полицейский пост - и машина останавливается. Водитель делает знак рукой, и к ним отработанной походкой движется человек в форме.

Хосоку приходится заставлять дрожащую руку пользоваться шпилькой, давить сильнее, но пробить артерию - не просто заляпать всё кровью, а испачкаться самому. Если бы только у него был пистолет! Чего-то так не хватало. Храбрости или… злости? Но на каком основании тогда получалось убивать у тех, кого он знает? В чём между ними разница?

— Эй, ты… — с виска скатилась капля пота. — Не вздумай.

Потерпевший сделал рывок, надеясь двинуть ему в нос, и Хосок еле успел перехватить удар. В окошко постучали. Переволновавшись, Хосок вышел из машины сам. Не из трусости. Просто ещё бы чуть-чуть - и он бы проткнул тому ублюдку глотку. Перед убийством другого сдерживает иной раз одна невыразительная черта, не делающая человеку чести: угроза наказания, боязнь новых ощущений. Юнги говорил, что сам процесс - выброс адреналина, что муки совести специфичны и у каждого проходят по-своему. Однако, в большинстве своём эти муки обрисованы излишним романтизмом. Человеку, по собственной воле преступившему закон, каким бы он ни был, несвойственно впадать в депрессии. Падре принимал исповеди убийц, и Хосок хорошо запомнил его слова: «Преступление - как петля, но ни один человек самолично её не затягивает, ходит себе свободным. А вот раскаяние - табурет, который они передают другому. Чем плоха наша система? Тем, что хорошие судят плохих по законам, которых в их мире уже нет».

Спрятав крестик под рубашку, Хосок поднял руки и был неминуемо скручен. Он не стал пользоваться приёмами самообороны или выкидывать крутой финт подобно тем, на какие бы смог пойти Юнги. Тот умел убивать молниеносно, машинально и без сожалений, он закалён и не боится наказаний, найдя нечто выше, чем земной суд. Хосока повязали и пихнули в полицейскую машину, обращались как с попавшимся на марихуанне подростком.

В участке он сохранял право на молчание. Следователь пытался выяснить его имя, но ни документов, ни каких-либо наводящих мыслей по поводу у него не появилось. Хосок походил на чокнутого, сбежавшего из больницы и натворившего бед, но судя по лицу - не скажешь, что он чем-то психически болен. Озабочен, серьёзен и будто бы опечален. Сердобольный следователь не оставлял попыток дознаться, что у Хосока на уме. Преступления, как такового, он не совершал, но по словам напуганного водителя - вполне собирался и попадал под статью угрозы жизни и здоровью.

Рассматривая цепи наручников, Хосок слушал о том, что ему грозит за отказ дачи показаний и всю хурму, какую он успел наворотить.

— Что ж, в таком случае, мы предоставим вам адвоката, синьор. В его присутствии сможете рассказать подробности?

Хосок скривил рот и пожал плечами, дескать, делайте, что хотите. До того, как его вызвали снова, Хосок провалялся в общей камере, дожидаясь своей очереди и думая, что нервная система даст сбой. Он чувствовал на себе внимание мошенников, убийц и воров, проституток и галдящих рецидивистов. Мало приятного. Славно, что футболка, джинсы и кардиган на нём не из дорогих, да и потрёпанный видок в целом позволял сливаться с толпой. Правда, во время очередного трёпа, когда отвлёкся один из охранников, его легко вычислили и, придвинув в угол, решили обсудить, за какие грехи мог попасть в обезьянник хорошенький мальчик.

— Неужели, тоже путана, ток иностранная?

— Да ну. Сюда только уличные и попадают, а этот больно чистенький.

Как это бывает, внимание переключилось на кого-то другого по соседству, и Хосок благополучно ушёл в тень. Вызывающе одетая в цветные юбки брюнетка в годах присела рядом. Хосок часто видел похожих женщин в Стамбуле. Толкнув его в плечо, она спросила:

— Что это у тебя на щиколотке, милый? — и взгляд чёрных глаз, обведённых сурьмой, пронзил его насквозь. — Или милая?

Хосок дёрнулся. На здоровой ноге виднелся шрифт татуировки. Не имея желания раскрываться, он подтянул белый носок повыше и буркнул:

— Ничего.

— Заливаешь. И выговор у тебя не чистый, как и у меня. Был на моей земле, знаю, — пропела она, ввергая Хосока в оцепенение. — Признавайся честно - завезли?

— Вы явно путаете, синьора, я не торгую телом, — вежливо пояснил он.

— Ещё скажи, что никогда этого не делал, — она пожевала лиловую помаду на губах и чему-то усмехнулась. — А я из Палермо сюда. Гадала там, бизнес свой держала, но как беды начались - решила перебраться. А меня возьми и поймай тут. Говорят - незаконно я границу пересекла, бумаги нужной нет. Не помню, как эта штука называется.

— Виза, — заунывно напомнил Хосок.

— Ну, точно, — хохотнула она. — А ещё я видела однажды мужчин, шибко на тебя похожих. Один из них будто родственник твой.

Хосок заколебался. Тычет ли она пальцем в небо или действительно обладает способностями, но сердце у него ёкнуло, и неприятно похолодел затылок. Конечно, списать на любых туристов из Кореи - и заинтересовать слушателя ход неплохой, но и Хосок не настолько наивен. К слову, он знавал одну практикующую ведьму, что водила дружбу с Эльмазом. И чёрт подери, если в ней не было чего-то не от мира сего. Пожалуй, безысходность толкала его, скорее, к вере, нежели наоборот.

— И где сейчас этот мой родственник? — решился проверить Хосок.

— Да прямо в этом городе и есть, ну, — ответила она так, словно Хосок не понимал очевидного и не видел сквозь стены.

— С ним всё в порядке?…

Прикрыв глаза, она резко схватила его за руку и, втянув воздух, замолчала на некоторое время. Хосок обмер и в ужасе ждал, хотел было прервать ненужный ритуал, как цыганка заговорила скороговоркой:

— Живой он, не бойся. Ходит, ходит… Думает. Сомневается много, — она коснулась своей шеи, опустила жилистую ладонь на грудь и поморщилась, хрипя и замедляя речь. — Тут у него всё сгорело. Не огнём, нет. Они ему давали вино с кровью… А он не принял. Он…