Прогноз очень затруднителен. Сейчас больному лучше. Если улучшение будет продолжаться, к нему, я думаю, вернется способность говорить. Но я опасаюсь, что нарушение двигательной способности правой руки сохранится навсегда…

Уайдлер Пенфильд».

После консилиума Пенфильд сказал о мозге больного:

— Прибор не сломан. Выздоровление придет не сразу, очень постепенно.

Вечером Ландау был перевезен в Институт нейрохирургии, а утром 28 февраля Пенфильд сделал вторую запись в истории болезни, еще более оптимистическую: «28 февраля. Осмотр в нейрохирургическом институте.

Больной реагирует даже лучше, чем вчера. Есть основания ожидать больших улучшений умственной деятельности, а также работы рук и ног. Физиотерапия очень важна. У. П.»

Профессор Валентин Александрович Поляков как–то заметил:

— Физики проявили такое мужество, преданность и благородство, что мы, врачи, почувствовали к ним большое уважение.

Среди врачей ходила шутка:

— Своим спасением Дау на тридцать три процента обязан врачам, на тридцать три процента — физикам, на тридцать три процента — собственному организму (он никогда не пил и не курил) и на один процент — господу богу.

Врачи, конечно, поскромничали, но тем не менее физики доказали, что для них значит Дау.

Первое слово Дау сказал в воскресенье 8 апреля. Это было одно–единственное слово, обращенное к медсестре:

— Спасибо.

На следующий день дежурил Алексей Алексеевич Абрикосов. Когда он в белом халате зашел в палату, медсестра спросила:

— Лев Давидович, вы знаете этого человека?

— Знаю.

— Как его фамилия?

— Абрикосов.

— А кто он — врач или физик?

— Физик.

При этом Дау приветливо посмотрел на Алексея Алексеевича и улыбнулся ему.

Теперь уже не могло быть сомнений — к Дау вернулась способность говорить. Зато Абрикосов от волнения и неожиданности так растерялся, что едва не утратил дар речи.

Весть о том, что Дау заговорил, в один день облетела и медиков и физиков. Но потом несколько дней больной молчал. А с 14 апреля уже разговаривал на русском и иностранных языках. Декламировал свои любимые баллады, читал наизусть Лермонтова, Симонова, английские стихи, отрывки прозы, без ошибки цитировал любимый отрывок из Ленина: «Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство… есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам».

Предстояло еще долгое лечение, больному делали массаж, его учили сидеть, ходить, делать гимнастику, но уже твердо можно было сказать одно: он выздоравливает.

Четверг, 3 мая.

Утром проснулся и сказал сестрам:

— У меня есть сын Гарик. Пусть он придет.

Как они с Гариком смотрели друг на друга!

ВоскресенЬе, 6 мая.

Дежурит аспирант Анатолий Русинов. Он записал свой разговор с Дау.

— Дау, вы помните, что такое парамагнетизм Паули?

— Да.

— А диамагнетизм Ландау?

— Ну конечно.

— Как они зависят от температуры?

— Почти не зависят.

— А какая связь существует между ними?

— Равны, с точностью до постоянного множителя…

— Чему он равен?

— Порядка одной трети…

16 мая вдруг он сказал:

— А я стал какой–то странный.

— Почему?

— Все забываю… и вот ноги… А что со мной было?

Голос, манера говорить, шутки, словечки — все то же, что до болезни. Те же лучистые глаза.

Для проверки умственных способностей к больному пригласили психиатра.

— Лев Давидович, нарисуйте кружочек.

Дау старательно выводит крестик.

— Гм. А теперь я вас попрошу нарисовать крестик.

Дау изображает на бумаге кружочек.

— Зачем вы так? — с укором говорит психиатр. — Делайте то, что я вас прошу.

— Я именно этим и занимаюсь. Вы просите меня сделать глупость, и я исполняю ваше желание.

— Да, но вы делаете все наоборот! — возражает психиатр.

— Это такие дурацкие задания, что, если бы я поступил иначе, вы были бы вправе усомниться в моих умственных способностях.

Ночь. Сестра устала, а больной и не думает спать.

— Лев Давидович, у вас ни в одном глазу нет сна.

— Зато у вас в обоих, — отвечает Дау. — Вы поспите, а если кто придет, я вас разбужу.

Все лето 1962 года Дау провел в сумрачной палате Института нейрохирургии имени Бурденко.

20 июля.

— Почему я в больнице? И столько времени? Что–то я не очень верю в эту аварию.

2 августа.

— Я в мужской красоте не разбираюсь, но, насколько я могу судить, Федоров очень красивый. И талантливый врач. Он спас мне жизнь. Я ему очень благодарен.

10 августа.

Пришел дежурный физик. Дау спросил:

— Чем вы занимаетесь?

— Ферромагнетизмом. Что–то в нем неясно.

— Нет, почему, там все понятно, — быстро ответил Дау.

16 сентября.

— Я чувствую, что мои силы на исходе, — сказал Дау.

22 ноября.

— По–видимому, я своей болезнью поставил какой–то идиотский рекорд.

25 ноября.

Дау рассказали, какой скромный человек испытатель парашютов Евгений Андреев.

— У героев никогда не бывает героического вида. Героический вид только у трусишек.

О себе говорит иронически:

— Взяло кота поперек живота.

В сентябре Дау перевели в больницу Академии наук. Здесь академика Ландау застали две большие награды: Ленинская премия ему и Е. М. Лившицу за цикл книг по теоретической физике и Нобелевская премия по физике за 1962 год.

Утром 2 ноября в больницу приехал посол Швеции в Советском Союзе Рольф Сульман. Он поздравил Ландау с премией.

—Вам не трудно говорить по–английски? — спросил посол по–русски.

— Just the same [13], — ответил Ландау.

Дау начали осаждать корреспонденты. Медики боялись, как бы журналисты не навредили больному своими разговорами, но Дау охотно всех принимал, отвечал на вопросы каждого.

Иностранным корреспондентам Дау сказал:

—Присуждение премии рассматриваю как еще одно всеобщее признание великого вклада советского народа в мировой прогресс. — И, неожиданно улыбнувшись, добавил: — Передайте на страницах ваших изданий благодарность моему учителю Нильсу Бору. Я многим ему обязан и сегодня вспоминаю о нем с особой благодарностью.

В тот же день, 2 ноября, редакция газеты «Известия» поручила автору этих строк взять интервью у академика Капицы и учеников Ландау. Позвонили референту Петра Леонидовича Капицы Павлу Евгеньевичу Рубинину. Он тут же договорился о встрече с Петром Леонидовичем. Через полчаса мы с редакционной стенографисткой Зоей Соломиной уже входили в кабинет директора Института физических проблем.

Петр Леонидович с удовольствием рассказал о Ландау. Вспомнил, как они познакомились в Кэмбридже тридцать лет назад, как спустя пять лет снова встретились, на этот раз в Москве, как он предложил Льву Давидовичу поступить в только что организованный Институт физических проблем. С тех пор, вот уже четверть века, они работают бок о бок.

— У Ландау есть работы во всех областях теоретической физики, и все замечательные, — сказал Петр Леонидович. — Коллектив нашего института очень доволен высокой наградой Льву Давидовичу. Все мы очень любим Ландау и гордимся тем, что его работы получили мировое признание. Труды Ландау охватывают чрезвычайно широкий диапазон научных направлений, включающий явления сверхпроводимости и сверхтекучести, возникновение космических ливней, переход твердых тел из одной модификации в другую, кардинальные проблемы физики элементарных частиц и процессы, происходящие в ионизированном газе, то есть в плазме. В каждое из этих направлений Ландау помог внести ясность. Он уже давно стал ведущим физиком–теоретиком Советского Союза. Если говорить об особенностях творческого метода Ландау, то здесь главное то, что он не отрывает теорию от эксперимента. Поэтому работать с ним очень интересно. Это один из немногих физиков, к которому можно обратиться с вопросом, связанным с любой областью его науки, и на любой вопрос получить исчерпывающий ответ. Лев Давидович Ландау ведет у нас все теоретические отделы в институте, и целый ряд его работ и работ его учеников непосредственно связан с работами наших экспериментаторов. Его здоровье сейчас уже намного лучше. Одно время у него было очень плохо с ближней памятью, сейчас она, по–видимому, возвращается.