Почему-то я даже знала, что это именно он. А может и не знала. Я знаю одно — я очень хотела, чтобы это был он. Потерла перебинтованную руку, не отрывая взгляда от серо-голубых глаз и сильно ущипнула себя, до дрожи боясь, что это все сон. Такого ведь не бывает, правда?

Боль я, конечно почувствовала, но все равно. Вот он. Сидит передо мною и так нежно и тепло улыбается, что я не могу сдержать легкую и немного смущенную полуулыбку. Наверное, это единственный раз за все полтора года, когда мы не препираемся и не шутим. Просто сидим, смотрим друг другу в глаза и улыбаемся, как идиоты. Настоящие придурки.

Перевожу взгляд за его спину и замечаю, как на улице уже потемнело, а в аудитории царит приятный и немного интимный полумрак. И как я раньше этого не заметила? Ума не приложу.

— Надо поговорить, — спокойно без сарказма и издевки произносит Максим Олегович, так что я даже сомневаюсь, что это Давыдов сидит передо мною. Опять это чувство нереальности. Так, ведь не бывает? Верно?

— Я слушаю, — также спокойно говорю я, не прерывая зрительного контакта. Самое смешное, что на мне все те же берцы на каблуках. Лиза так и не вернула мне мою обувь. Даже не сказала, где она. Несмотря на раненную ногу, пришлось их надевать и мучиться. Хорошо, что юбку я отрыла более-менее нормальную.

— Не думаешь, что глупо и по-детски убегать от проблем? — задает вопрос Давыдов, беря в свои руки мою перебинтованную и поглаживая ее, вырисовывая на тыльной стороне большим пальцем какие-то узоры, отчего хотелось мурчать. Лишь бы не прекращал. Так ведь не бывает, да? Просто не верю. Хочу, но не могу. Так не бывает.

— Ты весь день искал встречи со мною, чтобы сейчас сидеть тут и упрекать? — Насмешливо изгибаю одну бровь, продолжая улыбаться. — Ты ведь давно тут сидишь?

— Давно, — кивает головой, смотря на мою ладонь, — ты такая милая, когда спишь, — нежно улыбается этот циничный суровый преподаватель, смотря на меня исподлобья. Просто не верю. Вот он сейчас такой нежный и добрый. А на парах вылитый Гитлер. Разве так бывает? Точно сон. Не иначе, — где ты так? — кивает головой практически невесомо на мою руку.

— Криворукий рукожоп, — верно подмечаю я, усмехаясь, — я и ногу порезала нечаянно, — зачем-то добавляю я, лишь бы не прерывать диалога, лишь бы вновь и вновь слышать его голос. Кажется, я окончательно и бесповоротно влюбилась в этого деспота. Звучит, как приговор.

— Горе луковое, — слишком ласково шепчет мужчина, прекращая вычерчивать узоры и просто легко сжимает ее, переводя взгляд на меня. Никогда раньше не понимала, когда в дешевых сопливых бульварских романчиках пишут, что взгляд может быть теплым и прям-таки наполнен любовью. Никогда подобного не видела и не понимала, как такое можно вообще понять и разглядеть. Но, черт, он смотрел на меня именно так. Тепло и с любовью.

«Так не бывает», — эта навязчивая мысль продолжает маячить в голове. И я очень хочу, чтобы она не оказалась правдивой.

— Зачем цветы? — задаю я один из интересующих меня вопросов, на что получаю легкую добрую ухмылку от препода.

— Кое-кто мне нашептал, что тебе никогда в жизни не дарили цветы. Честно, я даже сначала не поверил, — по-доброму ласково говорил Давыдов.

А к предыдущей мысли добавилась еще одна: «ОН таким быть не может».

— Я запуталась, — честно признаюсь я. У меня уже не было сил о чем-либо вообще думать и гадать. Просто хотелось знать правду. И плевать, какой она будет.

— Жаль, — тяжело вздохнул мужчина, отчего я резко и глубоко вдохнула, прикусив нижнюю губу. Почему-то сейчас я очень испугалась, что он отпустит мою руку и уйдет. Тогда бы я точно не сдержалась и разрыдалась, — потому что я никогда не запутывался, — продолжает Максим Олегович, нежно заправляя прядь черных волос за ухо. Сейчас просто переизбыток нежности, теплоты и вообще. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Если это сон и я проснусь, то не выдержу просто, — еще с первой встречи знал, чего хочу. И с каждым разом убеждался в этом все сильнее.

— Почему ты никогда на меня не злился?

— Не мог. Не могу. И не хочу. При первой встречи я сначала хотел на тебя накричать и укорить тебя за неуклюжесть. Но не смог. Просто посмотрел в твои глаза и злость сошла на нет. Не знаю, как это работает и почему. Но на тебя я злиться не могу и не хочу. Мне нравится злить тебя. Ты очень мило злишься.

— Так не бывает. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Мне страшно, — на чистом немецком с томными и чуть грубыми нотками шепчу я, видя как он расплывается в широкой улыбке.

— Я всегда знал, что ты знаешь немецкий. Всегда, — на том же немецком в ответ мне говорит, отчего внутри опять скручивается тугой узел возбуждения. От одного только этого голоса и языка. Черт, это вообще нормально? — Мне ректор сказал еще давным-давно

— К чему это все?

— Ты мне нравишься. Очень. Да, это практически нереально и, возможно, глупо. Да, это все звучит будто отрывок из какой-нибудь сопливой мелодрамы или глупого романа. Но то, что ты делаешь, не осознавая, удивительно. Вносишь в мою жизнь спокойствие. Из-за тебя вся злость и плохие эмоции сходят на нет. Я уже давно задумываюсь, может ты и вправду ангел?

Я просто не знала, что сказать. Сидела с открытым ртом и распахнутыми глазами, пытаясь понять, шутит ли он. У меня был чистый шок.

— Ты… мой учитель, — только и смогла выдавить я, уже желая хлопнуть себя по лбу. Как глупо и неуместно это сейчас звучит. Он только склонился ближе ко мне, касаясь своим носом моего, так что я чувствовала его теплое дыхание на своих приоткрывшихся искусанных губах. Внутри приятно теплилось странное чувство. Не было никаких бабочек. Было удивительно легко и хорошо. Хотелось и плакать, и улыбаться. А еще хотелось его. Сейчас. Здесь. До ужаса хотелось.

— Знаешь, что самое веселое? Изначально, я должен был вести немецкий. Но из-за того, что у вас не было преподавателя по английскому мне пришлось его заменить. Теперь же он появился и я со следующего года должен вести немецкий. И тут, ты. Переводишься в другую группу. Ну не судьба ли?, — весело и хрипло шепчет он в мои губы, а разум уже давно помахал ручкой на прощанье. Коленки аж трясутся от этого его немецкого. Просто поцелуй меня уже, Госпади!

Но нет. Он ждет, выжидает, наблюдает. Не торопится. С коротким грудным рыком не выдерживаю и сама его целую. Слишком уж хотелось почувствовать его губы на своих. Слишком хотелось почувствовать тепло его тела. Так давно об этом мечтала… И на те! Он сам пришел и признался мне в любви. Мечты сбываются? Тогда я самая счастливая в этом мире.

Все выходит резко, пылко, страстно и вместе с тем томительно. Хаотичные полу поцелуи полу укусы, так что губы припухли и пульсируют. Нервные движения руками у меня, и точные у него. Резко кладет руки на мои бедра, скрытые тканью юбки, оглаживает их и поддевает снизу, одергивая и задирая юбку к верху, касаясь оголенной кожи, обжигая ее своими прикосновениями и легко сжимая, поднимая и сажая на парту, отчего удивленно охаю, чем он и пользуется, углубляя поцелуй, исследуя своим языком все внутри — оглаживает ряды зубов, щекочет неба и сливается с моим языком, пытаясь сделать поцелуй еще более глубоким и страстным, хотя казалось бы, куда еще больше.

Становиться очень жарко, будто неожиданно появилась температура и начало лихорадить. Прекращаю оглаживать его руки и плечи, скрытые хлопковой черной рубашкой, от которой немедленно хочу избавиться. Пуговицы очень легко поддаются и практически сами выскальзывают из петель. Он продолжает оглаживать спину, бедра, талию, иногда проникая под мою свободную рубашку, что до недавнего времени была заправлена в юбку. Поднимаю ноги и скрещиваю их за его спиной, притягивая к себе еще ближе. Сейчас было все равно насколько пошло задралась моя юбка, насколько я блядски сейчас выгляжу.

Это было уже сумасшествие. Самое настоящее. Еще ближе, глубже. Как наркотик. Все время было мало.

Рубашка его медленно, словно издеваясь, съезжает по покатым плечам, открывая вид на широкую грудь и крепкий пресс. Откидывая ненужный элемент в сторону, зарываюсь пальцами в волосы, массируя кожу головы коготками, изредка сжимая пряди в кулачки. Максим теперь сам хочет избавиться от моей рубашки и делает это в два раза быстрее меня. Не сильно церемонясь, резко сдергивает ее с моих рук и откидывает куда подальше, отрывая от губ и спускаясь к шее, обводя черный контур татуировки-розы на шее, кусая кожу и оттягивая ее. Тихие стоны слетают с сухих приоткрытых губ, растворяясь в полумраке помещения.