А сколь дён, тебе, мил-человек, наши мастера могут сказать, мне то не ведомо. Крицу из домницы горячей выхватят да молотами её осаживать учнут, чтобы плотной была, без трещин, а потом уж коваль в кузне рубит её да плющит, греет да вытягивает, полосы варит да гнёт, как надобно. Это ж сколь дён уходит, пока секира излаженной будет.

А ты говоришь — соболёк твой. Ты ловушки-то расставил, и кажинный день собольков тех у тебя... Вона, вижу, пестерь ими набит.

Великое дело мену не в убыток себе вести. Вроде бы и обману никакого. Чуть-чуть новеградец труды своего мастера возвысил до тяготы, чудина тут же приуменьшил до леготы. Где обман? И хотелось чудину в свою очередь поведать гостю, как он за этим вот соболем два дня и две ночи на лыжах бегал, пока уловчился и сбил его стрелкой, но что его заботы перед великим умением далёкого мастера-коваля. Можно и две зимы и два лета по лесу бегать, всё равно то-по-ра в болоте не найдёшь.

Гость выбирался из чума, напустив на себя для вида важность и недовольство — нехорошо, мол, чудин, за такую секиру в два раза больше соболей надо. И только оставив позади стойбище, улыбался, довольный. На такую шкурку он в Новеграде два топора выменяет.

Не обманешь — прибытку не будет.

Торговые люди везде одинаковые. Конунг Торир убедился в этом, будучи хранителем побережья данов. Здесь, в Хольмгарде, они должны быть такими же. Пообещать им выгоду, и они твои.

Торгрим пришёл в избу Путимира один, без воинов. Ему было легче, чем Ториру, — язык освоил, общаясь с бодричами, и в Новом городе бывал. Запомнил этого невысокого подвижного новеградца с бесхитростно-детскими глазами ещё тогда, в первое посещение словен. С такими глазами, а товару тогда отхватил больше других. Тем и запомнился.

   — Ты купец, я — тоже, — улыбнулся Торгрим, успокаивая испуганного хозяина. — Потому поймём один другого и сговоримся.

   — Ты большой воевода, а не купец. Я видел, ты распоряжался дружиной, — возразил Путимир, с опаской поглядывая на незваного и загадочного гостя. — Это тогда мы думали, что ты торговый гость. Хотя и дивились, что мену ведёшь в убыток себе...

   — Зато вам прибыль была немалая. Мы с конунгом намерены и дальше так дело вести, чтобы и вам прибыльно было, и нам. А ты хочешь ли?

   — Благодарю на добром слове, гость дорогой, — оживился Путимир. — От добра кто ж отказывается. Вот только товару для мены у меня нынче почитай что нету. — И опустил бесхитростные глаза в земляной пол. Но через миг привычно крикнул в дальний тёмный угол избы:

   — Жена, принеси-ка с погреба жбан браги.

   — Недосуг, Путимир, брагу пить. И о товарах не беспокойся. Я к тебе с другим предложением. Обойди словен, кто, как и ты, от выгодного дела не откажется, скажи им: князь Торир ввечеру их на беседу ждёт. Там и браги попьём...

Торир был доволен. На его зов откликнулись десяток и ещё шесть купцов Хольмгарда. Истина стара — люди везде одинаковы, и он станет их господином. «Как видишь, Готфрид, пока что я ни в чём не ошибся», — сказал он, как равному, королю данов, молча всматриваясь в лица сидящих перед ним хольмгардцев.

   — Вы ведёте торг с весью, кривичами, чудью, не знаю с кем ещё. К латгалам[19] ходите ли с товаром? — не величаясь даже повелительностью голоса, заговорил он с купцами.

   — А как же, князь, — первым откликнулся Путимир. Обмыслив немногие, но весомые слова Торгрима, он уверился, что князь варяжский действительно нуждается в них, торговых гостях. Раз нуждается, то и вести себя с ним можно соответственно — свои-то из-за моря, чай, нас не заменят. — Ближние наши соседи. И к латгалам ходим, и у бодричей бываем. Новеградцам пути никто не заказывал. Куда глаз наметил, туда и идём...

   — Я тоже не буду закрывать вам торговые пути, — медленно, чтобы толмач успевал переводить, заговорил Торир. — Вашими трудами люди разных земель узнают друг друга и богатеют. То на пользу, и я буду во всём поддерживать вас. Мои воины не будут ни чинить вам препятствий, ни... пользоваться вашими товарами. Они будут оберегать вас. За это, как и раньше, вы будете отдавать часть своего прибытка на содержание моей дружины. Так было — словене кормили дружину Буривоя. Но у меня есть неотложная просьба. Завтра вы все должны отправиться в свои торговые походы к кривичам, веси и чуди. Не надо говорить, что у вас нет товаров для обмена. Они, знаю, есть. У кого совсем мало — дам я. Прибыток — пополам. Как видите, я щедр. У веси и чудинов нет городов, как ваш — нет, наш — Хольмгард, а может, есть, не знаю. Но должны быть места, куда они собираются для обмена товарами. Я прошу вас оповестить старейшин веси и чуди, чтобы они собрались в этих местах для большого торга и беседы. Сможете ли вы сделать это?

Новеградцы мялись в нерешительности, переглядывались. Выручил Путимир.

   — Много времени понадобится, князь, собрать-то всех. И опять же мену мы можем устроить с твоей помощью, а беседу...

   — Беседа не ваша забота, купцы. Вас будут сопровождать мои воины. Дружинам понадобится больше времени, чем малой ватажке. Потому сделайте так: в первых же селениях скажите веси и чуди, чтобы их старейшины собирались в назначенном месте. Пока дружины подойдут, соберутся и они.

   — А мы как? Мы с кривскими мену ведём...

   — С вами мой брат Аудун в пути разговор поведёт...

Мстивой торопил себя, понукал Жданку и незлобиво покрикивал на детей. Малую свою ватажку вёл напрямки, опасаясь торной тропы. Мало ли что, может, варяжский конунг, поспешая, уже отправил конную дружину в Плесков. Где же пешим тягаться с конными. А в том, что Торир последнюю клячу у новеградцев для такого дела заберёт, Мстивой не сомневался. Коснись самого, так же поступил бы. Можно бы у Чёрного озера задержаться на день, возвернуться в Новеград, отыскать дружинных коней. Но подумали с Гостомыслом и отказались: и время не выиграешь, и риск велик. Ежели на тропе с дружиной варяжской столкнуться придётся, ему, окромя как бой принимать, другого выхода не будет, всё едино признают — на виду у них глумленье принимал. Надёжнее будет своим ходом напрямки в Плесков попасть. Достанется, конечно, Жданке с детьми, но зато живы будут.

Чащобы сменялись весёлыми берёзовыми да сосновыми гривами, за ними малоприметная тропа вновь упиралась в болото или преграждалась очередным ручьём. Мстивой, не говоря лишних слов, валил секирой стройную осину, путники перебирались через преграду по её стволу и, молчаливые, деловито торопились вперёд.

Дружинники и те спали с лица, о детях и говорить нечего. Прибыслав, в начале пути подражавший взрослым, уже на третий день старался лишь не отстать от Мстивоя, и тот, изредка поглядывая на парнишку, встречал измученный вопрошающий взгляд: близок ли конец пути и будет ли он вообще? Мстивой хмурил брови, оглядывался на идущих сзади. Младшие сыновья Гостомысла, не в пример старшему, не играли во взрослость — где позволяла тропа, цеплялись за руки дружинников. Не нравилась, ах как не нравилась Мстивою Жданка — шла, спотыкаясь, как слепая, согнувшись. Пестерь с припасами горбом торчал за её спиной. Заметив заботливый взгляд дружинника, упрямо отводила глаза в чёрных провалах. Молчала.

Мстивой замедлял шаг, среди дня устраивал короткий привал. Перекусывали холодной жаренной накануне на вечернем костре птицей, пили студёную ключевую воду и поднимались по кивку Мстивоя. В надвигающихся сумерках, как только старшой коротко бросал: «Ночуем здесь», — ребята валились, как подкошенные, на что придётся: траву ли, белый боровой мох или усыпанную густым слоем вылущенных веверицей сосновых шишек землю, и лежали недвижно. Жданка, виновато посмотрев на мужиков, тоже ложилась со стоном. Дружинники, тихо переговариваясь, тащили сушняк для костра, рубили еловый лапник, чтобы ночью земная сырость прострелом в поясницу не просочилась.

Жданка, похудевшая, в телогрее, грубых сапогах, в тёмном плате на голове, лежала у костра, подперев рукой голову, смотрела в пламя, думала свои невесёлые думы. Но и в этом некрасовитом наряде была она для Мстивоя лучшей из новеградок. Своей семьёй не обзавёлся до сей поры, прилепился к Гостомысловой.