Воевода-хозяин потчевал посаженного шутками-прибаутками, дорогим вином, разносолами. Был по-домашнему приветлив, чем немало удивил Блашко: нешто этот человек примучивал весь и кривичей? С притушенной тревогой ждал главного разговора и не заметил, как начал его Рюрик, казалось бы, пустяшным вопросом: много ли пушнины повесил в амбар сын Олельки Вадим?

Блашко покривил губы:

   — Где ему, неумехе. Отец его умел дела делать, а этому токмо на людях покрасоваться, горло непотребное драть...

   — Не заблуждаешься ли, посаженный? Не было бы богатства, не красовался Вадим. Да и другие тоже. Не обеднел, кажется, Новеград, хотя год и неурожайным был.

   — Год тяжёлый, — согласился Блашко, но тут же с достоинством и возразил-поправил себя: — Перезимуем, запасов у града хватит. Не бывало того, чтобы новеградцы с сумой по миру ходили, и при нас не будет.

   — Доброе слово, посаженный, приятно слышать, — улыбнулся Рюрик. — Думаю, и о своём обещании ты скажешь такое же доброе слово. — И он твёрдо глянул в глаза Блашко.

   — Какого обещания? — недоумённо переспросил посаженный.

   — Нехорошо, Блашко, забывчивым становишься. Ты нынче градом правишь, запомни: кто у власти стоит, тому забывать ничего нельзя.

   — А я всё и помню, — недовольно буркнул Блашко: ему не понравился наставительный тон воеводы.

   — Всё помнишь? Это хорошо. Тогда скажи, когда оговорённую плату моя дружина получит?

   — Каку таку плату? — прикинулся непонимающим Блашко: он давно постарался забыть о договоре.

   — «Мы, старейшины земли словенской, приглашаем воеводу Рюрика с братьями и дружиной и обещаем...» Продолжать или довольно, посаженный? Не с тобой ли мы этот ряд уложили? — Голос Рюрика стал привычно жёстким.

Блашко встрепенулся.

   — Не со мной, воевода Рюрик, — попытался и он придать голосу твёрдость и повторил: — Не со мной. Ряд тот заключал с тобой град наш...

   — Не крути, Блашко. Нынче ты граду голова. Ты приходил за нами, ты на договоре клялся. Мы своё обещание выполнили, вы же, словене, нет. Теперь пора и вам выполнять. Надо платить.

   — Побойся гнева богов, воевода. За что платить? Град наш с соседями без вашей помощи замирился...

   — Я не хочу знать, мирились вы с кривскими или нет, но мы походом на них ходили. За гордость свою они наказаны. Значит, мы сполна выполнили все ваши условия. Плати, посаженный, а то хуже будет. Воины без дела долго сидеть не будут... — Рюрик пристально посмотрел на Блашко, явно давая понять, что он хотел сказать этими словами.

   — Ты, кажется, граду угрожаешь, воевода? — неожиданно спокойно спросил посаженный и даже улыбнулся слегка. — Посчитал ли ты хорошенько своих воинов?

   — Их хватило для кривичей и веси, хватит и для словен...

   — Благодарю, напомнил. Прости, я тебе ещё не пособолезновал. В Белоозере и Изборске братья твои головы сложили. Пусть им будет радостно на небесах, хорошие были воеводы Синеус и Трувор. Помню их...

   — Ты хочешь сказать, что со мной может произойти то же самое в Новеграде? — со сдержанной яростью спросил Рюрик и горящими глазами впился в Блашко. — Да знаешь ли ты... — и, не закончив фразы, вскочил из-за стола.

   — Не горячись, воевода Рюрик, — поднялся и Блашко. Он видел, что бодричем овладевает бешенство — вот-вот схватится за меч или крикнет стражу, — и торопился упредить вспышку. — Не забывай, что ты в Новеграде и я твой гость...

Рюрик резко толкнул ногою скамью, сел за стол. Опустился на своё место и Блашко. Молчание затянулось. Но раз начавшись, разговор должен быть доведён до конца.

   — Без гнева и по трезвому разумению, воевода Рюрик, давай договоримся окончательно, — начал он спокойно, словно и не было меж ними быстротечной размолвки. — Платить твоей дружине Новеград по тому старому ряду не будет, — и рукой слегка хлопнул по столешнице, как о деле давно решённом. — С веси и кривичей вы походную добычу взяли — то раз, к дани примучили — то два. Хватит. Новеград вам в Ладоге сесть не препятствовал — то три. Как видишь, мы своё слово тоже сдержали, расплатились не кунами и гривнами — не мешали вам примучивать соседей наших. А могли бы, ты это знаешь.

Рюрик гневно глянул на него, но Блашко продолжал всё так же спокойно:

   — Ноне я предложу тебе, что и посаженный Олелька предлагал: поступай с дружиной на службу граду нашему на всей нашей воле. Тогда воины твои будут получать куны...

Рюрик презрительно фыркнул:

   — Наёмником новеградским не буду. Мне весь и кривичи дань платят. Я для них князь...

   — Кривская земля велика. Ты только по краешку её прошёл. Не хвались. Впрочем, ежели покинуть нашу землю хочешь, не препятствуем...

   — До лета я останусь здесь, — равнодушно, как бы сразу потеряв интерес к разговору, ответил Рюрик. — Ты, Блашко, ещё пожалеешь, что отказался от нашего договора. Другой раз я поостерегусь заключать его с людьми, не знающими, что такое честь. Сейчас же мне надо, чтобы мои воины могли свободно посещать Новеград и торговать здесь без обиды и обмана.

— То можно, — с лёгкостью согласился Блашко. — Град наш вольный, торговать в нём никому не запрещается. Миром-то лучше, воевода, чем криком да руганью, — не удержался от удовольствия кольнуть Рюрика посаженный — победа была на его стороне.

Рюрик то ли усмехнулся, то ли скривился в гневе и как-то странно глянул на него. Или показалось?

По улицам Новеграда забродили робкие ещё запахи весны. Новый закуп Блашко — Ждан — с тоской смотрел в высокое голубое небо, по которому лениво плыли на недосягаемой высоте облака. Тоска накатывала с каждым днём всё сильнее и сильнее. Спать ложился — перед глазами Залесье, утром, ещё не открыв глаза, тянулся за лаптями, но рука не находила их на привычном месте, и он, сообразив, что спит которую седмицу не в родной избе, а в людской посаженного, в сердцах поминал лешего. Жена с малолетними детьми оставалась в селище, а ему Блашко велел идти в Новеград, работать на подворье, чтобы не ел зря хлеб в Залесье. К посевной обещал отпустить домой. Отпустит ли? Теперь воля не своя…

Тут же, на подворье, трудился и старик Бортник. Даже охотника Ратько не оставил Блашко в поселье, несмотря на то что тот клялся всеми богами, обещая за зиму наполевать векши, лису обещал, утверждал, что приметил берлогу хозяина леса. Ничто не помогло. Дворский только гаркнул, чтобы собирались побыстрее, ему недосуг валандаться с ними. И поплелись мужики по устоявшемуся льду в Новеград вслед за пустыми санями, на которых привезён был залесчанам скудный хлебный припас. Позади оставались родные избы, голосящие бабы и ревущая детвора.

Как там семья без Ждана зиму пережила? Храни её боги!

Трапезовали поздно. Животы аж подвело, а стряпуха всё не торопилась с обедом. Проходя мимо Ждана, Ратько угрюмо молвил:

   — Так-то, брат, тут не крикнешь: жена, есть хочу!

   — А ты попробуй. Может, дворский смилуется, по шее даст, — невесело пошутил Ждан. Ратько только глазами сверкнул на суетящегося поодаль хозяйского надзирателя и помощника.

   — Недаром говорится: не селись возле богатого двора, ибо тиун его — как огонь, на осине разожжённый, а рядовичи его — что искры. Как от огня устережёшься? — и пошёл дальше.

После трапезы дворский отправил Ждана на торжище, отвезти в лабаз воз муки.

Холоп Нечай, доверенный дворского, встретил закупа у лабаза, мотнул головой: мол, давай, таскай кули, и отвернулся, пёсья харя. Нет бы помочь человеку. Где там — горд, как сам старейшина, харю наел — лопается.

Делать нечего, начал Ждан таскать тяжеленные кули один. Дело к концу шло — оставалось два куля, но силы закупа были на исходе. Хотел он сесть на дровни, передохнуть малость. Нечай заорал, поторапливая. Крякнул Ждан, поднатужился, взвалил куль на спину, засеменил, но подвели ноги, пошатнулся закуп.