Лиззи сделала глубокий вдох, и наконец решила высказать то, что последнее время ее больше всего занимало:

— Ты… не думаешь, что кто-то убил его?

Конюшни Red & Black

Округ Огден, Кентукки

Сладкий запах сена.

О, сладкий запах сена и топанье копыт… и проход между конюшнями из ледяного бетона, ведущий к двум дверям из красного дерева.

Эдвард Брэдфорд Вестфолк Болдвейн сидел на полу среди опилок, среди своих чистокровных жеребцов, спал, его костлявая задница страдала от ледяного холода, и он был поражен, насколько в мае, камень был просто ледяным. Конечно, начинался рассвет, и температура на улице была плюс семьдесят, даже если не брать во внимание солнце. Можно было подумать, что конец весны был более доброжелателен к нему и более щедрым, учитывая климатическую температуру.

Увы, нет.

Но, к счастью, он был пьян.

Поднимая бутылку… что это было? Ах, водка. Вполне справедливо, что он был разочарован, обнаружив, что бутылка почти пуста. Он прихромал сюда с тремя четвертями бутылки. Он что все это выпил? И черт бы с ним, остальные его видения касались родственников, которых он отчетливо представлял. Коттедж сторожки, где он остановился на «Red&Black» ферме по выращиванию чистокровных жеребцов, была не более ста ярдов, но и много миль вокруг.

Он взглянул на свои ноги. Даже скрытые под джинсами, сомнительно восстановленные, хотя он мог теперь передвигаться фактически с трудом, сделали их болезненно худыми, как пара изломанных спичек, его скромный одиннадцатый размер ботинок казался теперь ботинками клоуна на его ногах. А если добавить еще опьянение и тот факт, что он просидел здесь, сколько?

Его единственный шанс, чтобы получить больше водки, придется скрестись вперед, волоча свою нижнюю часть тела, как тачку, у которой отвалился обод колеса, и она завалилась на один бок.

Однако, кое-какие части тела функционировали, как и прежде. К сожалению, его ум оставался достаточно острым, постоянно подсовывая ему изображения, и влияние этих ментальных изображений оказывало такой же эффект, как шарики пейнтбола, выстреливающие по его хрупкому телу.

В этих изображениях он видел своего брата Лейна, стоящего перед ним, и сообщающего, что их отец мертв. Видел свою красивую, сумасшедшую сестру Джину, надевшую массивное бриллиантовое кольцо на свою изящную руку жестокого мужчины. Видел их красивую, сумасшедшую лежащую мать, одуревшую от лекарств и не осознающую, что произошло.

Видел его Саттон, которая, собственно, никогда не будет его.

И эти изображения крутились по кругу, постоянно. А пытки и его похищение, прежде чем Эдварда не выкупили, стали немного туманными.

Возможно, это было решение его внутренних демонов. Выпивка не стерла все, но восемь дней в джунглях — избиений, когда морили голодом и издевались, подкалывая надвигающейся смертью, убавили свою громкость воспоминаний о его похищении. И в качестве бонуса, он вряд ли переживет второй раунд такого обслуживания…

Звук маленького размера сапог по полу амбара привлек его внимание, они маячили у него перед глаза, приближаясь к нему. Сапоги остановились ровно перед ним, он не отрываясь смотрел на них.

— Опять ты, — сказал он.

В ответ на его радостное приветствие, раздался голос Шелби Лэндис, словно из детских мультиков или, по крайней мере, женский голос. Хотя интонация, как обычно, была больше похожая на сержанта-инструктора по строевой подготовке, чем на Золушку.

— Давайте поднимайтесь сию же минуту.

— Оставь меня здесь, навсегда… и это приказ.

Вверху над головой Эдварда, за железными прутьями, которые удерживали жеребца, способного откусить кусок от человеческой плоти, Нибеканзер испустил ржание, прозвучавшее с любопытством близким к приветствию. Обычно, огромный черный жеребец показывал все свое жеребиное недовольство всем, кроме Эдварда.

И даже своему хозяину, он никогда не показывал особой радости.

— Мы можем сделать это по-плохому или более жестче, — продолжила Шелби.

— Какой огромный выбор ты мне предоставляешь, как это великодушно с твоей стороны.

И естественно ему захотелось быть буйным, просто чтобы узнать, что подразумевалось под «более жестче». Кроме того, даже в своем ослабленном состоянии, большинство женщин такого небольшого роста, как она, с трудом бы подняли его, при этом, возможно, смеялись бы над ним. Шелби, однако, имела тело, отточенное многими и многими часами изнурительной работы с лошадьми.

Она выиграет этот раунд. Как бы то ни было, это было ясно.

И единственное, что у него осталась — это гордость, которая подпитывала его мужественность.

Хотя стоит ли ему заботиться о том, о чем он толком не имел понятия.

Подтолкнув себя в вертикальное положение, было сродни ударом молота по ногтям, боль была настолько нестерпимой внутри, несмотря на количество принятого алкоголя. Хрюканье и чертыхание было конфузом, особенно перед нанятой работницей, которая была хорошей христианкой, презирающей богохульство и ее умершем отце, которому Эдвард задолжал слишком много.

Из-за этого ему пришлось нанять Шелби, когда она появилась на крыльце его коттеджа, гнав столько миль на своем грузовике, с открытым, честным лицом и твердым взглядом, соответствующем ее имени…

Но отсутствие баланса отправило Эдварда обратно вниз на бетон, тело стало падать, как складной столик, что-то было не так с его щиколоткой.

Шелби поймала его прежде, чем он рухнул на пол, моментально схватив сильными руками и потянув вверх.

— Хорошо.

Он хотел начать бороться с ней, поскольку ненавидел себя в таком состоянии. Этот калека, пьяница, недовольный негодяй не был им. В своей прошлой жизни до того, как его собственный отец устроил похищение, а затем отказался заплатить выкуп, он даже не мог представить себе подобное.

— Не знаю, следует ли вам ходить.

Как только Шелби произнесла свои слова, он продемонстрировал свою «хорошую» больную ногу, с коленом которое не сгибалось, а затем уперся на нее, перенеся свой вес, но щиколотку прострелило такой болью, которую он раньше никогда не чувствовал.

— Конечно, мне не следует. Ты же видела меня голым, поэтому знаешь насколько я плох.

В конце концов, она же засекла его в ванной… когда влетела туда при закрытой двери, явно ожидая найти его мертвым плавающим в ванне.

— Меня беспокоит ваша лодыжка.

Он стиснул зубы.

— Ты добрая самаритянка.

— Я вызову врача.

— Нет, не вызовешь.

Как только они вышли на солнечный свет, он зажмурился, и не потому, что у него было похмелье. Он как раз был совершенно трезв, чтобы увидеть все вокруг. И по сравнению с прохладой конюшни, золотой утренний воздух чувствовался, как кашемир на его покалывающей коже, и ох, вот это был вид. Все вокруг — переливающиеся поля из мятлика, огороженные пятью деревянными изгородями и одиночный клен был бальзамом для его души, обещанием поддержать безупречную родословную лошадей, которые бродили и поедали сегрегированные луга, принося будущее поколение Дерби и будущих чемпионов.

Даже победителей Тройной Короны.

«Земле и ее дарам можно доверять», — подумал Эдвард. На деревья можно было бы положиться, потому что они обеспечивали тень в летний зной, а огромная крона не пропускала дождя, и поток воды мог стекать с нее весной и засушливой осенью, но человек мог всегда предсказать смену сезонов погоды. Черт, даже яростные торнадо и снежные бури имели свой определенный ритм, и не зависели от личности самого человека, поэтому не были безнравственными.

Любой гнев может спуститься с небес, но он никогда не был направлен на какого-то конкретного: хотя некоторые могут почувствовать себя мишенью, но на самом деле, такого никогда не было.

То же самое касается лошадей и собак, кошек и енотов, даже низших существ, невзрачного опоссума и змей, пожирающих своих детенышей. Для некоторых его жеребец Наб, как злобная шавка, но этот конь никогда не притворялся тем, кем он был. Он не улыбался в лицо, и не рвал вам спину, когда вы отворачивались от него.