Хайяар ополоснул заварочный чайник и надорвал упаковку “липтона”. Хорошо хоть, квартиру ему Магистр снял со всей обстановкой, не пришлось тратить время на беготню по лавкам.

– Бывает еще и не такое, Анечка. Но ведь как-то же ему сдают?

– Ну… – поморщилась Аня, – за деньги-то конечно. За деньги он все сразу проставит, многие платят, чтобы не бегать по десять раз. Но я так не могу… и совестно…

– И денег нет… – понимающе подсказал Хайяар.

– И это тоже… Я, правда, подрабатываю, мне переводить дают, я могу и английский, и немецкий, я же спецшколу кончала. А за переводы иногда неплохо платят, если про что-то экономическое. Но Фроловцу я все равно платить никогда не буду. У него глаза наглые… как у тех придурков…

– Так, Аня, – решительно сказал Хайяар, – по-моему, тебя еще трясет. Поэтому выпей, – налил он коньяк в высокую коническую рюмку. – Причем не залпом, а медленно, не торопясь. Я тебя не спаиваю, это как лекарство. Поверь мне, я врач и хорошо знаю, что тебе сейчас действительно нужно.

– Ну зачем, Константин Сергеевич, – слабо запротестовала Аня, – я же вообще не пью, я даже шампанского… только лимонад.

– Еще раз повторяю, это лекарство. С пятидесяти граммов хорошего коньяка ты не опьянеешь, но это снимет нервное напряжение. А снять его надо, причем быстро, иначе потом возможны осложнения.

– Ну ладно, – Аня, решившись, взяла тонкими пальцами рюмку и, чуть помедлив, глотнула золотистую жидкость.

– А теперь лимоном заешь, – пододвинул к ней Хайяар блюдце. – Не надо было сразу глотать, коньяк следует употреблять медленно, чтобы он равномернее впитался.

– Фу, гадость какая! – скривилась Аня. – И как это люди пьют?

– Люди вообще много чего скверного пьют, – согласился Хайяар, – причем всюду и всегда.

Он замолчал, откинувшись на спинку кресла, и осторожно, чтобы не обидеть нескромным взглядом, смотрел на Аню. Сейчас, наскоро сполоснувшись в ванной, поправив прическу, она уже не напоминала ту зареванную растрепу на темной лестнице. Да, он определенно погорячился, осуждая местную породу. Стройная фигура, благородное, тонкое лицо, словно статуя в храме Айрдо-кья-Млеу, Высокой Госпожи ночи. Большие карие глаза, с едва заметным раскосом. Темные, слегка вьющиеся волосы, как вода горного ручья под лунным светом. Длинные тонкие пальцы с ненакрашенными, вопреки здешней моде, ногтями. Несомненно, в этой девочке пробудилась древняя кровь. По олларским меркам, так могла бы выглядеть кассара с длинной чередой предков. Пожалуй, даже не простая кассара, а с “ла-мау” в имени. По-здешнему, княжна. Если вообще не “ла-мош”.

И если бы не то, что висело у нее на шее… Именно оттуда струился поток непонятной силы, делавшей бесполезным все его искусство… именно от этого простенького дешевого крестика. Как это он не догадался сразу? Ведь знал же, помнил, недаром дома он считался специалистом по Железному Кругу, потому-то его сюда и послали, хотя Собрание Старцев обсуждало и другие варианты… Да, были в Тхаране маги и посильнее его, были и находчивее, да и просто опытнее. Но Собрание рассудило, что успех обеспечит не сила, не хитроумие – знание. Он знал. Ему еще с молодости, с трудных лет ученичества предназначено было исследовать Железный Круг, странный, неправильный сопредельный мир. Он читал древние книги, записи странников, он изучил все сколько-нибудь значимые здешние языки. Потом, когда прошел Малое Посвящение, его начали ненадолго посылать сюда – сперва с Наставником, затем и одного.

Он, разумеется, презирал нелепую здешнюю веру, хотя ему и некогда было вникать в заблуждения “ржавых” – в короткие посещения этого мира лишней минутки не выкроишь. Пожалуй, лишь сейчас он самолично убедился, что за верованиями Железного Круга действительно стоит некая сила – и сила враждебная. Неужели она той же природы, что и в Сарграме? Очень не хотелось так думать, и дисциплинированный ум Хайяара вовремя отсекал опасные помыслы… пускай те все равно возвращались.

– А родители, значит, на даче? – прервал он затянувшееся молчание.

– Да, – откликнулась Аня, – они там до вторника просидят. Теплицу сооружают, для огурцов, папа купил дуги и рейки, так что будут огурцы сажать, и кабачки в грунт, и яблони надо опрыскать, пока не зацвели.

– И ты, получается, одна живешь?

– Ну я уже не школьница, – заявила Аня, – все-таки второй курс уже заканчивается. Что я, яичницу себе не приготовлю?

– Да это понятно, яичница, – отмахнулся Хайяар, – а вот возвращаться одной, в темноте. Нет, какой же гадостный мир! Ты хоть понимаешь, что могло случиться, если бы я вошел в дом на полчаса раньше… или позже?

– Да все я понимаю, – Аня передернула плечами. – Не на Луне ведь живем. Только что ж тогда, вообще от всего шарахаться? Тогда лучше сразу умереть. Нет уж, на все Божья воля, надо только спокойно ее принимать.

– Будь я твоим папой, – задумчиво протянул Хайяар, – я бы вечером встречал тебя возле метро. Каждый день, не прерываясь на огурцы.

– А кто ж тогда их сажать будет? – искренне удивилась Аня. Видно было, что нервная дрожь отпустила ее, щеки порозовели, в глазах растаял недавний еще страх.

– А мама одна с огурцами не справится? – Хайяару было и смешно, и вместе с тем дико. До чего же докатился этот гнусный мир! Чтобы семья блистательной кассары, едва ли не “ла-мош” в имени, горбатилась на грядках, высаживая овощи? Для чего же тогда рабы? Увы, рабов – настоящих, правильных рабов, здесь нет, люди Железного Круга помешаны на вредной идее всеобщей свободы. Им просто не дано понять, что свободными могут быть лишь достойные, лишь те, кому предначертано это судьбой, остальные должны честно принимать положенный им рабский удел, надеясь на милость Высоких там, за гранью земного бытия. А здешние верят, что рождаются равными друг другу – и потому не замечают ни своего рабства, ни (в редких, конечно, случаях) своей свободы.

– А ее одну нельзя оставлять, – терпеливо объяснила Аня. – У нее сердце больное, ей нельзя напрягаться. И вообще надо, чтобы кто-то следил. Не дай Бог прихватит, там же так просто “скорую” не вызовешь, телефона в поселке нет, значит, или бегать по соседям, у кого мобильник есть, или ловить машину, везти в районную больницу. А там по московскому полису только первую помощь оказывают, а лечить не лечат.

– Ну, – рискнул предположить Хайяар, – может, тогда вообще не сажать огурцы? Если это сопряжено с такими опасностями?

– Вот вы смеетесь, Константин Сергеевич, – хмыкнула Аня, – а дача в наше время – огромное подспорье в хозяйстве. Вы сами посмотрите, какие сейчас цены. И какие у большинства зарплаты. А у нас все свое – и картошка, и огурцы, и яблоки. И варенья варим столько, что и нам, и всем родственникам хватает. Хотите, вам принесу? Вишневого, а?

Хайяар грустно смотрел на нее. Ну конечно! В этом мире людям благородной крови, чье предназначение повелевать, не хватает денег на овощи! А бритоголовые ублюдки, коим положено таскать мешки и еженедельно получать на конюшне свою порцию плетей, катаются в дорогих джипах. Или насилуют девушек на лестнице. Чудесный мир, подлинное царство свободы!

– Поверь, Анечка, я не смеюсь. Мне просто и грустно, и странно. По возрасту я, наверное, постарше буду твоего папы, и я бы никогда свою дочку одну не оставил.

Он вздохнул. Своей дочки у него не было и быть не должно. Что ж, таков удел мага. При Малом Посвящении дается обед безбрачия, и назад уже хода нет. Конечно, утешаться с женщинами не возбранялось, но ведь это – на одну ночь. Маг должен принадлежать лишь Высоким и Тхарану, и больше никому. Полагалось и специально озаботиться, дабы ночная подруга не понесла во чреве. Слово “разделения”, простое заклятье. Только оно не всегда срабатывает. Жаль… Ибо маг, у которого есть ребенок, родная кровь, – уязвим. Ребенка можно забрать и с помощью не особо сложных ритуалов установить через его душу канал воздействия. И тогда все тайны мага – уже не только его тайны, и тогда сила его может быть изъята в самый решительный момент… нет, маг, имеющий ребенка, должен уйти. Если он не продвинулся дальше Малого Посвящения и не был задействован ни в чем серьезном – ему, возможно, позволят уйти в деревенские колдуны или в целители при каком-нибудь незначительном святилище. Но после Великого Посвящения рисковать нельзя, и незадачливому брату придется лечь на жертвенный алтарь, дабы предстать с повинной головой в руках пред Высокими, имеющими решать о его посмертной участи.