В тусклом утреннем свете, рассекающем лучами низкое пространство княжеской избы, Мечека и двух старших бурундеев усадили на лавку посреди длинного стола. Стовов сел напротив под развёрнутым на стене стягом (чёрная когтистая птица с головой медведя на красном поле):

– Останутся Семик, Ломонос, Мышец и Тороп. Остальные вон, смотреть ладьи. И чтоб пеньку хорошо сушили, прежде чем в щель бить. И смотреть снаружи, чтоб ни одно стреблянское ухо не висело у окон!

Князь положил тяжёлые от перстней руки перед собой.

– Так что, Мечек, почему Кудин не пришёл?

– Кудина на охоте задрал медведь. Подломилась острога. Вот и задрал. Славный был воин.

Мечек быстро, словно считая, оглядел дружинников Стовова и продолжил:

– Пока шли, сцепились с ругами. Они со всем скарбом переправлялись по льду в сторону Нары. Это те руги, что на прошлые Семенины пожгли Новый Игочев. Мы напали вдруг, недалеко от берега. А они сразу бросили сани и вышли на лед. Спешились мы, но победа не далась. Потеряли пятерых. Один умер от ядовитого лезвия в дороге. В остальном, хвала Велесу, путь был лёгок.

Вздрагивая от взглядов, опрятная рабыня с волосами цвета вороньего крыла поставила на стол горшок дымящегося мяса, полные кувшины медовой браги, принесла кубки, ржаной хлеб с отрубями, плавающий в кислом молоке, чеснок, мочёную клюкву, солонину. И ушла. Стовов кивнул, Ломонос быстро разлил всем тягучий янтарный напиток.

– Что нового в Мценске, здоров ли Водополк? – спросил князь, стукнув перстнями по столу. – Не тревожат ли мурома и дедичи? Как сыновья?

– Все славно, хвала Перуну. Мценск ширится. Срубили две новые башни, хороший колодец, загоны для скота вынесли за тын. Князь бодр. Быстро оправился от лихоманки. Сам ходит собирать дань с муромы и дедичей. Только вот Городец дедичи пока держат. Сыновья растут быстро. Крепко. Уж скоро на коней сядут да будут постриги. А как Часлав? Говорят, смышлён и учён.

– Княжич здоров.

Стовов отхлебнул мёда, снял ладонью капли с бороды:

– Ему бы на охоту, куропаток бить, а он всё больше спит да на небо глядит. – И, помолчав, добавил: – Снегу в просинец много навалило. Должно быть, жаркое лето будет.

Бурундеи озадаченно переглянулись. Тот, что сидел справа от Мечека, рябой и горбоносый, с глазами-щёлками, шепнул вирнику, так чтоб слышали все:

– Не пора ли о главном, Мечек? Есть ли вести от Рагдая?

– От него нет вестей. Да и какие вести. Он ушёл до ледостава искать варяга Вишену, ушёл вместе с моим Ацуром и своим Крепом. – Стовов помрачнел. – Найдёт он варяга в Свее или нет, но он должен нас ждать в устье Одры, как пойдёт вторая половина месяца берзозоля. А там, стреблянские волхи говорят, – смерть. Верная смерть ждёт нас за Одрой. Чёрная хворь, от которой кровь в жилах кипит и чернеет. Так, Семик?

Семик утвердительно покачал головой:

– Я много людей потерял в последнем походе на Юг. Много.

Стало видно, что Стовов напряжен, как тетива.

– Рагдай говорил о золоте богов, спрятанном где-то в земле венедов, швабов или саксов. Может, и так. Но клянусь всеми дарами Даждьбога, это слишком далеко. Далеко, как небо.

Мечек так и застыл, с куском мяса в пальцах, не донеся его до рта:

– Ты не пойдёшь на Одру?

– Не пойду. – Стовов потёр ладонью глаз.

Потрясённые этим известием не меньше бурундеев, воины князя налегли на мёд и солонину. Возникла гнетущая тишина. Вирника же словно прорвало:

– Как так, Стовов? Ты сам ездил с Рагдаем к Рудрему в Урочище Стуга вопрошать совета. Рудрем сказал всё, что знал о небесном золоте. Ятвяга и Водополк съехались на твой зов в Игочев. Держали совет, дали людей за часть будущей добычи. О боги! А что делать людям Ятвяги, которые не пошли со своим князем брать дань с прусов и лишились своей доли?

Мечек наконец бросил мясо обратно в горшок, брызнув вокруг жиром:

– О, даже твои люди скажут, клянусь Перуном, что Стовов ослаб волей, стал женщиной и уже не может вернуть славу, рассыпанную в бегстве от Херсонеса!

– Ты забываешься! – Стовов вскочил. – Замолчи! Во мне говорит мудрость!

Все схватились за рукоятки ножей, заметались, задёргались язычки пламени на фитилях плошек с топлёным жиром.

– Опомнись, князь, во имя богов! – завопил в ужасе Семик. – Перун не простит убийство гостей!

– Вернее, хозяев, – оскалился Мечек и невольно отпрянул, когда нож Стовова описал сверкающий полукруг и с треском вонзился в стол.

– Садитесь. Ешьте, пейте. Но уважайте кров. – Князь грузно сел на поднятую скамейку, почесал затылок. – Не пойду и людей не дам. Мне все тут нужны. Эй, налить всем медовухи! – обернулся он.

Бурундеи только пожали плечами:

– Делать нечего. Воля твоя. Без тебя пойдём. Вот Рагдай подивится.

– Идите, идите. Да хранят вас боги.

Князь окончательно размяк, поглядел на Семика, словно ища поддержки, но тот только вздохнул, разочарованно уставившись в пол. Снаружи тревожно залаяли собаки, заржали кони, и возник еле слышный, но отчётливый гул.

Дверь распахнулась, запыхавшийся Полукорм сдавленно крикнул:

– Князь, на Вожне лёд тронулся. До срока!

– Это знамение, князь, – расширил глаза Семик, – сами боги указывают тебе.

Стовов, озадаченный, поднялся, шагнул, словно во сне, вправо, влево и двинулся к двери на двор. На крыльце он споткнулся, закрыл глаза рукой: так ярко и жгуче пылало солнце.

– Ледоход! – Все побежали к воротам, к реке.

– Ледоход! – Двое волхов, седобородые старцы в рысиных шапках, украшенных козьими рогами и бронзовыми бляхами, несли массивный резной шест, выкрашенный красным соком багульника. Шест венчало чучело рыси, держащей в лапах воронов, а в пасти бронзовую змею. Подручные волхов гнали годовалого бычка под попоной из белоснежного льна и сухих цветов прошлого лета.

Высокий западный и пологий восточный берега Вожны, укрытые снегом, уже изрядно изъеденные теплом, будто сблизились, сдавив ледяной панцирь реки. На гладкой, почти без торосов и сугробов поверхности льда проявлялись тонкие, извилистые трещины, похожие на застывшие грозовые молнии. Они возникали из середины, из чёрных полыней и прорубей, бежали к берегам, хитроумно переплетаясь, и превращались в сплошную паутину, разрывающую лёд. И какое-то неуловимое движение было в привычной гармонии соснового бора, на берегах освобождающейся реки, щетине сухих камышей. Казалось, это движется сама земля, оставляя на льду вмёрзшие сучья и камышовые стебли, рождая весенний, радостный гул.

– Скорее, скорее, угощение Водяному Деду! Прочь!

Ломонос и Тороп расталкивали люд, давая дорогу волхам и князю:

– Расступись!

Принесли большой бубен, котёл с углём, пережжённым в том очаге, который был первым выложен в Стовграде. Волхи воткнули свои посохи в снег:

– Придёт день светлости и разгонит все тёмности, за все чёрные деяния послан он будет, и на всеземье новый дар да будет. Шивда, вимзла, якутилима ми…

Бычка мазали мёдом, углём рисовали на льняной попоне сложные узоры гремел бубен, в танце двигались подручные волхов. Люди молчали, сторонились танцующих, бормотали свои чаяния и заклинания и слушали реку. Семик, стоящий позади князя, о чём-то зло говорил с Полукормом, поглядывая на группу бурундеев, расположившуюся неподалёку. Мечек тоже совещался со своими воинами, наблюдая за Семиком и князем Стововом.

Тем временем один из подручных волхов выгнал бычка, опоенного дурманящим напитком, на лёд, двумя взмахами серпа перерезал ему сухожилия задних ног и еле успел вернуться обратно. Животное пронзительно и жалобно мычало, а Вожна будто дожидалась этого: вдоль русла снова прокатился громовой раскат. С треском, скрежетом лёд стал дыбиться, как рыбья чешуя. Льдины вставали, крошили друг друга, наползали, опрокидывались… И вдруг открывшаяся чёрная вода совсем поглотила жертву…

– Хвала Матери-Рыси, Перуну и Велесу! С великой радостью принят дар! – крикнул один из волхов, простирая руки к небу. – Удачным будет лето. Так сказали вчера и внутренности петуха, и воск, налитый в воду. Хвала Водяному Деду, который принесёт много рыбы из озёр, и лешаку, который не будет пугать дичь и водить охотников по кругу. Да минуют напасти и болезни нас и детей наших, и скотину нашу и землю. Да будет дождь, когда пора цвести, и солнце, когда пора расти, и прохлада, когда придёт жатва. Да наполнятся до верха борти и сети, силки и закрома. Хвала!