– Как бы ни было, а нам нужно уходить. Они не оставят живыми никого, с кем имеют дело. Придёт и наш черед.

– А золото? Где ты такую плату найдёшь. Нет, мне нужно остаться. Я выкуплю у Крамна свою Яринку, рабов куплю и уйду осенью к Лабе, подальше от фризов, поморян и аваров. Там полно брошенных селений. Буду там жить.

– Жить? Будешь жить? А знаешь, зачем он послал своего Крерта за лодками? Он хочет нанять лодки, чтобы идти в Моравию. Там смута и вот-вот начнётся большая война. Мы не вернёмся оттуда, Ждых. Нам нужно бежать.

– Тише. Он услышит.

Ждых и Палек перешли на еле различимый шёпот, подкрепляя его жестами и гримасами. Они долго говорили об одном и том же: о странностях их нового хозяина, Решмы; о бесчинствах аваров в Богемии, о затянувшейся весне, о том, что во Франконии аббатам дано право чеканить свою монету и теперь золотой безан уже не тот и золота там всё меньше и меньше, о разливе Одера, потопе в Шванганге, о Крамне, утопленниках, ядах, лесных богах. Ночь застыла вокруг них, не было ветра, не было звёзд и луны, костёр горел и горел, не требуя нового хвороста, лес молчал, река по-прежнему была укутана туманом. Через час дожарилась волчатина, и её стало можно пережёвывать. Стаскивая с берёзовой палочки обугленные кусочки горького мяса и пробуя его на вкус, Ждых никак не мог отделаться от железного вкуса во рту.

– А что хотел сказать Решма, когда приказал искать в голове волка железный предмет?

– Не знаю, – ответил Палек, чавкая и роняя слюни на волосатую грудь. – Может, он охотился давно в этих местах, ранил волка стрелой и теперь искал наконечник. Знаешь, Ждых, у него там, в котомке, хлеб был просяной. С пшёнными отрубями. Возьми-ка. А?

Ждых свёл глаза к переносице, сдвинул брови, сморщил узкий лоб и, проявляя крайнюю степень мыслительного напряжения, даже перестал жевать:

– Было б неплохо, клянусь Филином.

– Ну?

– А если проснётся?

– Скажешь, что ошибся котомками спросонья. Думал, твоя. Заодно поглядим, что он там держит. Давай. Если кто пойдёт или он проснётся, я чихну.

Ждых воткнул в землю палочку с недоеденным жарким и на четвереньках пополз вокруг костра, то и дело останавливаясь и прислушиваясь к дыханию Решмы. Когда Ждых, прижимая к груди свою повреждённую руку, добрался до желанной цели и шнур на котомке разъехался в стороны, обнажая свёрточки, непонятные, некрасивые, ненужные, но тяжёлые предметы, похожие на закопчённые железные заготовки со множеством выпуклостей и крошечных символов, Палек три раза громко чихнул, но даже без этого сигнала было понятно, что к костру кто-то приближался из темноты. Трещали ветки, слышался тихий говор, донёсся запах чеснока и пота. Ждых быстро отполз от вещей Решмы, и они вместе с Палеком вооружились дубинами.

– Нет там хлеба, – шепнул Ждых.

– Нет? Ты хорошо смотрел?

– Железные пластины там, палки. Вроде весовых гирь. Может, под ними…

Решма уже стоял на ногах.

– Кто идёт? – громко спросил он по-лютицки.

– Это я, Крерт, – так же по-лютицки ответила темнота. – И я не один…

К костру вышел высокий человек в бесформенном плаще из грубой шерсти, закрывающем всю фигуру просторный капюшон был накинут на самый нос, оставляя видимым лишь плотно сжатые губы и маленький, покатый подбородок. За ним вышли остальные. Их было пятеро: заросшие бородами, длинноволосые, в добротных холщовых рубахах, в таких же просторных штанах, которые ниже колен были перетянуты ремешками крест-накрест, держащими на ступнях сандалии из толстой кожи. Все имели вид сонный и сытый. Они бросали по сторонам нарочито безразличные взгляды, а у самих за поясами сверкали длинные ножи. Никакой ноши за плечами или в руках у них не было, словно незнакомцы мгновение назад поднялись из-за трапезного стола.

– Это Лоуда, Лас, Дежек, Ходомир и Ловик, – сказал Крерт, поочередно тыча пальцем в лютичей, – они все братья. Живут в Речетке. Ходят вверх и вниз по реке. Возят товар, торговцев и вообще всех, кто платит.

Братья сели у костра, сделали по глотку из тыквенной фляги, поданной Ждыхом. Лица, подсвеченные пламенем, были похожи на маски. Решма, глядя в землю перед собой, сказал:

– Я чувствую, вы люди смелые, раз решились идти ночью с чужеземцем, похожим на палача. – Решма кивнул в сторону Крерта. – Чинно сидите, пьёте брагу. Да хранят вас боги. Нам такие люди нужны.

– Хозяин хочет сказать, что он надеется, что вы не привели за собой тех, кто прячется в кустах, – добавил Ждых, – и что вы не будете очень любопытны.

Лютичи закивали, а один из них, тот, которого Крерт назвал Лоудой, ответил:

– Перевозчику всё равно, кого и куда он везёт. Главное, чтоб плата равнялась затраченному пути и ценности груза. Крерт по дороге нам сказал, что вас будет десять человек и немного груза и что вы идёте вверх по реке к устью Верты и дальше в Гожев. Мы хотим по золотому триенсу за человека. Поклажа не в счёт. Клянусь Белым Филином, это хорошая цена.

Решма ответил не сразу сначала наклонив голову так, чтоб свет костра не освещал его лицо, и только Крерт понял, что он беззвучно смеётся.

– Да, действительно хорошая цена. Удивляюсь, почему вы ещё не стали королями.

Решма поднял голову, и его глаза стали похожи на изумруды.

– Ты же сказал, лютич, что тебе всё равно, кого и куда везти. Мы не беглые рабы, не сведуны, не преступники. В нашем странствии нет никакой тайны и спешки. Клянусь небом, твоя цена высока, лютич. Выгоднее купить лодки. Даю три триенса. Это полновесный солид Ираклия. И то это только потому, что мы идём несколько дальше, в Костянд, и двое наших попутчиков будут тяжелее обычного. В два раза.

Лютичи переглянулись. Было видно, что они колеблются. Лоуда ссутулился, сморщил лоб и начал тереть ладони, словно скатывая пряжу:

– Торговца сразу видать по хватке, мой господин. Однако идти в Костянд, за которым начинается земля саксов, по левому берегу небезопасно. Там солнце восходит уже из-за отрогов Исполиновых круч, а садится за вершины Рудных гор, там совсем рядом Богемия, король Само, авары, голод, предчувствие большой войны. Клянусь…

– Ну и что, лютич? Тебя это пугает? – Решма подобрал рядом с собой хворостину, потянулся ею к костру, выгреб из огня белый от жара уголь. Уголь начал остывать, став сначала оранжевым, потом красным, потом бордовым, а затем чёрным.

– Потух, – самому себе сказал Решма.

– Хозяин хочет сказать, что он, как этот уголь, всё больше и больше остывает и теряет к вам интерес, – расторопно пояснил Ждых.

– Замолчи, – Решма вскинул на Ждыха недобрый взгляд, – если вы пойдёте туда, в Костянд, и в дороге будете помогать нам, а не только работать вёслами, получите ещё солид Ираклия и на четыре эре рубленого серебра. Это моё последнее слово.

– Хорошо. Мы согласны. Только если лодки будут захвачены разбойниками, вы оплатите их потерю, – после недолгого раздумья ответил Лауда. – Это по закону, – прибавил он в конце солидно.

– Хорошо, – кивнул Решма, вызвав у лютичей вздох облегчения. – Лодки должны быть тут на рассвете. Один из вас останется заложником, чтоб вместе с лодками не пришла вся деревня с ножами и кистенями.

– Я останусь, – вызвался Дежек, самый молодой из лютичей, и протянул Ждыху нож, – мы понимаем.

Лютичи поднялись, попятились почтительно, а Лоуда, перед тем как последовать за братьями, спросил вкрадчиво:

– А те двое, которые будут вдвое тяжелее остальных, кто они?

– Люди. Иди, не зли хозяина. – Ждых замахал на него рукой. – Иди.

Когда треск сучьев и шорох листвы под ногами лютичей стих, а в ночи остался только комариный писк и плеск играющей у берега рыбы, Крерт пересел ближе к Решме, обмякшему, рассеянно гребущему из костра на холодную землю раскалённые угли:

– Не знаю, Решма, как тебе удаётся наводить на них трепет. Вроде огонь изо рта не изрыгаешь, предметы на расстоянии не двигаешь.

– Чуют они. Что-то чуют. Не такие уж они недоумки, как говорит Тантарра. – Решма кивнул в сторону Ждыха и Палека, которые, связав по рукам и ногам Дежека, теперь с ним перешёптывались с видом заговорщиков: – Ты поешь, Крерт. Пшённая похлёбка с салом. Отвратительно, но сытно. И прав был ты насчёт того фриза из Шванганга. Китайскую монету он добыл из сумы авара, который бродил по ярмарке.