– Нет, я не хочу ссоры с Чагодой Мокрым. Это его гости, а нам ещё возвращаться через Илемень.

Пока юты осматривали и спускали на воду ладью, пока искали по сараям своего полумёртвого кормчего, Стовов уже шёл на вёслах к Ладожу и через два дня и одну ночь оказался на озере, прозрачном как слеза. Тут кончалась земля Чагоды Мокрого и его правда. Пристав с великой предосторожностью среди гигантских валунов, Стовов и его люди свели лошадей на сосновый берег и принялись поджидать.

Юты вскоре появились. Они торопились, шли на вёслах и под парусом. Двигались с песнями. Им навстречу вышли стреблянские челны. Помахали товаринам приветственно вёслами, встретились, разошлись и, оказавшись за кормой ютов, остановились, заперев им путь обратно в устье Волх-реки. После этого из-за камней вышли три ладьи Стовова. Юты поняли, что попали в засаду, налегли на вёсла, начали спасаться, лавируя между островками льда и камней. Они намеревались вырваться на северо-запад, вдоль побережья, к устью Свири. Несколько раз Стовов сближался с ними, пускал стрелы, бросал кошки, но юты отрывались, пока не напоролись днищем на острые камни. Тогда они отдались на милость победителя. Стовов взял знатного юта из Шванганга, которому принадлежала ладья, взял добротное франконское и реенское оружие, мёд, мех, много серебра в гривнах и украшениях, снял со всех ютов золотые кольца, цепи и ожерелья. Фризов и их гребцов из полабов, данов, чуди, а также рабов с видом благодетеля велел отпустить на берег, безоружных, разутых, а севшую на камни ладью утопить.

Однако, оказавшись вскоре у самого моря, Стовов огорчился, поняв, что ладью ютов можно было починить и пересадить в неё стреблян. Ведь когда все шли на вёслах, стребляне на своих более лёгких челнах передвигались быстрее, но, когда на ладьях ставили парус, они отставали, становясь обузой для всех.

нарушая тягостный плеск воды, запел кто-то на ладье бурундеев.

– Князь, а почему так: когда бурундеи говорят, я понимаю, а когда поют, не понимаю? – спросил Семик, сидящий рядом со Стововом на шкуре тура.

– Они сами не понимают эти древние песни, клянусь Велесом, – ответил князь, отрываясь от раздумий. – Кто такая была эта Ляда? Может, дочь Перуна, может, рабыня. Почему он мстил за неё? Говорят, что, когда Перун бился с великанами, из его раны родилось семь дочерей, семь дней. Но кто такая Ляда… – Стовов пожал плечами.

К полудню туман несколько рассеялся, и стали отчётливо видны острова в устье Новы. Над стрежнем лениво поднялись две чайки, и за ними потянулся сизый туман, больше похожий на дым костров. Тут громоздился ещё лед, остатки зимнего панциря Новы, Свири, Волха, Ладожи. Где-то тут в мучениях умирала снежноволосая старуха Студинита, чтоб через лето возродиться юной девой с ледяным дыханием, в одеждах из инея. Угрожающие днищам камни, стволы и отмели теперь просматривались издалека, и стребляне в лодках уже не кричали об опасности, а затеялись догонять друг друга. Налегая на вёсла так, что трещали рубахи на спинах, они носились между ладьями, лавировали среди льдин, порой опасно о них ударяясь, стараясь накинуть на соперников удавку на шесте, вроде тех, с которыми охотились на лосей.

Несколько незадачливых стреблян вскоре оказались стянутыми в воду под хохот и прибаутки, а на сцепившихся лодках пошли в ход вёсла, шесты и кулаки.

Стреблянский вождь Оря, чернобородый, с запавшими глазами-щёлками, в своей неизменной волчьей шкуре, клыкастая голова которой служила шапкой, участия в потехе не принимал. Поставив ногу на борт, он со своей лодки следил, чтоб никто не утоп в ледяной воде, чтоб игрище не переросло в резню.

Это были охотники из леса Спирк, с Журчащего Крапа, из-за Болотова болота, что в ночном лесу брали рысь за загривок, предпочитали сырое мясо, заговаривали лунный свет, могли день сидеть под водой, дыша через соломину, имели много жён, несколько жизней и выше всех богов ставили Мать-Рысь.

Если бы их привёл не Оря, сын Малка, то Стовов никогда не решился бы идти вместе с ними.

– Ну и головорезы. Клянусь Велесом, странно, что в Илемени они не устроили побоище, – только и сказал Семик, не без удовольствия наблюдая, как опечален пленный фризский товарин.

Фриз, который пообещал по прибытии в свою землю, в Шванганг, дать за себя Стовову большой выкуп и богатый пир, теперь ещё больше опасался за свои постройки, рабов и домочадцев.

– Не волнуйся. Ты нам нужен. Мы будем потом торговать тобой, – разъяснил фризу Стовов, – мы сумеем защитить тебя, клянусь Перуном. Но если твои сородичи в Шванганге попробуют тебя отбить, ты умрёшь, – добавил князь и отчего-то рассмеялся.

– Смотрите, смотрите! – Полукорм, стоящий на носу, вытянул вперёд руку, указывая на полуразвалившуюся ладью. На её замшелом ребристом остове виднелись следы давнего пожара. – А вон ещё одна, слева, под водой. Гиблое тут место.

– Место не хуже, чем везде, – ответил Струинь, медлительный, вечно жующий смолу дружинник. Он от самого Дорогобужа был занят тем, что перебирал на новые ремешки пластинчатый панцирь князя. – Просто тут сходятся пути, идущие через Склавению. Скоро здесь будет не протолкнуться от ладей и челнов.

– А мне казалось, что все идут через Илемень. – Полукорм покосился на ловкие, хоть и толстые пальцы Струиня, который выхватывал из берестяного ведёрка одну кованую пластину за другой, продевал в их двойные прорези узкие ремешки, подтягивал, примеривал, формируя стальную рубаху.

– Нет, Полукорм. Через Илемень идёт половина. Ведь есть ещё дорога через Свирь на Онегу и через Сясь. Если тут поставить город, то в нём будет самое богатое торжище в Склавении. Куда там Чагоде Мокрому, Ятвяге и Рацею Куябскому.

– Потише, потише, – вмешался в разговор Ломонос, – если князь услышит, клянусь всеми богами, вместо похода будем на этих болотах крепость рубить. Ему до сих пор не даёт покоя белокаменный дворец Чагоды.

Дружинники воровато оглянулись на корму, где Стовов задумчиво глядел на уплывающую из-под кормила мутную пену. Они все вздрогнули, когда князь, словно прочитав их мысли, сказал раскатисто:

– Очень удобное место для взятия виры за проход. Река ничья. Будет моя. Крепость назову Стовград. – Князь высокомерно оглядел округу.

– Но ведь есть уже Стовград на Вожне, – неуверенно возразил Семик.

– Клянусь богами, это ничего. Будет Стовград на Нове. И вообще… – князь неожиданно рассвирепел, – распорядись, чтоб приготовили жаркое.

Пока младшие мечники Беляк и Конопа под рявканье Семика гонялись по ладье за курами, которых сами же неосторожно упустили из клети, князь вслух размышлял, как он на плотах сплавит сюда белый камень из Угли, купит у Рацея Куябского лучших резчиков и сложит хоромы. И чтоб крыльца были на витых столбах, а диковинные звери: птицеголовые медведи, крылатые гепарды, трёххвостые змеи, журавли с женскими лицами, туры, огнедышащие волки – украшали камень, вперемешку с вьюн-чередой, папоротником, морской травой и чудными соцветиями. Чтоб всё было в том порядке, который укажут волхи, и тогда хоромы простоят вечно, неприступно, наделив их хозяина той силой, что прольют боги на рукотворное чудо. Оттуда выйдут двенадцать его сыновей, от семи рабынь, сыновья будут править со своими дружинами от Онеги до Херсонеса, а император ромеев пришлёт им мантии из горностая…

С маленького острова посередине стремнины кто-то пустил несколько стрел. Под споры и пересуды стребляне больше из любопытства, чем из желания отомстить, высадили несколько человек на зыбкий плавун, из которого почти целиком и состоял остров. Охотники, проваливаясь по пояс под слой из камыша, сучьев, ила и мха, пробирались в глубь хаоса из лежащих вповалку трухлявых стволов и скоро пропали из вида.