Прошло десять лет. У Анджелы прекрасный сын, Джон. Немного он похож на отца, но глаза.... Глаза у него определенно от мамы. Я его крестный отец. Даже странно с моим отношением к Богу. И когда Анджела попросила меня стать крестным, я сначала воспринял это как неудачную шутку. "Ангел мой", как я тогда сказал, именно так и не иначе "Ты сама-то понимаешь о чем меня просишь? Если и есть человек более всего не подходящий на роль крестного для твоего сына, то он перед тобой. Ты знаешь мое отношение к Нему, как я его ненавижу, что давно нарушил все его заповеди и что я вообще придерживаюсь буддистских взглядов на религию, так как в данном случае буддизм не предлагает слепой веры в нечто непонятное, чем, если быть честным грешит католичество. Анджела! Да подумай сама! Худшего крестного у твоего сына быть просто не может!" То, что сказала она после изменило мое мнение. Она просто заглянула в мои глаза, зная, что я не могу ей в чем-либо отказать и просто сказала "Пожалуйста, будь крестным Джона". И все! Этого было вполне достаточно, чтобы я, чувствуя себя при этом последним идиотом прошел через этот ритуал.
После ареста Роберта, состоявшегося, откровенно говоря, не без моего участия, она приехала обратно в Лос-Анджелес, где сняла небольшой приличный домик. В дом Роберта, где было слишком много неприятных для нее воспоминаний, она вернуться не захотела и я ее в этом понимаю. У меня сохранились ее дневники, где она описывала все, о чем думала вдали от Лос-Анджелеса. Сейчас, перечитывая их, я понимаю, как сильно она любила Роберта и не менее сильно боялась за сына. Боялась быть женой преступника, надеясь, что он в конце концов исправиться и в тоже время не хотела быть матерью сына преступника. Местами она даже думала об аборте, который, я не сомневаюсь, состоялся бы, если бы не чувства ее к Роберту. Она хотела сохранить в себе частицу его, но частицу не преступника, а любимого ею человека, человека который был ей нужен, но с которым она не могла быть рядом из-за рода его занятий. Но это ее дневники и я не имею права рассказывать обо всем, да и не хотел бы, так много значат для меня эти исписанные, местами дрожащим почерком, местами с буквами, расплывшимися от слез, есть даже строчки, предложения, оборванные на половине, так сильны были ее эмоции в тот момент, что даже слова не ложились на бумагу. Но это уже не важно. Сейчас главное то, что с ней, кажется все в порядке, все даже очень не плохо. У нее своя жизнь, кажется, появился на примете не плохой человек, не богатый, не такой хороший (да при всем своем роде занятий сам по себе Роберт никогда в душе не был плохим), как Роберт, но он любит ее и я лишь могу надеяться на то, что ее ожидает прекрасное будущее. Я только надеюсь, она не заставит меня вновь пройти через тот свадебный кошмар, что я пережил десять лет назад! Кого я обманываю? Стоит ей только попросить.... Я старый безвольный тюфяк, вот кто я! Давно следовало бы похоронить все эти любовные сопли и жить спокойно со своей женой, а не могу.... Даже ради Дженифер и наших двух детей, милых девчушек-близняшек, которых я безумно люблю, но..... В те дни, когда Анджела навещает нас с сыном и в вечерних сумерках, сидя на крыльце нашего дома, любуясь на океанский закат, загадочное и волнующее почти ежедневное, но никогда не приедающееся событие, я, чувствуя себя вором, обнимая жену, все равно украдкой ловлю каждое ее слово, взгляд, перекидываюсь парой незначительных слов и мое сердце словно у автомобиля, взявшего с места сотню миль в час, несущегося по краю пропасти. А когда я смотрю, как Джон играет неподалеку с моими девочками, очень сожалею, что это не наши с ней дети....
А Роберт? За торговлю наркотиками он получил, даже с помощью элитной армии адвокатов, которых нанял для этой цели, по заслугам и выйдет через пятьдесят лет, если выйдет, уже дряхлым, ни на что не годным стариком. Я надеюсь.... ".
Майкл закрыл свой дневник и бросил беглый взгляд на часы. Почти полночь. Чудо, если Джен не спит и ждет его. Устало потянувшись в кресле, он закрыл дневник, спрятал его в самый дальний ящик стола под кипу деловых бумаг, надеясь, что жена никогда не найдет его, в чем уже давно ошибался и прошел в ванную, а затем в спальню.
Дженис спала. Полу сидя, с подушкой под спиной и в руках держала книгу, как читала, так и заснула. Майкл заботливо и осторожно взял книгу из ее рук, машинально отметив, что это какой-то новый роман Стивена Кинга, самое подходящее чтение на сон грядущий, снял ее очки. Дженис что-то пробормотала, но не проснулась. Он помог ей, полусонной, улечься поудобнее, поцеловал и лег рядом, выключив свет на ночном столике.
Сон не шел. Даже дневная усталость не помогала, он лежал в темноте и разглядывал силуэт Джен. Он хотел любви, хотел обнимать ее, целовать ее волосы и.... Это никогда не было для него простым сексом. Простым и надоевшим за десять лет сексом, как у большинства других пар. Нет.... В этом для него было нечто большее. Он искал не радости плотских утех, которые приходили через несколько минут сами собой, нет.... Для него было важнее, что рядом с ним была она, он не был больше одинок и в сексе лишний раз искал не удовольствия, а душевного единения, понимания, уважения.... Но Джен спала и он был бы слишком большим эгоистом, если бы разбудил ее после тяжелого рабочего дня. От скуки он зажег свет со своей стороны кровати и взял ее книгу. Открыл на случайной странице и начал читать, сначала без особого интереса:
"- Я так устал от боли, которую слышу и чувствую, босс. Я устал от дорог, устал быть один, как дрозд под дождем. Устал от того, что никогда ни с кем мне не разделить компанию и не сказать, куда и зачем мы идем. Я устал от ненависти людей друг к другу. Она похожа на осколки стекла в мозгу. Я устал от того, что столько раз хотел помочь и не мог. Я устал от темноты. Но больше всего от боли. Ее слишком много. Если бы я мог сам со всем покончить! Но я не могу"[XI].
Майкл подумал, что тринадцать лет назад эти слова могли бы стать эпиграфом ко всей его жизни. Но сейчас он был не один, и повинуясь нежной волне, поднявшейся из самых глубин души, он повернулся и осторожно поцеловал жену в плечо, которое одеяло так удачно предоставило его взору, сползя в самый подходящий момент. И вновь углубился в чтение, не замечая того, что Дженис не спала. Не спала... И беззвучная слеза медленно катилась из левого глаза на щеку, оставляя свой влажный и блестящий в свете луны пробивающейся из окна призрачным светом, след....
Сумасшествие. Сознание в этом каменном мешке претерпевает определенные изменения. Нельзя сказать, в худшую или лучшую сторону, но однажды попав сюда, ты уже никогда не сможешь отмыть это из своей души. В каждой поре твоего тела сохранится до конца твоих дней тюрьма. Ее законы, ее климат, ее особый образ жизни, это своего рода микро модель мира, где главенствующая каста стоит на более жалких и униженных, где законы не писаны, но соблюдаются непрекословно. Здесь каждый узнает себе цену, занимает свою, только ему отведенную нишу, за которую очень часто приходится драться.
Мрачная камера после отбоя. Одна двух ярусная кровать, умывальник с бритвенными принадлежностями, над ним старое, треснувшее в двух местах зеркало, смотреться в которое, конечно же, плохая примета, но, как говорится, если ты жаришься на сковородке в аду, то глупо жаловаться на жару. На стенах плакаты с девицами, особое место занимает фотография молодой девушки, глаза которой пересекает тень от решетки и только опытный взгляд может с первого раза без особого труда узнать в ней Анджелу Блэкхарт-Робертс.
На верхнем отделении двух ярусной кровати спит толстый негр. На нижней кровати не спят. Легкие проблески седины и морщинки у уголков губ и глаз не мешают узнать в нем Роберта. Он не спит, а напряженно думает. Убедившись, что его сосед заснул, правая рука Роберта осторожно достает из-под матраса сделанную из ручки ложки заточку. Достаточно длинную, чтобы проткнуть тонкий матрас и толстую спину свиньи на верху. А потом.... Но он не хотел думать над этим, что будет потом, сейчас главное было его сосед. Толстый нигер на верхнем ярусе. Рука немного дрожала. Пришлось обхватить заточку двумя руками и резко снизу вверх, прочертив короткую траекторию, Роберт проткнул жирного ублюдка. Тот громко вскрикнул, дернувшись, Роберт вытащил заточку, сделал еще несколько ударов, сколько именно не считал и быстро скатился с кровати, прежде чем кровь полилась на него, просочившись сквозь матрас. То, что Патрик орал как резанная свинья входило в планы Роберта.
