Айзек вздрагивает сильнее, хотя Питер старается говорить тихо и ровно, без каких-либо скачков в интонации, вздрагивает скорее от самого вопроса - неуместно-уместного, неожиданного, и немного от проскальзывающей в голосе мужчины заботы.
- Айзек? - волка выкручивает желанием прикоснуться к испуганному ребенку, забрать его боль, хотя бы физическую, разделить боль эмоциональную, потому что волк может, он вытерпит, он привык, а вот мальчишку явно что-то сломало, подвело к грани за которой даже сам Айзек не знает, что может скрываться.
Школьник медленно качает головой, отвечая невпопад.
- Спасибо за эссе. Меня хвалили сегодня в школе, - вот уж действительно редкость для Лейхи. Он бы, вполне возможно, мог учиться лучше, гордостью школы, конечно не стал бы, но его сообразительности вполне хватило бы на то, чтобы его посылали на какие-нибудь конференции или олимпиады по истории. Однако это неминуемо бы означало повышенный интерес к его персоне, поэтому Айзек не старался особо показывать собственные знания.
Хейл отвечает мальчишке только ровным, почти непонимающим взглядом и нервным передергиванием плеч. Волк осторожно тянется к мальчишке, жаждет коснуться, оценить его состояние, подтвердить или опровергнуть свои опасения. Питер протягивает Айзеку раскрытый портсигар, на который мальчик несколько долгих секунд смотрит непонимающе, и терпеливо ждет, пока подросток очень медленно, плавно двигая кистью, чтобы рукав рубашки не задрался, обнажая изодранную покрасневшую кожу, вытаскивает из портсигара кофейного цвета сигарету, аккуратно прикуривая от предложенной Питером зажигалки. Курить и придерживать рукава рубашки - глупо, и Айзек только хмурится, кося настороженным взглядом на Питера, когда руки обнажаются почти до локтей. Тот не говорит ничего - достает телефон, берет одну из лежащих возле кассы визиток, и заказывает пиццу. Айзек молчит, внимательно наблюдая за мужчиной, делает затяжку за затяжкой, загоняя дым в легкие, пытаясь вытравить из них сковывающую до сих пор боль. Разодранное криками горло обжигает едким дымом, но никотиновый дурман скрадывает боль, расползаясь в опустошенной черепной коробке сладким туманом. Айзек на мгновение чувствует себя Синей Гусеницей из сказки Кэррола, о чем и сообщает Питеру, докуривая вторую подряд сигарету, и глядя на то, как тот рассчитывается с курьером.
- Старая мудрая синяя гусеница, познавшая всю бренность бытия, и знающая, что смерть несет перерождение в нечто куда более прекрасное?
Айзек задумывается, размазывая по дну пепельницы окурок.
- А смерть несет перерождение?
- Смотря при каких обстоятельствах она происходит.
- И что нужно, чтобы возродиться в Клоаке Глайва?
Хейл минуту внимательно смотрит на подростка, а затем пожимает плечами, растягивая губы в безэмоциональной улыбке.
- Умереть. Закрывай бар. Я думаю, сегодня ты никуда не спешишь?
Айзек послушно, будто загипнотизированный удавом кролик, проходит к входной двери, запирая, выключает в зале свет, собираясь вернуться за стойку, но мужчина останавливает его, вставая со стула, и подхватывая со стойки коробку с пиццей.
- У вас же тут есть какая-нибудь подсобка? Пойдем.
- Есть, - почти беззвучно отвечает подросток, медленно оглядывая мужчину, совершенно не чувствуя перед ним страха. Безразлично то, что он его не знает, по большому счету, безразлично, что интуитивно подозревает его в чем-то криминальном. Зато рядом с ним не страшно, и где-то в сознании просыпается надежда, что он сможет, и, что еще важнее, захочет защитить напуганного ребенка.
Питер не касается Айзека, просто идет за ним, заворачивая за барную стойку и вытаскивая из холодильника пару банок пива.
- Утром посчитаешь, - подросток медленно кивает в ответ. - Тебе никого не надо предупредить?
- Нет, - почти беззвучно.
- И хозяйку?
Айзек задумывается.
- Мэг, наверное, стоит.
Не хочется, чтобы она переживала, потому что первым делом отец будет звонить ей.
- Гаси свет и бери телефон. Пойдем.
Айзек слушается безоговорочно: ведет Питера за собой в подсобку - куча ящиков, продавленный диван и журнальный столик, весь в пятнах от бесчисленных кружек с кофе и пивом; набирает Мэг и просит ее прикрыть перед отцом - хоть как-нибудь, сказать хоть что-то, пускай ищет по всему городу, но только не суется в бар.
Маргарет понимающе мычит в трубку, коротко спрашивает: “Ты не один?”, и выслушав тихое, почти беззвучное “Не один”, говорит, что это правильно. И что он не должен быть в одиночестве. И что она за него рада.
Айзек неуверенно поворачивается к Хейлу, не зная, что тот прекрасно слышал весь разговор. Питер вдумчиво рассматривает пиццу, периодически косясь на стоящую рядом маленькую микроволновку, ставит банки с пивом на стол, садясь на неудобный, жесткий диван.
- Я не пью, - Айзек неуверенно смотрит на две открытые банки.
- А еще ты не спешишь домой, и никогда, при этом, не остаешься ночевать вне дома, верно?
Подросток неуверенно кивает, делает шаг вперед.
- Иди сюда. Садись, и поешь.
Айзек хмурится - все внутри протестует против приказных интонаций, проскальзывающих в голосе мужчины, но затем тот добавляет короткое “пожалуйста, Айзек”, без единой просящей ноты, лишь убеждающе, и мальчик садится рядом на жесткий диван, замирая, чувствуя, как каждую мышцу сковывает смущением, каждое нервное окончание раздражает неуместностью и неправильностью происходящего… Айзек совсем не хочет есть. Даже свою любимую Маргариту. Организм люто протестует - слишком много нагрузки, слишком много стресса, любая капля - или крошка, - может стать последней на пути к эмоциональному срыву.
Питер меряет мальчика внимательным взглядом, берет в руку банку с пивом, не сводя взгляда с подростка.
Айзек вздрагивает, как от разряда тока, когда тяжелая, теплая рука ложится на плечи, и продолжает едва заметно дрожать, пока мужчина подносит к его губам банку.
- Выпей. Я не силен в областях, связанных с официальной, научной психологией, так что в данной ситуации пара глотков пива представляются мне наилучшим решением… В психологии житейской я, пожалуй, разбираюсь.
Айзек послушно размыкает губы, чуть жмурясь от прикосновения холодного металла к израненной коже, осторожно глотает льющийся в рот напиток - после полудюжины глотков Питер отнимает банку от его губ, отстраняясь сам, и убирая руку с плеча - это отдается тупой, пронизывающей, беспокойной болью где-то в груди, - и ставит банку на стол, обхватывая длинными, красивыми пальцами другую, поднося к своим губам.
- Поешь, Айзек.
- А вы?
- Не голоден, - мужчина внимательно наблюдает за подростком, а затем отводит взгляд, не желая, по всей видимости, его смущать.
Лейхи шумно выдыхает, протягивая пальцы к пицце, но почти сразу отводит руку, качая головой.
- Не хочу. Извините.
Мужчина подгибает под себя ногу, устраиваясь удобнее, цепляет кончиками пальцев край расстегнутой рубашки, мягко, но настойчиво притягивая подростка к себе.
Айзек не сопротивляется, сдвигаясь по дивану ближе к Питеру, поворачивается к нему, хмуро, болезненно прищуриваясь, и смотрит слегка настороженно, обреченно, даже отрешенно. Длинные пальцы медленно скользят самыми кончиками по гладкой юношеской щеке - от первого касания мальчик вздрагивает, затем расслабляясь, через минуту, наверное, он уже прикрывает глаза, дыша ровно, размеренно, спокойно, подается чуть вперед, неосознанно-пошло облизывая пересохшие губы. Питер внимательно следит за скользнувшим по губам влажным розовым языком, чувствуя, как внутри все сковывает на мгновение сладкой, томной судорогой, жаркой, пульсирующей тяжестью оседающей в паху, как волк восхищенно урчит, требуя еще прикосновений, более близкого контакта, требуя мальчишку себе.
Айзек несмело подается еще ближе, по-прежнему не открывая глаз и, вслепую касается мягкими губами колющего щетиной подбородка, быстро ориентируясь и приподнимая голову, сталкиваясь с мужчиной в поцелуе. У Питера едва хватает выдержки, чтобы не застонать, жаждуще и нетерпеливо, прямо в рот неумело, но старательно целующего его мальчика. Подросток поднимает обе руки, с тоскливой, отдающей прогорклым запахом страха и свежим, мятным привкусом надежды, нежностью обвивает шею мужчины, подается еще ближе, стараясь прижаться, но тут же охает, зажмуриваясь, невольно прижимая руку к ребрам, и отстраняясь.
