— О, вы хотите сказать, что поможете нам найти подпольную лабораторию по обогащению урана? Я была бы вам благодарна...

— Нет, нет. Я и так это сделаю. Уверен, что смогу выйти с ними на связь. Прежде, я уже делал это. Я хотел спросить, примите ли вы пари, что я не смогу ничего найти? Поставим, скажем... ужин вдвоем, как только я их найду. Скажем за семь дней. Как вам?

Бах казалось, что у нее лишь два варианта: уйти от него подальше или пристрелить на месте. Но она нашла и третий.

— А вы любите делать ставки. Кажется, я знаю, почему. И это то, что я хотела у вас узнать. Как вы остаетесь таким спокойным? Почему вас это не пугает, как меня и моих людей? Я не поверю, что вы просто к этому привыкли.

Бирксон подумал об этом.

— И почему нет? Знаете, можно привыкнуть ко всему. Так как насчет пари?

— Если вы не прекратите об этом спрашивать, — тихо сказала она, — я сломаю вам руку.

— Хорошо, я все понял.

Бирксон больше не проронил ни слова, а она ничего не спрашивала.

Огненный шар за доли секунды превратился в пылающий ад, который вряд ли можно описать понятными для людей словами. Раскаленные газы и плазма просто поглотили все в радиусе полукилометра: бетонные опоры, застекленные окна, пол и потолки, трубы, провода, баллоны, механизмы, миллионы всяких безделушек, книги, записи, квартиры, мебель, домашних животных, мужчин, женщин и детей. Им повезло больше остальных. Сила взрывной волны сжала две сотни уровней, расположенных под поверхностью, словно гигант, усевшийся на сэндвич, проделывая отверстия в стальных плитах, под воздействием ужасного жара превращающихся в шпатлевку, с легкостью иголки прокалывающей фольгу. Наверху, где царила лунная ночь, поверхность вздыбилась и раскололась, обнажая белый ад внизу. Оттуда вылетали куски размерами с городские кварталы, прежде чем центральная часть провалилась вниз, оставив кратер, чьими стенами стали лабиринты жилых помещений и коридоров, которые капали и растекались, как теплый желатин. В радиусе двух километров от взрыва не осталось и следа человеческих тел. Они умерли практически без страданий, а их тела превратились в невидимый слой органической пленки, созданной сочетанием высокой температуры и давления, пробивавшегося через стены и входившего в комнаты, двери которых были заперты. Вдали только одного звука хватило, чтобы заморозить тела миллионов людей, прежде чем их зажарило, а взрывная волна сорвала мясо с костей, оставляя лишь сморщенные чучела. Тем не менее, прохождение ударной волны через коридоры, которые были такими прочными, что уцелели, ослабило последствия взрыва, и эта прочность стала катастрофой для обитателей лабиринтов подземных помещений. В двадцати километрах от эпицентра, стальные перегородки лопались, как воздушные шарики.

После всего этого осталось пять миллионов обожженных изувеченных трупов и десять миллионов людей, пострадавших так ужасно, что они умрут в течение нескольких часов или дней. Бах неслась сквозь пустоту вместе с пятнадцатью миллионами призраков, следующих за ней, и каждый держал праздничный торт. Они пели. Она присоединилась к ним:

— С днем рождения тебя, с днем рождения...

— Начальник Бах.

— А?

Она почувствовала, как по телу пробежала холодная дрожь. Секунду она просто смотрела на лицо Роджера Бирксона.

— Вы в порядке? — спросил Бирксон.

Выглядел он обеспокоенным.

— Я... что случилось?

Он похлопал ее по плечам, а затем сильно встряхнул.

— Ничего. Вы задремали. — Бирксон прищурился. — Кажется, вы просто мечтали. Я хочу быть дипломатичным, говоря о... а, к чему это я... Я уже видел такое раньше. Думаю, вы хотели от нас сбежать.

Бах растерла руками лицо.

— Кажется, да. И меня занесло куда-то не туда. Но сейчас я в норме.

Теперь она вспомнила все и поняла, что не отключилась и не оказалась полностью оторванной от происходящего. Бах уже это видела. Воспоминания взрыва, такие четкие и ясные секунду назад, стали лишь закончившимся кошмарным сном.

Плохо, что она не проснулась в лучшем мире. Это чертовски несправедливо. В конце кошмара всегда наступает облегчение, разве не так? Ты просыпаешься и понимаешь, что все в порядке.

Вместо этого здесь оказалась долгая линия полицейских в форме, несущих праздничные торты пятидесяти килотонной атомной бомбе.

Бирксон сказал офицерам, чтобы на Лейштрассе выключили освещение. Когда приказ не был исполнен, он начал разбивать лампы клюшкой для гольфа. Вскоре, один из офицеров взялся ему помогать.

Теперь, некогда одна из самых красивых улиц Нью-Дрездена, Лейштрассе, превратилась в мерцающий туннель, ведущий через ад. Свет от тысячи крошечных свечек, воткнутых в пять сотен праздничных тортов, залил все красно-оранжевым светом и превратил людей в отбрасывающих тени демонов. Офицеры продолжали прибывать, принося наспех завернутые подарки, цветы и воздушные шарики. Ханс, человечек, от которого остался лишь мозг и нервная система, плавающие в свинцовом контейнере, Ханс, являющийся причиной всего этого, именинник собственной персоной, с нескрываемым удовольствием наблюдал за процессом с помощью батареи двигающихся телекамер. Он громко пел.

— Я — бомба! Я — бомба! — кричал он.

Ханс никогда еще так не веселился.

Бах и Бирксон покинули место представления и укрылись в темной нише цветочного магазина «Багатель». Там был установлена голографическая модель цилиндра-бомбы.

Рентгеновский снимок, снятый с использованием движущейся пластины, позволял компьютеру создавать трехмерную модель. Они наклонились над цистерной и стали ее рассматривать. К ним присоединились сержант Маккой, местный специалист по бомбам и человек, присланный лунной радиационной лабораторией.

— Это — Ханс, — сказал Бирксон, перемещая красную точку в цилиндре при помощи манипулятора на торце. Точка мерцала вокруг чего-то серого с размытыми краями, из которого выходило несколько десятков проводов. Бах снова попыталась понять, что может заставить человека захотеть избавиться от своего тела и существовать в таком вот виде. В свинцовом сосуде плавала только основа человека: мозг и центральная нервная система.

— А вот сама бомба. Два куска урана, каждый из которых меньше критической массы. Обычная взрывчатка в качестве детонатора, таймер и защитная оболочка, которая на данный момент снята. Почти такую же сбросили на Хиросиму.

— Уверен, что она сработает? — вставила Бах.

— Абсолютно. Черт, да почти любой мальчишка сможет собрать такую у себя в ванной, если у него будет уран и некоторое защитное оборудование. А теперь давайте посмотрим.

Бирксон рассматривал то немногое, что осталось от человека, вместе с экспертами отслеживая, куда ведут провода. Они обсуждали возможности, направления атаки, недостатки каждого варианта. Наконец, казалось, они пришли к единому мнению.

— Я думаю, есть только один вариант, — сказал Бирксон. — Нужно попробовать лишить его контроля над бомбой. Я почти уверен, что мы нашли главный кабель, ведущий от него к детонатору. Перебьем его, и он ничего не сможет сделать. Затем мы сумеем вскрыть эту консервную банку обычным способом и обезвредить заряд. Маккой?

— Согласен, — сказал Маккой. — У нас будет целый час, и я уверен, что мы сможем это сделать без проблем. Когда Ханса превратили в киборга, все управление передали ему. Они не стали устанавливать никаких блокировок, поскольку Ханс, как предполагалось, сможет взорвать бомбу, прежде чем кто-либо доберется так близко, чтобы успеть навредить. Оставив его без управления, нам только нужно будет вскрыть цистерну паяльной лампой и передвинуть рычажок.

Человек из радиационной лаборатории кивнул:

— Хотя я не так уверен, что мы нашли нужный кабель, как мистер Бирксон. Если бы у нас было больше времени...

— Мы уже истратили целую кучу времени, — решительно сказала Бах.

Она сменила гнев на милость по отношению к Роджеру Бирксону: от отвращения к полному доверию. Он остался единственной надеждой. Она знала, что сама ничего не может поделать с бомбой, и поэтому ей пришлось кому-то довериться.