— Думаю, ты прав, — запыхавшимся голосом сказал Ханс.

Вкус разрушений раздразнил его, пробуждая аппетит к большему насилию.

— Но ты напугал меня. Я действительно ощутил страх, впервые с тех пор, как перестал быть человеком.

— Тогда давай продолжим.

И Бирксон начал бегать по улице, круша витрины направо и налево. Подбирая в магазинах различные вещи, он бросал их на тротуар. Некоторые разбивались при ударе о гладкий камень.

Наконец, Бирксон прекратил бесчинствовать. Лейштрассе преобразилась. Будучи когда-то вычищенным и красиво обихоженным участком лунной поверхности, улица стала разрушенной, шаткой и беспорядочной, как и наполненная эмоциональным напряжением атмосфера, витавшая над ней. Бах содрогнулась и сглотнула подкатывающую к горлу желчь. Она была уверена, что это предвещало нечто плохое. Вид разграбленной Лейштрассе, бывшей когда-то образцом приличия и благопристойности, глубоко задел начальника полиции.

— Торт, — сказал Бирксон. — Нам нужен торт. Подождите минутку. Я сейчас вернусь.

Он быстро зашагал по направлению к Бах и развернул ее, задевая локтем и уводя за собой.

— Уберите отсюда полицейских, — сказал он, начиная разговор. — Они слишком напряжены и могут слететь с катушек в любую минуту. Вообще, — Бирксон одарил ее глупой ухмылкой, — они сейчас, вероятно, более опасны, чем бомба.

— Хотите сказать, это муляж?

— Нет. Настоящая. Мне знакома его психология. После всех пережитых несчастий, он больше не хочет быть неудачником. Другие обычно ищут внимания и не собираются никого убивать. Но Ханс не такой. Хочу сказать, что он у меня на крючке. Я могу с ним разобраться. Но не могу рассчитывать на ваших офицеров. Отзовите их и оставьте пару-тройку проверенных людей.

— Хорошо.

Бах снова решила доверять Бирксону — по большей части из-за чувства беспомощности, чем чего-то другого. Он устроил неплохое представление с цветочным магазином и рентгеном.

— Может быть, уже все сделано, — продолжил он, когда они дошли до конца улицы и свернули за угол. — Зачастую рентгена хватает самого по себе. Он расплавляет проводку и приводит устройство в негодность. Я надеялся убить его сразу, но он защищен. О, возможно, он получил смертельную дозу, но пройдет много дней, прежде чем он умрет. В этом нет ничего хорошего. Но повреждена ли проводка, мы узнаем, только когда выйдет время. Нам стоит придумать план получше. Вот что я предлагаю.

Бирксон вдруг прервался и расслабился, прислонившись к стене и начав рассматривать деревья и окружающий пейзаж. Бах слышала, как поют птицы. Раньше ее это успокаивало. Теперь она думала только о том, как людей пожрет пламя. Бирксон загибал пальцы, расписывая все по пунктам.

Бах внимательно его слушала. Часть плана была довольно странной, но не хуже, чем то, что она уже видела. Он и правда составил целый план. Чувство облегчения оказалось таким сильным, что чуть не вызвало эйфорию, которая, в сложивших обстоятельствах, была бы не совсем оправданной. Бах коротко кивала на каждое высказанное Бирксоном предложение и затем, повторяя те же движения своему офицеру, стоявшему рядом, подтверждала то, что он сказал, и обращала это в приказы. Молодой полицейский помчался исполнять их, а Бирксон собрался вернуться к бомбе. Бах остановила его.

— Почему вы не дали Хансу ответить на мой вопрос о том, кто сделал его бомбой? Это было частью плана? — настойчиво спросила она.

— О, да. Частично. Я просто ухватился за возможность сблизиться с ним. Но вам не стоило спрашивать такое. Уверен, что у него есть блокировка на подобные вопросы. Возможно, если он попытается на них ответить, сработает детонатор. Ханс — маньяк, но не нужно недооценивать тех, кто помог ему тут очутиться. Таким образом, они защищают себя.

— «Они» — это кто?

Бирксон пожал плечами. Это был будничный, беззаботный жест, один из тех, которые так раздражали Бах.

— Понятия не имею. Я не разбираюсь в политике, Анни. Я не отличу движение за запрет аборта от лиги за свободу Мавритании. Они их конструируют, я обезвреживаю. Все просто. Найти, кто это сделал — ваша работа. Думаю, вам уже пора бы начать.

— Мы уже начали, — призналась она, — я просто думаю... ну, прилетев с Земли, где это случается постоянно, вы, возможно, знаете... черт побери, Бирксон. Почему?! Почему так происходит?

Он рассмеялся, а Бах покраснела и стала медленно закипать. Любой из ее подчиненных, видя ее в таком состоянии, направился бы в ближайшее укрытие . Но Бирксон продолжал смеяться. Ему вообще до чего-нибудь есть дело?

— Извините, — выдавил он. — Меня уже об этом спрашивали другие начальники полиции. Это — хороший вопрос.

Он сделал паузу, все еще слегка улыбаясь. Когда Бах ничего не сказала, он продолжал:

— Вы не с той стороны на это смотрите, Энн.

— Ты обязан говорить «начальник Бах», черт тебя побери.

— Хорошо, — тихо сказал он. — Так вот, вы не видите, что это ничем не отличается от гранаты, брошенной в толпу или от бомбы, посланной по почте. Это — форма общения. Просто в наши дни, когда вокруг столько людей, приходится кричать немного погромче, чтобы привлечь внимание.

— Но... кто? Они так и не назвали себя. Вы говорите, что Ханс лишь инструмент в их руках. Из него сделали бомбу, воспользовавшись его собственными мотивами для ее взрыва. Очевидно, его собственных возможностей для этого бы не хватило. Это мне понятно.

— О, думаю, мы скоро узнаем, кто. Они даже не ждут, что он добьется успеха. Ханс — предупреждение. Если бы они действовали на полном серьезе, то нашли бы кого-нибудь другого, идейного фанатика, готового умереть ради общей цели. Конечно, их не волнует, что бомба и правда может взорваться: их это приятно удивит. Тогда они смогут встать и постучать себя в грудь. Стать знаменитыми.

— Но где они взяли уран? Его же хорошо охраняют...

Впервые Бирксон проявил раздражение.

— Не глупите. Все началось в 1945-ом году. Этого никак нельзя было предотвратить. Наличие инструмента подразумевает его использование. Как ни старайся держать его только в кругу доверенных людей, со временем он попадет не в те руки. И в нашем случае — тоже самое, вот что я хочу сказать. Атомная бомба — просто оружие. Словно камень, упавший в муравейник. Да, для одного муравейника — это больше несчастье, но для всего вида — это не угроза.

У Бах не получалось думать таким образом. Она пыталась, но для нее это все равно оставалось кошмаром невиданных прежде масштабов. Как он может сравнивать убийство миллионов людей со случайным актом насилия, где трое-четверо пострадавших? Последнее ей знакомо. В ее городе, как и любом другом, бомбы взрывались каждый день. Везде были недовольные.

— Я могу пойти вниз... нет, вверх по улице, так? — в ту секунду Бирксон размышлял о культурных различиях. — В любом случае, дайте мне кучу денег и, могу поспорить, что, даже прямо сейчас, пойдя в ваши трущобы, я сумею купить столько урана и плутония сколько захочу. Кстати, это то, чем должны заниматься вы. Купить можно все. Абсолютно все. При наличии денег, на черном рынке можно приобрести вещество боевого класса образца года так 1960-го. Да, это будет дорого, поскольку его мало. Вам придется подкупить много людей. Но пока... в общем, подумайте об этом.

Бирксон закончил говорить, казалось, смутившись, что его так понесло.

— Я об этом немного читал, — извинился он.

Бах обдумала его слова, ведя его обратно к ограждению. То, что он сказал, было правдой. Когда оказалось, что контролируемый синтез слишком дорог для широкого использования, человечество выбрало реакторы на быстрых нейтронах. Другого варианта не было. И с той поры, атомные бомбы в руках террористов стали ценой, на которую согласились люди. Решением, за последствия которого придется платить еще долго.

— Я хотела вас еще кое о чем спросить, — сказала Бах.

Бирксон остановился и взглянул на нее с ослепительной улыбкой.

— Спрашивайте. Так вы собираетесь принять пари?

Она не поняла, про что он говорил.