Ньют осторожно гладит его по плечу, невольно вспоминая их последнюю встречу в Обливионе, где он, пробравшись под завесу окутывающей их встречу тайны, никак не мог насытиться прикосновениями, не мог перестать целовать, ласкать, запоминать кончиками пальцев каждый изгиб желанного тела, опасаясь, что больше никогда не увидит подобной возможности.

Может, больше и не увидит. Аврор - сложный человек, с этим спорить бесполезно, и Ньют не взялся бы предугадать его реакцию на произошедшее. Пусть даже сейчас его ладонь уверенно и крепко обнимает его за талию, не давая отстраниться на хоть сколько-то приличное расстояние.

Ньют задумывается над происходящим так глубоко, что не сразу замечает собственные попытки согреть заледеневший нос, зарывшись в волосы Персиваля. Это не очень помогает, и Ньют пытается дотянуться до волшебной палочки, лежащей на тумбочке возле потухшей лампы.

Сделать это совсем непросто, чтобы не потревожить Персиваля Ньют изгибается под невозможными углами, с пятой попытки дотягиваясь кончиками пальцев до палочки и добавляя магии в грустно тлеющий огонек в камине.

Через несколько минут становится теплее. От этого уходит почти незаметное напряжение, и Ньют расслабляется, позволяя себе прислушаться не только к дыханию аврора - его он теперь отчетливо чувствует кожей, позволяя себе зарыться ладонью в густые, седеющие пряди, чтобы погладить мужчину по затылку, - но и к завываниям ветра за стеной дома, совершенно не подходящего для местных зим. Кто мог знать, что зима в этом году придет так рано?

Ньют думает о мантикоре - у неё довольно-таки старое лицо, кого-то ему неуловимо напоминающее. Почти безбровое, морщинистое, с тонкими губами, скрывающими несколько десятков острых зубов… Ньют уже не так был уверен в том, что хочет видеть это создание в своем чемодане. Не из-за внешности, хотя она тоже играла роль - слишком уж человечной была, несмотря на обрамляющую лицо гриву. Из-за глухой, очень человеческой ненависти, плещущейся за зрачками. Даже волшебные звери, даже полуразумные волшебные звери не были способны на банальную человеческую ненависть. Драконы ели людей не потому что ненавидели их, а потому что люди - медлительные, неумелые и вкусные обезьяны, забредшие на их территорию. Нунду убивал целые поселения не из ненависти - он запасал еду впрок, а люди, опять таки, легкая добыча, собирающаяся в большие стаи. В звериных глазах такую ненависть Ньют видел только у оборотней, но они все же в большей степени люди, а мантикора… Ньют не знал, что с этим делать. В любом случае, он поможет изловить её, а эти размышления стоит оставить на потом. Как Персиваль говорил? “Мы вернемся к этому разговору по дороге в Нью-Йорк”.

Ладонь, до этого спокойно лежавшая на его боку, неторопливо спускается ниже, бесцеремонно проскальзывая под белье, оглаживая непривычную к чужим прикосновениям кожу, и Ньют невольно замирает, жмурится от ласки, малодушно позволяя себе наслаждаться ею.

Если бы у него было больше навыков общения с людьми, если бы он меньше их раздражал - хотя в последние дни в авроре было намного меньше раздражения, чем в их первую встречу, тогда Ньют наверняка бы придумал способ начать эти странно-идеальные отношения по-настоящему.

Всего две встречи - но это уже как минимум на одну встречу больше, чем обычно выдерживал Ньют.

Не вспоминай о Лете, она - совсем другой случай. Вы даже не были с ней близки.

Всего две встречи и ощущение полной правильности. Ньют бы уезжал на несколько недель, а то и месяцев, Персиваль занимался бы любимой работой, оба бессовестно рисковали бы жизнью и писали бы друг другу письма. И Ньюту было бы куда - к кому - вернуться, а Персивалю - было бы кого ждать.

Сон, кажется, и не думает возвращаться. Обычно в таких ситуациях Ньют спускался в чемодан, там всегда было чем заняться, всегда поджидал десяток неоконченных несрочных дел.

Сейчас Ньют не захотел бы уходить даже если бы потолок начал рушиться. Сейчас, когда длинные сильные пальцы уверенно оттягивают ягодицу, чтобы коснуться тонкой, чувствительной и сухой кожи, Ньют готов выть от возбуждения - но только дышит чаще, зарываясь пальцами в темные пряди.

- Ньютон… - почти неслышно проговаривает Персиваль куда-то Ньюту в шею. Одновременно он мягко гладит округлую маленькую ягодицу, больше пока не делая попыток зайти дальше. Ньют от этого чувствует небольшое облегчение.

- Ты правда похож на счастье, - продолжает аврор, так и не открывая глаз, не просыпаясь, не делая попыток осознать происходящее с ним.

Ньюта это просто убивает. Он бы дорого дал за то, чтобы услышать эти слова от мистера Грейвса, находящегося в здравом уме при полной памяти.

- Личное странное счастье… - прямо под челюсть вместе с нежным поцелуем, от которого Ньют едва не скулит. - Скажи, ты с собой взял эти золотые перчатки?

- Что? - если бы не ворох одеял и не сжимающая бедро ладонь Ньют бы подпрыгнул.

Темные глаза смотрят сонно и непонимающе.

- Ты не помнишь? - на удивление корректно уточняет аврор, медленно моргая.

- Помню, - больше Ньют ничего не успевает сказать, замолкая под осторожным, неторопливым поцелуем.

- Остановись, - шепчет между поцелуями недостаточно уверенно даже для того, чтобы самому поверить, что он хочет этого. Не хочет, совсем не хочет, Ньют готов наслаждаться этой лаской и дарить ответную, но то, что Персиваль дышит тяжелее и надрывнее - не от возбуждения, а от того, что каждое движение дается ему все труднее, а его пальцы судорожно вжимаются Ньюту в бедро, заставляет его остановиться. Отстраниться самому, прижимаясь лбом ко взмокшему, горячему лбу аврора, поглаживая беззащитный загривок.

- Тебе нужно поспать… - Ньют мягко целует его в кончик носа, отгоняя мысли о произнесенных аврором словах.

Золотые перчатки. Просто невероятно. И это осторожное, совсем не случайное “ты не помнишь?”… Значит, ты - помнишь?

- Тебе нужно отдохнуть, - бормочет Ньют, прижимаясь чуть теснее и позволяя чужим рукам обвить его.

- Не уходи, Ньютон, - ровно просит Персиваль и только дождавшись обещания от зоолога, медленно проваливается в сон.

Под утро стихает ветер, и весь мир, кажется, погружается в белое, снежное безмолвие. Ньют, снова проснувшись, осторожно приподнимается на локте, внимательно вглядываясь в спокойное, безмятежное и помолодевшее лицо аврора. Позволяет себе погладить его, спящего, по щеке, невесомо поцеловать в губы - вдруг в последний раз? - и на секунду прижаться щекой к щеке, прислушиваясь к биению сердца и прикидывая, насколько повышена температура.

Не критично.

- Ты, наверное, будешь единственным, кто выжил после удара жалом мантикоры… Во всяком случае, известных случаев больше нет, - сообщает Ньют почти беззвучно, спящему мужчине, аккуратно выскальзывая из-под одеяла и поправляя его, чтобы прохладный воздух не подбирался к перегретому телу.

Стоит Ньюту открыть чемодан, как у него на руках оказывается заспанный, встревоженный нюхль, которого он пересаживает на постель, наказав присматривать за аврором. Зверек, почуяв, что опасность для его сокровища миновала, поспокойнее сворачивется в клубок на постели, но не засыпает - редко моргает, внимательно следя то за Персивалем, то за наблюдающим за ними Ньютом.

В конце концов, решив, что такой опеки на первое время хватит, Ньют спускается вниз, намереваясь за пару часов не только успеть проделать все привычные утренние ритуалы, но и приготовить легкий бульон, которым обычно отпаивался сам, когда случалось подхватить какую-нибудь экзотическую хворь.

В общем-то, это был совершенно обыкновенный куриный суп, совершенно магловский и прозаичный, в который Ньют добавлял необходимые травы, в зависимости от случая, к которому он его готовил. Суп ему полюбился с детства, его готовила Дара, их ирландская кухарка-сквиб, всю юность прожившая среди маглов. Уже после отчисления из Хогвартса, но до войны, Ньют выпросил у неё рецепт, с тех пор совершенствуясь в вариациях - любые травы в этом супе теряли свой зачастую неприятный вкус, сохраняя целебные свойства.