Только мы тронулись, и непривычное мягкое покачивание, уют и тепло погрузили меня в глубокий сон. Проснулся я от сильного толчка, – машина стояла – и тревожного голоса шофера Николая Зубова:
– Товарищ капитан 2-го ранга! Подъехали к Кордону Ильича, его бомбят или обстреливают, ехать или переждём?
– Ещё чего не хватало; а если тут беспрерывно так, тогда мы с вами никогда не въедем в пункт назначения, – отшутился я, – трогайте. Война есть война, на ней могут и убить.
И в это время впереди три одновременные вспышки и взрывы. Похоже на артобстрел. Это здорово напомнило мне Одессу, она была под огнём вражеской артиллерии, и мне не привыкать, хотя тошновато. Кордон Ильича – небольшое рыбацкое село с хатками, находящееся у северной оконечности Керченского пролива, чуть южнее мыса Ахиллеон и вблизи начала (корня) косы Чушка, вытянувшейся узкой песчаной полосой на юго-запад на 16 километров. Здесь и ЗКП флотилии, и управление морскими перевозками.
Впереди светится синий огонёк. Подъезжаем – шлагбаум у развилки дорог и около него силуэт. Остановились. Подхожу. Вглядываюсь – девушка с карабином за спиной, а неподалеку, у землянки, другая – с карабином в руках. А рядом продолжают рваться снаряды и слышен мерзкий посвист.
– Ваши документы! – строго потребовала девушка-боец.
Просмотрела, отдала честь и подняла шлагбаум. Я впервые встречаюсь в прифронтовой полосе с девушкой регулировщицей и вот в такой ситуаций. И я не мог вот так просто взять и уехать. И может невпопад, но спросил:
– Как оцениваете обстановку на вашем участке?
– Обычная, боевая, – опять же строго ответила она.
И в это время очередная порция разрывов и посвистов, от которых хотелось пригнуться, хотя это бессмысленно, поздно.
– И часто такое вот у вас тут?
– Ежедневно и подолгу, то снаряды, то бомбы, мы уже втянулись.
Милое ты мое создание: в мирное время у неё с губ не сходило бы слово «мама». А сейчас бы жениха ей хорошего, да мужа бы доброго, да детей бы здоровеньких. А она уже с карабином обручилась, и ей, видите ли, бомбы и снаряды обычное дело, и она вроде бы уже и втянулась в это. Да нет же – лёгкая, неприметная для неё, предательская дрожь в голосе выдаёт её опытному глазу – ведь бесстыжая, обнаглевшая за войну «курносая, безносая» непрестанно бродит вокруг да около и зазывно дышит ей в лицо при каждом воздушном и артиллерийском налёте.
Шлагбаум обозначал въезд во владения Керченской переправы. Регулировщица пояснила: дорога налево – это на косу Чушка, а направо – это уже улица Кордона Ильича, у первых хаток спросите у часового, он покажет, где располагается морской штаб.
Я прошёл в землянку дежурного по перевозкам. Мне представились дежурный и его помощник лейтенанты Александров и Белов. Тут же находились и представились ближайшие помощники начальника перевозок: капитан-лейтенанты Н. А. Рыбинский и Г. С. Липовский. Первый был оператором, а второй – представитель отдела Военных сообщений Азовской флотилии, помогал планировать перевозки грузов. Они ввели меня в курс всех дел и показали знание порученного дела. И ещё мне понравилось то, что никто из них не пошевелился, не вздрогнул при очередном разрыве снарядов, падавших с немецкой педантичностью через точные промежутки, вокруг землянки, которая была сработана небрежно, без накатов, и не облицована, отчего при каждом близком взрыве нам на голову сыпалась земля. Предшественник мой – в госпитале, дел принимать не от кого, и через час я подписал приказ о вступление в командование Керченской переправой и приказал всем отныне так именовать наше соединение. Рыбинского я знал ещё по Одессе как храброго и умного командира тральщика и объявил ему: отныне он начальник оперативного отделения штаба переправы и вридначштаба ее. А Липовскому, которого я вижу впервые, приказано считать себя начальником нашего маленького ВОСО (военные сообщения), и он несёт ответственность за планирование с тылом армии перевозок; контролирует ход перевозок, организуя с помощью комендантов пристаней и участков погрузку и разгрузку, которые производят армейские товарищи; ведёт учёт перевозок. И Липовский, закончив со мной разговор, убыл в Ахтанизовскую в тыл армии к генералу Хилинскому планировать завтрашний день. И так каждый день. Рыбинский отвечал за выделение сил и средств на перевозки, и вот при мне он назвал Липовскому, на что он может рассчитывать. А я добавил: уже завтра увеличить нагрузку на эти суда на десять процентов. Рыбинский нёс ответственность за боевое обеспечение перевозок, которые осуществляются по фарватерам и под ударами авиации и артиллерии противника, и он руководил тралением фарватеров, назначал катера ПВО, имевшие на вооружении 37-миллиметровые автоматические пушки для сопровождения крупных судов, вызывал истребительную авиацию при обнаружении вражеских самолётов и вызывал артогонь наших береговых батарей против вражеских батарей, не дававших нам житья.
Я не ошибся в выборе этих двух офицеров. Не щадя самих себя и своих жизней, они доблестно воевали, отлично исполняя свой долг. На переправе не было ни одного недоразумения, произошедшего по их вине.
Узнав о моем прибытии, пришел из соседней землянки начальник оперотдела штаба флотилии капитан 3-го ранга А. А. Ураган. Впервые встречаюсь с ним, но первое впечатление хорошее. Он пополнил мои сведения о делах на переправе и признал: конечно, налицо у нас промашка с перевозками – тут повинны и армейские товарищи, и ещё больше мы. Будем вместе исправлять положение.
На южной оконечности косы Чушка находился главный грузовой причал: Дамба. Там базировались почти все суда, там же в землянке обосновался начальник плавсредств капитан 3-го ранга Н. Л. Каневский. Мой давний сослуживец по Одесской базе. Человек от природы острого ума, беспокойный в труде, сильный мореход. Я позвонил ему, сообщил, что приступил к работе, и напрямую сказал: нами недовольно командование армии, поэтому, не ожидая усиления судами, уже с завтрашнего дня надо увеличить перевозки на десять процентов.
Рядом с землянкой дежурного находилась хата и в её конце комнатушка, по соседству с камбузом и столовой офицеров, в ней я и поселился, несмотря на обстрелы и бомбёжки, – не лежала моя душа моряка к землянке, да ещё безграмотно сделанной, такая казалась мне готовой могилой. В глинобитной хате мне показалось уютнее. Перед уходом на отдых я приказал Рыбинскому: с этой минуты дежурного по перевозкам именовать оперативным дежурным Керченской переправы и объявить об этом сейчас же всему личному составу. Даже этой, далеко не формальной мерой я внушал каждому, что отныне в Керченском проливе жизнь надо налаживать по-иному.
Невзирая на близкие разрывы снарядов, я быстро заснул, но ночью проснулся от сильного жара. Пригласил врача, он измерил температуру – под сорок. Печально: начать службу большого значения с болезни. И я приказал врачу: любыми средствами и дозами поставить меня на ноги в считаные дни, мне нельзя болеть. И вообще на войне стыдно болеть, здесь только убивают или ранят. И врач честно взялся за меня. Но приказы старшего бессильны в этом деле. К утру температура сорок с половиной, и я начал бредить и впадать в забытье. Прибыл врач из Темрюка, и меня выхаживали усердно, но температура стойко держалась на критической отметке весь день. Но хорошо помню, ночью при каждом разрыве снаряда я приходил в себя и видел, что комната моя от пламени разрывов хорошо освещается. Медицинская сестра усердно меняла компрессы и давала различные лекарства. Но никакой пылающий жар не стёр в моей памяти событие, происшедшее на второе утро болезни. Меня звал по фамилии низко наклонившийся над моим лицом какой-то человек, с хорошо знакомым голосом:
– Деревянко! Это Петров. Проверял работу переправы. Привез своего врача, он подтвердил правильность диагноза и лечения ваших врачей. У тебя большая температура, но заболевание не самое страшное, воспаления лёгких нет, но есть коварная болячка – воспаление плевры. Скоро всё пройдёт. Теперь будешь знать, как одеваться в полёт в открытом всем ветрам самолёте. Как поднимешься, сразу приезжай ко мне на КП в Крым, ты мне очень нужен со своим одесским опытом. Будем вместе выправлять положение с переправой войск и грузов – на подходе стрелковая и пластунская кубанские дивизии. Вчера переправа перевезла уже немного более обычного. До скорой встречи на плацдарме.
