- Зришь, сын мой, какое разоренье? Ни единого бочонка, ни единой кадушки не оставили. А ведь была и всякая солонина, и мясо, и квасы и моченая брусника... Всего помаленьку. Ныне же все растащили, лиходеи!

- Далече подвалы тянутся, матушка? - думая о чем-то своем, спросил Пожарский.

- Далече. И под Трапезную, и под Поварню, и под Медушу.

- А лаз в подвал один, матушка.

- Да почему ж один. Их несколько.

- А тайник в монастыре есть?

Игуменья остановилась и, приблизив к лицу Пожарского фонарь, пытливо и строго глянула в его глаза.

- Тебе, какая надобность, сын мой?

- Да ты не чурайся меня, матушка. Вновь повторю: в лихое время живем. Может так статься, что придется от ворога монахинь спасать. Ты уж не таись, матушка.

Алферия, продолжая пристально смотреть в глаза Василия, наконец, молвила:

- Другому бы под пыткой не выдала, а тебе, князь Пожарский, поведаю, ибо душа у тебя чистая и на изменное дело не способна... Вестимо, есть тайник. Пожалуй, ни один монастырь без подземка не обходится.

- Куда выходит?

- За стены обители.

- Добро, матушка. Показать сможешь?

- Да кто ж тебе покажет, если не игуменья.

* * *

Другая неделя разразилась страшной бедой. На рассвете воровские казаки Заруцкого, воспользовавшись беспечностью наемников, стремительно овладели монастырем. Часть наемников была зарублена, но большая часть сдалась в плен.

Василий, как загнанный в клетку зверь, метался по горнице. Дело принимало самый жуткий оборот. Весь двор монастыря был заполонен казаками. Ринуться к келье игуменьи - нарваться на казачьи копья и сабли, тут никакая отвага не поможет. Но что же предпринять, как спасти от погибели Ксению?!

Многие казаки уже ринулись к кельям. Отчетливо заслышались заполошные женские крики, плач и визг.

Хладнокровие оставило Василия. Заткнув за рудожелтый кушак два заряженных пистоля, он бросился к двери, но в тот же миг она раскрылась, и в горницу ввалился крупный казачина с саблей наголо. Пожарский, не раздумывая, выстрелил в "вора" и тот замертво свалился у порога.

Через две-три минуты из Гостевой избы вышел рослый казак в зипуне, шароварах и трухменке, и быстро побежал к келье игуменьи. Во дворе творилось что-то несусветное: гам, восторженные кличи победителей, пальба из ружей и пистолей. Казаки врывались в церкви и кидали в необъятные переметные сумы драгоценные иконы, золотую и серебряную утварь. Несколько воров сняли даже тяжелое позолоченное паникадило и потащили его в двор, дабы рассечь боевыми топорами на куски...

"А как Ивашко Заруцкий с товарищи Девичь монастырь взяли, и они церковь Божию разорили, и образы обдирали и кололи поганским обычаем... и черниц ограбили донага".

Более дикая картина предстала перед Пожарским в длинных сенях келейного корпуса, где воры прямо на полу насиловали молодых монахинь, а из келий доносились душераздирающие вопли. Содом и Гоморра!

Василий распахнул дверь игуменьи и застыл, пораженный увиденным. Алферия лежала на постели с рассеченной головой, а на полу извивалась и громко кричала, изо всех сил сопротивляясь насильникам, обнаженная Ксения. Двое казаков держали ее за руки, а третий, "знаменосец-хорунжий", спустив синие шаровары и оголив зад, приноравливался изнасиловать свою жертву, пытаясь раздвинуть келейнице ее белые ноги.

Неописуемый взрыв ярости захлестнул Пожарского. Он выхватил из ножен саблю и в неумном бешенстве зарубил насильников. Ксения забилась от истерики и рыданий.

- Успокойся, любимая. Я с тобой.

Василий накинул на нее казачий зипун, подхватил на руки и вышел в сени. Воры, занятые блудом, не обратили на них никакого внимания: идет казак с добычей. Пожарский же вскоре оказался в подземном ходе. Было темно, но Василий хорошо запомнил выход из тайника. Когда выбрались на Девичье поле, увидели на нем стреноженных коней.

- Ты куда, станишник? - хохотнув, спросил один из казаков.

- Атаману гарну девчину подарю!

В березовом перелеске Василий остановился и долго приводил Ксению в чувство. Ее била дрожь и она никак не могла прийти в себя; в глазах застыл неодолимый животный страх. Василий прижимал Ксению к своей груди и повторял:

- Я с тобой, родная моя, я с тобой. Все уже позади... Не пугайся, я с тобой. Мы уедем далеко, далеко, где ни один ворог нас больше не достанет.

- В Суздальский Покровский монастырь. Матушка норовила туда нас отправить, - произнесла, наконец, сквозь рыдания Ксения.

- Туда и направимся, любимая... Я всегда буду с тобой.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Десять лет проживал Василий Пожарский в Покровском монастыре, посвятив все эти годы инокине Ольге, сохраняя к ней всепоглощающую любовь. Для того, чтобы постоянно пребывать в монастыре, князь Василий пошел в послушники.

Игуменья обители, изведав, что Василий отменно ведает греческое письмо, обязало его к «книжному» послушанию - переписывать греческие церковные книги на церковно-славянские.

А на Руси произошли бурные события. В 1612 году Ярославль практически стал временной столицей Русского государства, где четыре месяца действовал "Совет всей земли", собирая и накапливая силы для освобождения Москвы от иноземных захватчиков.

Осенью 1612 года Ярославское ополчение, вобрав в себя многочисленные рати из многих русских городов, под началом Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина, вышло из Ярославля и освободило столицу от поляков. Деятельное участие в сражениях за Москву принял Федор Михалков.

В феврале 1613 года Земский Собор избрал Михаила Романова на царство.

Смута постепенно улеглась...

Мария Федоровна Пожарская неоднократно посещала Покровский монастырь, вносила на обитель денежные вклады, встречалась с сыном и с бывшей царевной.

В 1622 году Ксения тяжело заболела. Все дни и ночи князь Василий проводил у постели своей любимой, которая умерла на его руках 30 августа 1622 года. Обезумевший от горя и невыносимых страданий, Василий в тот же день постригся в монахи под именем Вассиана. Все дни он не покидал могилу Ксении, а на девятины, обняв земляной холмик со свежевыструганным крестом, тихо скончался. Пророческими оказались его слова: «Твоя смерть, Ксения, - моя смерть».

Княгиня Мария Федоровна перевезла тело сына в родовую усыпальницу Пожарских. Останки же царской дочери, по указу Михаила Романова, перевезли в Троицкую обитель и положили в усыпальницу Годуновых.

Перед кончиной келейница Ольга написала духовную грамоту, назначив своим душеприказчиком родственника Вельяминова, который затем на помин ее души дал вклад в Троицкий монастырь, о чем говорится во Вкладной книге: "131 (1622)-го году сентября в... день по царевне Ольге Борисовне дал вклад Никита Дмитриевич Вельяминов образ пречистые богородицы Одегитрия обложен серебром чеканным золочен, в венце 7 камышков розных цветов... Образ Спасов Еммануила обложен серебром басмою. Образ Видение чудотворца Сергия обложен серебром басмою, венцы резные". Кроме икон, Вкладная книга называет различную церковную утварь, серебряную посуду, шубы. Заканчивается вкладная запись словами: "И за тот вклад тело царевны иноки Ольги Борисовны погребли в дому живоначальные Троицы и имя ее написали в вечные сенаники с сельники".

Еще до смерти инокиня Ольга "била челом" царю Михаилу Романову, чтобы быть погребенной вместе со своей семьей. В связи с этим Михаил Федорович писал затем о царственной монахине суздальскому архиепископу Арсению: "... отходя сего света, приказала нам бити челом пожаловати, тело ее велети погрести у Живоначальныя Троицы в Сергиевом монастыре с отцом ее и с матерью вместе".

В последующее время в Лавре Живоначальной Троицы, месте погребения царской семьи, каждое первое мая творилось торжественное поминовение по "царе Борисе Федоровиче Годунове, супруги его Марии Григорьевне, сыне Федоре Борисовиче и дщери Ксении, в инокинях Ольге Борисовне".