Хорошо, вольготно обретаться на Серебрянке, особенно с той поры, когда никто не стал стоять над душой, не понукать, не грозиться кнутом. Теперь - сам себе хозяин. Хочешь - неси оброк, хочешь - себе оставляй. Это ли не мечта любого мужика-страдника? У Демши даже излишки появились, но душа у него не купеческая, на торги не повезешь. Добрую треть оброка раз в год отвозил в имение княгини Пожарской, коя сделала его вольным человеком. Пашенные мужики Мугреева дивились, но Демша неизменно отвечал:
- Добро добром платится. До смерти буду княгине Марье благодарен…
Посидел чуток Демша на обрубке, полюбовался на свою «усадьбу» и вновь взялся за топор. Вскоре из избы вышла Надейка с Ваняткой на руках и глиняным кувшином.
- Поди намахался, Демушка. Испей-ка кваску.
Обернется Демша - и как всегда насмотреться не может на молодую жену. Не красавица, но глаза глубокие, как омут, и улыбка лучезарная. Добрая и веселая у него жена, нравом золотая. Другой год с ней живет и не нарадуется. Никак, сам Господь послал ему хозяйку Серебрянки.
Мудра, ох как мудра, оказалась княгиня Марья Пожарская! Пригляни-де жену в Мугрееве и живи с Богом. Если первую жену Варьку ему для «приплоду» выдали, как сенную девку госпожи, то нынешнюю он сам присмотрел. Была она не столь высокого роста, но телом ладная и шустрая, на женские дела спорая. Отец, Евсей Рожок, степенный, работящий мужик, не упирался: Демша ныне выгодный жених, правда, он чуть ли не вдвое старше Надейки, но то не беда. Тридцать лет для мужика - самая цветущая пора, за таким не пропадешь.
Надейка как глянула на своего суженого, так и обмерла. Стоял перед ней громадный мужичина с длинными, крепкими руками и с буйной шапкой белогривых волос на лобастой голове. Слегка продолговатое лицо обрамляла русая волнистая борода. Белая холщовая рубаха, казалось, вот-вот лопнет на его широченных плечах. Ну и богатырище! Когда зашел в избу, головой о матицу ударился. Поди, шишку себе набил, неуклюжий.
Смешинка загуляла в озорных глазах Надейки.
- Пойдешь за меня? - осевшим голосом вопросил Демша.
Надейка, нарушая побыт, вдруг сорвалась с лавки и уже в дверях проказливо воскликнула:
- Коль догонишь - пойду!
Демша растерянно оглянулся на хозяина избы. Куда уж ему, медведю, по селу за пичугой гнаться? Да и от мужиков стыдно, на смех примут.
Робок и застенчив был Демша в «жениховских» делах.
- Да ты не тушуйся, Демша. Она у меня шаловлива, но нравом добрая. Славной женой будет, не пожалеешь…
Не пожалел Демша. Всем взяла Надейка: и нравом добрым, и женской лаской, и радением ко всяким делам. Это она возжелала заиметь на починке корову и домашнюю птицу, эта она наловчилась косить траву горбушей и литовкой, это она подружилась с конем, подаренным княгиней Марьей, не боясь мчаться на нем даже без седла, уцепившись за гриву. Веселая, задорная оказалась у Демши молодая жена…
Вышла к повети с сыном на руках. Годовалый Ванятка! Сын, о коем так давно грезил.
Демша выпил ядреного ячменного квасу, утер широкой ладонью бороду, а затем взял из рук Надейки сына, подкинул над головой и счастливо улыбнулся.
- Растешь, Ванятка! Скоро помощником мне станешь. В леса будем ходить, бортные дерева осматривать. Медок-то любишь, а? Ах, ты славный мой!
Зеленые глаза Надейки сияли от счастья. Повезло ей с Демшей.
Г л а в а 12
НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ
Демша так и застыл с топором. На взгорье поднимались пятеро вершников в цветных кафтанах. Екнуло сердце. Господи, неужели опять лихие люди пожаловали? Сколь горя они тогда принесли!
Торопко вывел со двора Гнедка, схватил саженную дубовую орясину, окованную жестью. «Оружье» приготовил после того, как вновь появился на Серебрянке с Надейкой. И вот сейчас, сидя на коне, он был готов сразиться с разбойниками, уверенный в том, что ему легко удастся одолеть лиходеев.
Отлегло от сердца, когда признал среди вершников юного княжича Василия в алом кафтане с серебряными застежками. Сдвинув на затылок шапку, подбитую лисьим мехом, княжич рассмеялся:
- Чисто Илья Муромец на богатырской заставе. Нет, ты глянь на него, боярин Григорий Васильич. Одним махом всех побиваху.
- Демша твой? - острые прищурые глаза боярина вперились в хозяина Серебрянки. - Могуч. К такому без пищали не подступишься.
Демша сошел с Гнедка, поклонился в пояс.
- Здрав буде, княжич. Не чаял тебя здесь увидеть.
- Чего не чаешь, скорее сбудется.
Василий показал рукой на приземистого всадника с рыжеватой бородой.
- То сродник царя, боярин Григорий Васильич Годунов.
- Сродник царя? Вона, - подивился Демша и отвесил боярину низкий поклон.
Есть чему было диву даться. Сродник царя пожаловал в дальний лесной починок!! Зачем, для какой надобности?
Видя недоуменное (и даже обеспокоенное) лицо мужика, Григорий Васильевич добродушно молвил:
- Да ты не волнуйся, милок. Никакого худа тебе не сделаем… Садись на коня да покажи-ка нам угодье свое.
- Угодье?.. Чего ж не показать. Милости прошу.
Зело доволен оказался Серебрянкой Григорий Годунов. Места здесь и впрямь чудные. Правда, одна изба всех не разместит, но в том беды нет, ибо шатров в Казенном приказе предостаточно.
И сама изба Годунову поглянулась: не черная, а белая, на высоком подклете, есть куда пожитки положить.
И супруга мужика пришлась по нраву: молодая, чистоплотная, проворная. Хозяйка! Стряпуха отменная. Ишь, какой стол собрала: медок, моченая брусника, соленые рыжики да груздочки. И варево доброе: наваристые мясные щи, щука отварная, каша гречневая на коровьем масле… Вот тебе и мужичья трапеза!
- А все говорят, что народ бедствует, - хмыкнул Григорий Васильевич. - Надо царя порадовать.
Демша молча посмотрел на боярина, но так ничего и не сказал. Ведал бы сей боярин, как живут подневольные мужики в Мугрееве.
Григорий же Васильевич, в другой раз объехав Серебрянку, и испив водицы в родничке, довольно крякнул:
- Зело вкусна, зело.
А княжич Василий, расстегнув застежки летнего ездового кафтана на малиновой камке, и вдохнув полной грудью легкий упоительный воздух, мечтательно произнес:
- Так бы и пожил здесь недельку.
Широко распахнул кафтан. Кумачовая рубаха, вышитая золотом и шелками, облепила ладное, гибкое тело.
- Лепота!
Сбросил кафтан, и от избытка молодости и силы, пробежал несколько шагов и высоко, пружинисто кувыркнулся, ловко приземлившись на крепкие, проворные ноги в сафьяновых сапожках.
- Однако, Василий, - протянул Годунов. - У скоморохов так наловчился?
- Сам, боярин. В своем саду мугреевском. Лет с семи. Еще показать?
- Буде, княжич, - неодобрительно молвил Годунов. - Не дело царскому рынде перед мужиками скоморошить.
- Прости, боярин.
Годунов обернулся к Демше.
- Лихие больше не наведывались?
- Бог миловал, боярин, - отозвался Демша, удивляясь осведомленности Годунова. Откуда он про лихих пронюхал? Никак, княжич рассказал.
А княжич и сам оставался в неведении. Два дня назад дворецкий вызвал его в свои покои и молвил:
- Починок Серебрянку ведаешь?
- Серебрянку?.. Как-то с приказчиком наведывался, боярин.
- С какой стати княжичу по починкам ездить?
- Матушка повелела. Ты, говорит, Василий, каждый свой починок должен оглядеть. Их всего-то у нас три.
- Рачительна твоя мать. И сколь тебе было, Василий?
- Четырнадцать годков.
- Похвально…Покажешь мне сей починок.
- ?
- Не хлопай глазами, рында. И не пытай, для какой надобности.
Ничего не пояснила Василию и мать, коя дала клятву царю, что пока Ксения не окажется на Серебрянке, даже ее дети не должны об этом ведать.
Вопрошающие глаза княжича, кои то и дело останавливались на Григории Годунове, ни сколь не смущали боярина - ни во время пути на починок, ни на самой Серебрянке. Одно лишь сказал:
