Ну вот, только Ксении с Еленой Яковлевной на кухне и не хватало. Сейчас прицепятся.

— Да не ставь свой чайник-то, у меня еще утренняя заварка хорошая. Я чо хочу сказать: мы с тобой всю жисть пашем, а ни разу не додумались посуду сидя мыть. А нонешняя молодежь по двум чашкам грязь развезла — и пожалте — устала!

Сползаю незаметно с табуретки. Надо же, и у этих чувство юмора оказывается есть. Одну меня бедную бог обделил. И что удивительно: только что ссорились, кричали друг на друга, аж до «Русского дизеля» слышно было. И вот, пожалуйста — опять чай вместе пьют. А торт у них какой огромный!

— Я в магазине хоть и вкалываю — вон, даже руки ломит — зато завсегда сыта буду. Я торт могу хоть каждый день кушать. Ему срок реализации пройдет — товаровед раз штампик. И хошь выкидывай, хошь домой неси — лишь бы заведующая человеком была.

Я даже спиной чувствую, какой вкусный торт у Елены Яковлевны. Наши эклеры тоже были ничего. Зря я от них отказалась.

— Ле-ена-а! Иди-и торт ку-ушать!

— Како-ой?

— С розами!

— Не хочу-у! Я не люблю-ю с ро-озами! Я люблю шокола-адный!

— Вот поганка, такой дорогой торт, а она, видите ли, не любит. Зажралась нонешняя молодежь, в блокаду бы их.

Выскальзываю в кладовку и в темноте откусываю кусочек эклера. Укладываю остаток в коробку, чтобы незаметно было. Нет, заметно. Съедаю его весь. Потом еще один. Закрываю кладовку на ключ. Убегаю в комнату.

— Асенька, а тебе не поздно будет одной в темноте возвращаться? Может, мы пойдем, тебя проводим?

Нет. Я не хочу вместе с мамой провожать Асю. Я хочу с мамой гулять отдельно. А с Асей отдельно. Пусть я завистливая, пусть жадная, но когда Ася вдвоем с мамой, им как будто тесно со мной. Они как будто выталкивают меня.

Почему мама с папой никогда мне ничего не говорят?

Обо всем приходится догадываться.

— Поедешь в Елисеевский, купишь все по списку.

Раз меня посылают в Елисеевский, значит, у нас будут гости. Но гости у папы с мамой общие — а как же тогда продукты в кладовке: мамины на полке, папины на приемнике? Или гости — это из одной жизни, а сыр и колбаса на испорченном приемнике — из другой?

Действительно, когда мама собирается в гости, и надевает платье с меховой каемкой или синий костюм с газовым шарфом, мне сразу хочется скакать вокруг нее по-собачьи. Потому что такая мама не похожа на нашу обычную жизнь. Она либо из другого времени, либо из другой страны.

Папа тоже гордится этими платьями. Он говорит, что заказывал их у портнихи с безукоризненным вкусом, у которой шьют самые блестящие актрисы города. Только не хорошо, что по его словам получается, что у него и у портнихи вкус есть, а у мамы нет. И что вообще: вкус только у тех, кто за границей был.

Так несправедливо: ведь люди не виноваты, что живут только в своей стране. И потом у нас тоже уже немного заграница — вон газ провели! Чиркнул спичкой — и никакого «бескультурного» чада от керосинок!

Как долго 32 трамвая нет. Можно совсем окоченеть, пока ждешь.

А у меня вкус есть? Нет. Но если бы и был, куда мне в платьях, сшитых со вкусом, ходить? Детям вкус не нужен: ни советский, ни заграничный. У них другая страна и другая одежда.

Наконец— то! Тридцать второй! Кажется, не очень забит.

И маме вкус не нужен. Потому что она молодая и красивая. Когда она сшила бордовое платье в ателье, папа иронически улыбнулся — мещанское, а Художник, когда пришел в гости, сказал, что оно очень простое и милое. Художник лучше знает, ему вкус не просто так, а для работы нужен.

Мне вообще Художник больше всех папиных знакомых нравится: он даже меня, когда я вляпываюсь в какую-нибудь неловкость, старается загородить от всех шуткой. Наверно, он понимает, что дети с их дурацкими руками, ногами, косицами вообще не подходят для общества гостей.

Как в Елисеевском пахнет! Кофе и еще чем-то очень вкусным, чего ты никогда не пробовал. Конечно, Елисеевский — это не гастроном на Лесном. Сюда до Революции приходили дамы в длинных платьях и белых шубках. Как во дворец. Только смешно, если такая дама начинала покупать четыреста граммов ветчины, пятьсот граммов осетрины, триста граммов швейцарского сыра. А по килограмму брать — в чем она все это потащит? Не в муфте же? Нет, конечно, у богатых, раньше все покупки делали кухарки. Только зачем кухаркам витражи и люстры? Не все ли равно очередищу отстаивать — с люстрой или без люстры?

Ноги устали. Интересно, почему бы в таком роскошном магазине не придумать длинные извилистые скамеечки, на которых можно в очереди сидеть?

— Девочка, ты что заснула, выбивай!

«Выбивай, выбивай», а что выбивать, когда половины продуктов по списку нет. Папа опять скажет, что я недобросовестная. И он будет прав — ведь нашу обычную еду гостям не поставишь. Потому что гости — это как бы возвращение в прошлый век, когда вот такие как у меня мама и папа жили… ну, не во дворце, конечно, а в целой отдельной квартире. У них были горничная и повар. Мама была дамой и развлекала гостей беседой и туалетами.

Только зачем мы революцию делали, если хотим вернуться в прошлое?

— Ну, голуба, похвастай, что ты нам в Елисеевском раздобыла. Не густо. Ладно, ничего не попишешь. Давай мы для начала комнату в порядок приведем.

— Мы уже вчера с мамой все вымыли.

— Чистота — добродетель неоспоримая, но нам нужно оформить комнату, чтобы она выглядела интеллигентно. Та-ак, сервизы мы из-за стекла вынем, а сложим туда книги. Чемоданы спрячем за тахту. Тахту задвинем за шкаф. Зеркало засунем на тахту — там его будет не видно.

Понятно. Интеллигентная комната — это такая комната, из которой выброшена спальня, столовая, детская, и оставлен только кабинет.

— Пап, можно я пойду помогать маме готовить?

— Успеешь. Подай-ка мне вон ту кипу журналов. И отнеси маме розовый сервиз.

— А-а, помощница пришла, я тут без тебя совсем закрутилась. Давай, доча, начинай салат с крабами. Картошку старайся резать крохотными ровными кубиками, а яйца еще мельче.

Понятно. Для гостей из комнаты нужно выбросить три комнаты. И маме из себя придется тоже выбросить три человека: посудомойку, кухарку и официантку.

— Мам, вдруг мы не успеем?

— А ты поторапливайся. Вытирай тарелки, раскладывай на них осетрину, ветчину, сыр. Жаль, ты икры не купила.

— Вы что это, красавицы, еще в халатах? Ну-ка одеваться, я сам все разложу по тарелкам и украшу.

— Мам, что мне надеть?

— Серенький бархатный свитер, который папа привез.

— Он мне мал.

— Ничего, поддерни рукава повыше. Нужно будет походить с тобой по магазинам, поискать что-нибудь поприличнее.

А что нужно из меня выбросить, чтобы я подошла для гостей? Та-ак! Не сутулься — выпрямляюсь. Ходи легкой походкой — перестаю шаркать ногами. Не влезай в разговор взрослых — молчу. Грязную посуду выноси, никого не испачкав — есть. Ничего не разбей — буду осторожна. Что-то многовато получается.

— Мам, можно, я сразу лягу спать за шкаф — я устала?

— Ничего, немного посидишь с гостями. Тебе пора приучаться. Индейка! Беги скорее, загляни в духовку!

— Пап, на сколько человек накрывать?

— На девять персон.

— Вы сначала фильмы смотреть будете?

— Прежде всего — пища духовная. Чревоугодие — великий грех, дщерь моя.

Ага, девять минус три — остается шесть: Художник с женой (почему-то не говорят — учительница с мужем), Писатель — он пишет книги для детей — с женой, и режиссер с женой-актрисой. Значит так: я выхожу, нет, не из кухни с подносом, а просто выхожу, в длинном вечернем платье и со страусовым веером: «Добрый день, вы читали новый роман в „Иностранной литературе?“. Ах, какой прекрасный американский фильм я недавно посмотрела. Нет, что вы, не „Тарзан“, „Тарзан“ — это для детей и мещан, это было настоящее произведение искусства!»

— Звонок! Я пошел принимать гостей, а вы тут, девочки, быстро, но, не суетясь, заканчивайте.

Нет, я не могу, как мама, быть и дамой и служанкой сразу. У меня все из рук падает, отвечаю невпопад. Я же говорила: дети не подходят для гостей. Отпустили бы меня сразу за шкаф спать.