Нет, теперь меня, конечно, с новым не посадят. У меня в табеле теперь одни только четверки и пятерки. Но он все равно почему-то лезет ко мне.

— Сусик, почему Обезьяна меня передразнивает, когда я на уроке отвечаю?

— Влюбился.

— Ну, вот еще!

— Значит, потому что у тебя платье длинное.

— Как это длинное?

— Ну, у всех девочек, кто хорошо учится, платье выше колен, а у тебя ниже. Как у двоечницы.

Ой, и верно длинное. Что же делать? Подшивать платье я не умею, бабушка специально ради моего платья из Калинина не приедет. Маме некогда. А что, если переставить пуговицу на фартуке, пояс станет тугим, а платье подернуть кверху? Ну-ка, можно сейчас попробовать: вдеть кончик пояса в петлю и закрутить.

— Звонок! Сусик, смотри, как я за один урок платье укоротила.

— Угу. Побежали, посмотрим, какие отметки ботаничка в журнал ставит.

До чего же я бездарная: все побежали к учительскому столу — и я побежала. Все столпились вокруг журнала — и я столпилась. Хотя прекрасно знала, что у меня по ботанике одни пятерки. Обезьяна сзади подкрался, обмакнул пальцы в чернила и вымазал мне все ноги между чулком и трусами. Потом целую перемену пришлось с Сусиком чернила от ног оттирать, все равно много осталось.

Нет, не прячет меня больше домик Сусика: то ноги торчат, то глаза, то губы. И все пятнают. Хорошо бы найти парту, за которой меня пятнать не будут.

— Сусик, тебе Ася нравится?

— Не-а, воображуля. Ты ее тетрадки видела? Пишет тоненько-тоненько, а не как положено. Сама себе почерк выдумала.

Ой, и я воображуля. И у меня почерк придуманный. Я специально пишу, изогнув «б» и «д».

— А челка? У кого еще в классе челка? Ни у кого. Только взрослые девушки так ходят. Думает, что она взрослая, а она просто уродина.

Ой, и я уродина! Как здорово!

Сусик так и не заметила, что я уже не с ней в домике. Она продолжала тараторить про Егорова, про контрольную по математике. Даже предложила мне булку с вареньем.

Я жевала булку Сусика, а думала про Асю. Про то, как мне хорошо будет с ней дружить. И вдруг очнулась оттого, что на меня смотрели круглые от страха глаза. Они были совсем не похожи на всегдашние Сусаннины. бусинки. И шепот был чей-то чужой, будто она не выдыхает, а вдыхает слова.

— Мама ночью меня будит, а у нее вся простынь в крови. И на одеяле кровь. Я хотела одеться, ну, чтобы на улицу бежать «скорую» вызвать…, а она: «Не ходи!» Ужас сколько крови было. Может, целый таз.

Боюсь пошевелиться. Откуда кровь? Бандиты в окно влезли?… У них четвертый этаж. Высоко.

— Вы хоть йодом смазали?

Сусанна морщит лицо и отворачивается. У меня перед глазами стоит большой эмалированный таз, до верху наполненный кровью. А вдруг ее мама умрет? Сусанна достает из кармана крохотный чистый платочек и прижимает его сразу к двум глазам. Мне кажется, что она сейчас заревет на весь класс. Все повскакивают с мест и начнут орать и беситься. Но платочек снова аккуратно складывается и прячется в карман. Звонок. Сусик поправляет учебники и кладет перед собой руки, как нас учили в первом классе. Наверно, с ее мамой все это случилось не вчера, а давно. А рассказала она мне сейчас нарочно, чтобы я не уходила к Асе.

Как Сусанна догадалась, что я не смогу с ней больше быть в домике?

Смотрю на выпуклый лоб, мелкие кудряшки, стоящие над ним, и сморщенное личико — то ли девочка, то ли старушка? Вроде тех бабушек в белых платках, которые по воскресеньям возвращаются на 32 трамвае из церкви. Они сидят в толчее, молча, терпеливо, сложив руки на коленях, и смотрят прямо перед собой. И только подъезжая к остановке, начинают суетиться: не пора ли им выходить.

— Сусик!

— А?

— А как же Егоров? Мы забыли сбегать на второй этаж!

Махнула рукой. Будто вот сейчас, в пятом классе, она уже пережила весь страх, всю дружбу и всю любовь, отпущенные ей на целую жизнь.

Почему, если хочешь с кем-нибудь дружить, нельзя просто подойти и сказать: «Давай после школы пойдем вместе»? Нет, нельзя. Можно только смотреть и ждать. А вдруг Ася подумает, что я для нее слишком маленькая и глупая? Вдруг никогда не позовет к себе? Что же тогда делать? Нужно срочно придумать что-нибудь взрослое…Ничего в голову не приходит…

— Ты что за мной шпионишь?

— Я не шпионю.

— А чего таращишь на меня свои глазищи?

— У меня просто глаза такие. А у тебя, правда, мама актриса?

— А тебе-то что?

— Я нечаянно спросила.

— Ладно, идем ко мне. Хочешь?

— Да.

— А тебя мамочка не заругает, что ты после школы шляешься?

— Мама на работе.

У Аси кончик носа вздернут, и кажется, что она дразнится.

— Кто у тебя родители?

— Мама врач…

— А отец?

— Папа в цирке работает.

— Клоун, что ли?

— Да.

— Ну, ты даешь! Хоть бы соврала. Пришли. Можешь полюбоваться на мою берлогу.

Почему берлога? Это целый замок. Обыкновенных комнат таких не бывает. Огромные черные шкафы, письменный стол со слона, кожаный диванище-бегемотище. Можно подумать, что здесь живет страшный великан, который охраняет сокровища. Он любит полутьму и не любит чужих девчонок, сующих везде свой нос. Его глаз — единственная лампочка в бронзовой люстре. Он отражается в длинном до потолка мутном зеркале. К зеркалу прислонен столик на гнутых ножках. Вот оказывается, где лежат сокровища, которые охраняет невидимый великан — шкатулки с бусами, гримом, пудреницы, парики. Всматриваюсь в расплывающееся зеркало: вдруг сзади кто-нибудь подкрадывается? Нет, никого. Только две заколдованные принцессы с длинными ресницами и темно-малиновыми губами. У одной вокруг головы короной лежит белая толстая коса, а у другой длинные черные локоны. Кто их заколдовал? Почему они такие грустные?

— Ася, ты бы хотела, чтобы у тебя всегда были такие локоны?

— Не выдумывай. Это грубая театральная подделка. Она только со сцены смотрится.

Ася надевает на толстого мраморного Амура бусы и браслеты. У Амура отбит нос и пальцы.

— Ася, а тебя мама не заругает за то, что мы все трогаем?

— Она здесь не живет.

Как это? Где же может жить мама, если ее дочка здесь? Ну, конечно, как же я не догадалась — Ася разыгрывает меня. Считает маленькой, вот и дразнит.

— Ты мне не веришь?

Ася подходит к шкафу и медленно открывает тяжелую скрипучую дверь. Вот где, наверно, свернулось косматое чудище.

— Не надо!

— Что «не надо»?

— Шкаф открывать.

— Не выдумывай. Видишь, она даже платья почти все свои забрала.

Ася залезает в шкаф, я — за ней. Дверь со скипом закрывается. Внутри приятно пахнет духами и старым деревом.

— Она ушла к своему новому мужу. Так… деятель один, из ее театра… Только он ей не муж.

Деятель — неприятное слово. Сейчас Ася выскочит из шкафа и захохочет: «Обманули дурака на четыре кулака!»

Нет, не выскакивает — значит, все и вправду так плохо. Поэтому мы и сидим в шкафу, где темно, холодно,… Только бы Ася не догадалась, что я боюсь.

— Пойдем чайку попьем, что ли…?

Действительно, ужасно есть хочется.

— Ты любишь чай с кофе и сахаром вприкуску?

— Не знаю, не пробовала. Может, просто кофе заварить?

— Да ну, возиться.

Вылезаем из шкафа. По лицу у Аси не заметно, что она только что про маму говорила такое.

— Посиди в столовой, я мигом.

«Столовая» — закуток, отгороженный шкафами рядом с дверью. Там стоит обыкновенный кухонный стол и два плетеных стула. На тыльную сторону шкафа повешен коврик, и от него становится теплее и уютнее.

— Ты что свет не зажигаешь?

Щелк — на стене над столом загорается оранжевая лампочка. Ася, обжигаясь, льет из огромного чайника кипяток в стаканы, из маленького чайничка вытряхивает несколько капель желтоватой заварки. Высыпает из железной банки в рот полную ложку сухого кофе, добавляет сахар, жует и запивает чаем.

— Попробуй, вкусно. Как с конфетами.

Зачерпываю немного кофе.