Интересно, «Колюня» разделяет взгляды матери на меня, как на дурочку и богачку? Или, все-таки, видит короткие рукава моего пальто, разношенные вдрызг ботинки и застиранное платье?

Может, ему хоть немного интересно со мной разговаривать? Сомнительно. Еще в те времена, когда бурная деятельность Анюты была направлена на наш дом или на маминого мужа, Колюня смотрел на меня, как на папуаску. И только и ждал, когда я выкину что-нибудь дурацкое.

В качестве жениха Колюня выглядит солидным, обстоятельным, как купец. И только иногда в глазах проскальзывают иголочки настороженности: а вдруг я все-таки ляпну что-нибудь «не того».

Так как же мне быть с ним, с женихом моим нежданным — негаданным? Если бы он хоть доверчив был, как Витя Волков, я бы чувствовала ответственность за него, старалась поделиться всем, что знаю, почитала бы ему свою пьесу. Может, вместе нам бы удалось вырваться из засасывающего болота тупости, и забраться на кочечку повыше? К свету, к солнцу?

Но нет, Николай в меня не влюблен. «На внешность» я еще, пожалуй, туда-сюда, но как про литературу заговорю, так у него на лице: «ври-ври дальше», или: «охота тебе такой тягомотиной заниматься».

Как бы там ни было, я не имею права оставлять его с иллюзией моего «богатства». Для этого нужно показать ему, что такое наша дача не летом, когда развал и опустошение прикрыты листвой, а сейчас, в стужу. А что? Снегу намело по колено. Прекрасный предлог для поездки на лыжах. Намерзнемся. Долго будем выбивать разбухшую дверь. Попытаемся растапливать печку. Наглотаемся дыму и, мокрые, потащимся на станцию. Если одного наглядного урока будет недостаточно, можно будет соврать, что дача вообще не наша, а половина ее принадлежит Антонине Ивановне. Или еще что-нибудь.

Решено.

— Бабушка, увидишь Николая, попроси его зайти ко мне. Нужно попросить его переставить крепления на лыжах.

— Некогда мне твоими любовями заниматься, я домой еду пенсию ждать, а не женихов ловить.

— У нас что-нибудь к чаю есть? Если гость придет?

— Чего спрашиваешь? Не знаешь, что ли, как мы живем. Откуда у нас деньги на декальтесы?

— Ну, хоть бы блинчиков испечь с вареньем?

— Мне что твое варенье с неба падает? Одному на мебель иностранную дай, а у самого за душой ничего, кроме гонора, другой на платья для приемов каких-то дурацких, третьей варенье с блинчиками. Я что, деньги рожаю?

— БАБУШКА! Ты вспотеешь в пальто, простудишься.

— Без тебя соплюшки знаю, что мне делать. Садись сейчас же за уроки!

— Уже сажусь.

— Вот и садись.

— Вот и сажусь.

— Ау, внученька. Родители непутевые, а ты еще хуже.

Господи, неужели мне теперь всю жизнь придется жить с бабушкой?! Пожалуй, перспектива выйти замуж выглядит менее удручающей. Хотя, с другой стороны, бабушка права: какая из меня жена? Возьмем, к примеру, Ксениного мужика. Ему и нужно-то всего — миску щей да картошки с грибами. И то Ксения целый день топ-топ-топ в своих валенках, из комнаты в кухню, из кухни в комнату. А «техникумовскому» уже «и чтоб хозяйка и чтоб уют» подавай. Ну, а если муж — художник? Ему ведь не просто обед, а «декальтесы», не мещанский уют, а современный интерьер нужен. Сколько уборка этого «интерьера» бессмысленно времени сожрет! Страшно подумать.

Вот и получается, что если поступить в университет, то меня даже на Ксениного мужика не хватит.

Нужно постараться как-то объяснить это Николаю. Иначе получается сплошной обман.

— Здравствуйте, Николай, как вы догадались, что…

— Да бабка твоя сказала. Ух, и боевитая у тебя бабка, приехала шороху навела, с матерью моей поцапалась. Ага. И тебя сначала выругала, потом велела к тебе ехать.

— Раздевайтесь, проходите. Снег идет?

— Ага, прямо хлопьями валит. Вон пальто вымочил.

— В воскресенье будет хорошо на лыжах кататься. Давайте поедем в Токсово. Там сказочный снег на еловых лапах.

— Чего по холоду болтаться? Лучше на танцы сходить. У меня в Пушкине знакомые парни есть. Поехали, что ли?

— Зачем на танцах знакомые?

— Да, на незнакомые танцы припрешься, можно и по морде схлопотать.

— Ну, если это сопряжено с такой опасностью, то лучше поехать на лыжах. У меня, правда, с лыжами проблема. Точнее две.

— Чем это от них воняет?

— Видите ли, лыжи очень старые, и краска с них почти слезла. С такими в поезде было бы неудобно ехать. Поэтому я купила тюбик черной краски и перекрасила их, думала, так незаметнее.

— Ага. Ну, ты даешь! И чего теперь?

— Не сохнут. Вторую неделю липнут и руки пачкают.

— Ага. Дерьмо, а не краска.

— А вторая проблема — нужно крепления переставить. Потому что мои ботинки жмут, а мамины старые не влезают в зажим.

— Ну и чего?

— Я вот хотела вас попросить… Если, конечно, не трудно.

— Ну, неси инструмент и газеты, чтоб не перемазаться тут у тебя.

— Эта отвертка подойдет?

— Ставь ногу сюда, примерим, чтоб лыжа за лыжу не зацепала.

— Так?

— Какая у тебя нога! Аккуратненькая, загорелая, прямо откусить хочется. Чего как цапля поджала? Ладно, не боись, до свадьбы не обижу.

— Свадьба — это не главное. Гораздо важнее научиться общаться друг с другом. Чтобы общение обогащало.

— Чего это? Шуры-муры, а потом в кусты? Не, я человек прямой, если да — то женись, а нет — нечего девчонке и голову морочить.

— Тогда получается, как в «Скованные одной цепью».

— Кино, что ли?

— Нет, американский сценарий в «Иностранке». Там негр и белый, смертельно ненавидящие друг друга, скованы одной цепью. Они бегут из тюрьмы и вынуждены вместе бороться, помогать друг другу. Мне кажется, что если женятся, не научившись общаться, им также весело, как черному и белому в тюрьме.

— Чо трудно-то? Чо я, негр какой? Я сам их ненавижу.

— Плохо это. Расизм называется.

— Да ладно тебе. А хорошенькая ты сегодня — жуть! Вся розовенькая, глазищи стрекозиные. Так и сияют. Слушай, тебя кто-нибудь целовал?

— Нет. Почти что нет.

— А что у вас там на стене висит?

— Где?

— Ага! Вот теперь я первый!

Странно: взрослый человек, а радуется как ребенок, что сумел обмануть меня и приложиться губами к щеке. Разве это поцелуй? И вообще, глупости все эти поцелуи — непоцелуи, если Пшеничному достаточно было один раз дотронуться до моих ледяных ног, чтоб кожа до сих пор горела под коленкой, как обожженная.

— Старье твои лыжи. Пора выбрасывать.

— Они только выглядят такими, а по глубокому снегу, в лесу, очень удобные.

— Чего в лесу делать? Палками за елки цепляться?

— Ну что вы! Там же сказочно красиво. Чистый снег мгновенно стирает с глаз мозоли от прокопченных коробок домов.

— Ладно, примеряй сразу обе, посмотрим, как вышло.

— По-моему, все хорошо. Спасибо огромное, без вас я бы всю зиму в городе проторчала.

— Кто делал! С тебя причитается.

— Может быть, чай поставить?

— Чего вскочила? Чаем не отделаешься. А талия у тебя, ё-моё, прямо рюмочкой! Двумя пальцами можно задушить. Слушай, а соседи видели, как я сюда пришел?

— Конечно.

— А что они скажут, если я у тебя на ночь останусь?

— При чем тут соседи?

— Ладно, не боись, сказал, не обижу — значит, не обижу. Ну-ка, сколько там натикало? Ого! Пол-одиннадцатого! Пора. А то мне мать такую баню устроит!

Объяснила, называется! Ничего-то он не понял. Чуть даже приставать не начал, как «техникумовский»! Ведь, казалось бы, старше меня на девять лет, должен быть в сто раз умнее, а самых простых вещей не понимает. Для него существует только раз и навсегда заведенный порядок: сначала целоваться, потом на танцы (или, может, наоборот?), потом остаться на ночь, потом жениться (или опять наоборот?).

А для меня это долгий совместный путь, который может привести в город — дружбу или деревню — товарищество, а может, в поселок — общая работа или в столицу — семью, в страну — дом. Или может окончиться тупиком.

Как же мне ему объяснить, что мне больно, когда из меня выдирают отдельные куски: глаза, ноги, талию, а остальное выкидывают.