— Ой! Мам, ты дома? Одна разбираешь протоколы? Без меня?

— Да, я сегодня осталась дома поработать. Мне нужно с тобой поговорить.

Неужели я что-нибудь натворила? Мама таким тоном со мной говорит только, когда я провинюсь. Вроде, в последнее время ничего такого не было?

— Давай я помогу с протоколами.

— Чуть позже. Садись рядышком на диван.

— Ничего, я здесь постою, а то я с улицы, холодная.

— Ты теперь совсем взрослая, и мне нужно с тобой посоветоваться. Как ты смотришь на то, что мы с Анатолием Петровичем поженимся?

Нет! Не надо со мной советоваться! Я еще не взрослая! Советоваться можно только с тем, от кого что-нибудь зависит. Кто может помочь. А мне и с собой-то не справиться.

— Конечно… если тебе так лучше.

— Видишь ли, в моем возрасте и при моем положении партию составить очень трудно, а Анатолий Петрович — человек, интересный, художник…

— Конечно, конечно…

Какое же это советование? Разве мама спрашивает про нашу с ней жизнь? Она спрашивает про свою отдельную жизнь. Я в ее жизни ничего не понимаю.

— Я рада, что ты так хорошо приняла это известие. Не то, что твоя бабушка. Ты себе представить не можешь, что она устроила. Стала закатывать истерики, взбудоражила всех соседей, угрожала, что повесится! В конце концов, написала письмо мне на работу. Представляешь, это родная мать называется! Хорошо еще, секретарь парторганизации — мой хороший знакомый, не дал письму никакого ходу. А то совершенно неизвестно, как все могло обернуться.

Значит, это правда, что мама уедет к Анатолию Петровичу. Как же она там справится? Одну студию пока убираешь, полдня пройдет, а еще квартира, еда, посуда. Котлетами из кулинарии ведь его кормить не будешь. Он не привык.

— А как же диссертация?

— На первых порах будет трудно.

— Я могу приезжать помогать.

— Конечно, конечно, только разумнее, если ты останешься жить в этой квартире. Потому что, если ты переедешь к нам, сюда моментально вселится твой отец.

— Он сюда больше не приедет.

— И моя жизнь еще неизвестно, как сложится. Вполне возможно, что эта комната мне опять понадобится. Да и о тебе нужно подумать, ты уже большая, выйдешь замуж, тебе тоже понадобится жилплощадь

— Но ты же будешь иногда сюда приезжать?

— Ну, разумеется! Ты же моя дочь. Кровные узы — самые сильные. Деньги на твое содержание я буду давать каждый месяц бабушке. Или два раза в месяц, как тебе удобнее?

— Все равно.

— Или, если захочешь, пусть бабушка с тобой поживет.

— Попробую сначала одна.

— Вот и прекрасно. Я в твоем возрасте приехала из глухой провинции в Ленинград, поступила в институт и тоже жила абсолютно самостоятельно.

Мама — сильная, волевая, а я — нет.

Ладно. Стыдно распускаться. Ася с пятого класса живет одна, Ларуська давно замужем и укатила на север, а я все держусь за мамину юбку.

Жутко представить, как я каждый вечер буду сидеть одна. Не будет сил ни уроки делать, ни убирать, ни готовить. Останется только лежать целый день, свернувшись на холодном диване.

Но— но не распускаться! Сожмешь волю в кулак и встанешь!

И в школе придется изворачиваться, чтоб не догадались, что у меня уже двух родителей нет.

Ладно. Не впервой прорехи семейной жизни тряпьем прикрывать.

А как проскальзывать между Ксенией и Еленой Яковлевной, чтобы не лезли с вопросами?

Превратишься в тень, станешь человеком-невидимкой.

Нет. Не могу. Уже сейчас меня начинает обволакивать серая пыль. Сначала ноги, руки. Потом всю запеленает толстым слоем. Потом совсем погребет, как под пеплом Везувия…

И когда через тысячу лет меня раскопают археологи, никто не будет знать, что я умерла от одиночества.

— Бабушка, звонят! Пойди, открой!

— Опять лакей полную корзину принесет. И куда только все ложить будем?

— Бабушка, это не лакей, это посыльный называется. И в студии сколько угодно места. Можно пока на стулья доски положить.

— Черт с ним, как он называется! Денег жалко! Столько денег на лакеев угробили, а кормить людей нечем!

— Как же нечем, смотри сколько деликатесов.

— Декальтесами твоими сыт не будешь. Декальтесы в одну минуту слизнут, а в желудке опять пусто.

— Бабушка, ты не понимаешь, это специальный такой прием — а ла фуршет. Люди не есть придут, а поздравить.

— Чего выдумываешь-то, кто это без стульев поздравляет?

— Гости будут стоя пить вино, есть бутерброды, разговаривать.

— Ну-ка, постой весь вечер на ногах, да еще на больных! Срам! На всю свадьбу шесть стульев! Своих нет — так у соседей бы одолжили.

— Но ведь за границей все так делают.

— За границей, у них, может, ноги другие. А наши постоят-постоят, поудивляются на дурость хозяев, а потом начнут таскать стулья от соседей.

— Бабушка, это же будут интеллигентные люди, им не надо рассиживаться наедаться.

— Небось, вашим «интеллигентным» кур да уток жареных подать, так они их в унитаз не спустят!

— При чем тут унитаз? Если ты мне не поможешь, я до вечера не успею столько бутербродов наделать.

— Не буду я этих уродов лепить. Отродясь такого не видала!

— Почему уроды? Смотри, как красиво: полоска икры черная, полоска красная, полоска кеты розовая, полоска масла желтая. Что значит художник!

— У-у-у, проплакала я все глазоньки из-за дочки-кровину-ушки! Ой, умоляла ее да не выходить за худо-ожника! За клоуном жила, горе мыкала, теперь за худо-ожником несчастная намается!

— Бабушка не причитай как на похоронах! Мажь хлеб маслом.

— У-у-у, пове-ешусь, нацеплю на шею уда-авочку и повешусь! Мать сыра земля даст успокоение моей ду-ушеньке!

— Не стыдно тебе, ты еще при людях такое заведи. Придет мамина кафедра, художники из комиссии, и ты нас опозоришь.

— Кого это я когда опозорила?! Да у нас с Мишей не то что там задрипанные художники — начальники главка молочных поросят кушали. И ничего! Не отравились. Так что я культуру побольше твоёва понимаю.

— Конечно, понимаешь, только не мажь столько масла. Мамина свадьба — просто уникальная: она объединит людей науки и искусства. Это же открытие новой эпохи.

— Как же, наоткрывают они с пьяных глаз.

— Перестала плакать, ну вот и умница. Теперь возьми большой нож и режь булку вот так: тонко-тонко. А я буду ломтики укладывать и украшать.

— Чего «тонко-тонко», люди подумают, что мы даже хлеба для них пожалели.

— Не подумают, они знают, что так принято.

— Кто знает? Художники? Да они как с голодного острова — на водку-жратву навалятся — и нет пятисот рублей. Сглотнут как одну копеечку. А отдаривать чем будут? Скатертями да вилками? Куда их потом? В комиссионку?

— Нехорошо считать чужие деньги.

— Как это чужие?! Мои деньги, кровные. На пенсии сэкономила. Свои они давно профукали на югах да на мебелях.

— Бабушка, режь булку, не успеем.

— Не успеем — и черт с ним! Пусть твоя мать приходит и сама расхлебывает кашу, которую заварила. Стыдно сказать, бабе сорок шесть, почти профессором работает — и ей, видите ли, свадьба понадобилась! Тьфу, невеста липовая!

— Почему «липовая»?

— Как же не липовая, я в шестнадцатом замуж выходила, даром, что из рабочих, у меня в приданом две шубы было: одна кенгуровая, другая — пумовая, белья постельного, рубашек голландского полотна с филейной вышивкой, одеял, подушек…не пересчитать!

— Сейчас из кенгуру и пумы шубы шить — варварство.

— Ну, раз ты не людей, а зверей жалеешь, так и выходи замуж с голым задом.

— Бабушка!

— Что «бабушка»! Не буду я больше твои дурацкие бутерброды вертеть! У меня от них спину как клещами разрывает! У-у-у, смерёдушка моя пришла!

— Не надо, бабушка, плакать. Ты просто устала. Ляг, полежи.

— Чует мое сердце, не переживу я этой свадьбы! Нет, не переживу-у-у!

— Сейчас принесу свое пальто и укрою тебя. Поспишь немного и сразу почувствуешь себя лучше.