* * *

- Да поймите вы, - как от назойливого насекомого, отмахивался от Лизы профессор Веригин - суховатый старичок с жидкой бородкой и в поношенном пиджаке. - Не могу я вас взять. У нас филармония, а не ансамбль песни и пляски. Сюда принимают только с консерваторским образованием.

- Я неплохо владею инструментом, - тихим голосом настаивала Лиза, прижимая к груди покрытый сиреневым бархатом футляр. - К тому же, мне очень нужна работа, а больше я ничего не умею.

- Девушка, - терял терпение профессор, - в нашей стране нет проблем с работой. Фабрики и заводы ждут вас.

- Но ведь вы же не слышали...

Лизу душили слёзы, и она не смогла закончить фразу. Она уже хотела покинуть кабинет, но тут профессор сдался.

- Ну хорошо, - устало вздохнул он. - Покажите себя. Только потом, будьте добры, покиньте помещение.

Лиза молча кивнула. Она положила на стул футляр, бережно достала старую скрипку и, взяв смычок, выдержала небольшую паузу, словно собираясь. Наконец смычок коснулся струн. Полилась музыка. Композиция "Сольвейг" Эдварда Грига. Лиза знала её наизусть. Она играла мягко и вдохновенно, так, словно сама растворялась в музыке и бурным потоком неслась вместе с ней. Закончив, Лиза уложила скрипку в футляр и направилась к выходу.

- Постойте, - окликнул её профессор, потрясённый услышанным. - Где вы обучались?

- Меня обучали разные учителя.

- Мда, - почмокал губами профессор, вставая из-за стола. - Представить только, я ведь мог лишить мир такого самородка!

Лиза обернулась.

- Так вы берёте меня?

- Да нет, голубушка, - я теперь вас просто никуда не отпущу. Признаться, давненько мне не приходилось слышать подобное.

- Благодарю, профессор.

- Это я должен вас благодарить.

Он приблизился в Лизе и провёл ладонью по бархату футляра.

- Вы позволите взглянуть на инструмент?

- Только осторожно, - попросила Лиза. - Он очень старый.

Взяв скрипку в руки, профессор внимательно осмотрел её, затем вдруг перевёл взгляд на Лизу, снова на скрипку. Руки его вдруг затряслись, и он с особой бережностью положил инструмент на стол.

- О, боже! - вырвалось у него. - Это же скрипка самого...- Он зажал себе рот рукой, потом торопливо прошёл к выходу и осторожно выглянул за дверь. Убедившись, что больше никого нет, он крепко запер засов и снова подошел к столу. - Таких скрипок всего три, - продолжал восхищаться он, поглаживая пальцами сияющий перламутром корпус. - Одна во Франции, вторая в Италии, а третью Императрица Александра Фёдоровна подарила своей крестнице.

Профессор перевёл взгляд на растерянную Лизу и хлопнул себя по лбу.

- О, господи, - запричитал он, опускаясь в кресло. - Старый идиот. Не признал молодую графиню Верескову!

Лиза подбежала к нему и опустилась на колени.

- Пожалуйста, профессор, - умоляла она, - никому не говорите. Все думают, что это просто фамилия.

- Встаньте, графиня, - сказал профессор, помогая ей подняться. - Я не настолько выжил из ума. Ваше счастье, что настала некая мода присваивать знаменитые фамилии. Теперь не так просто разобрать, князь, граф или рабочий, но это нам на руку.

Профессор подмигнул Лизе.

- И тайна скрипки тоже умрёт вместе со мной, - продолжал он, возвращая Лизе инструмент. - В этой стране мало кто может дать ей реальную цену, хотя по сути, цены ей нет.

Лиза была против поездки в Австрию, ссылаясь на то, что ей не с кем оставить детей и больного отца, но Веригин настоял. Он помог найти сиделку и заверил, что разлука продлиться всего несколько дней. Всё так и случилось. Она триумфально вернулась и первые лучики славы нежно касались её души. Казалось, впереди только счастье, если бы не крохотный эпизод, которому она поначалу не придала никакого значения.

В Вене после концерта к ней подошли два немолодых японца и на ломаном французском спросили, не желает ли она посетить их страну и повторить выступление. Она ответила, что не всё от неё зависит, но если позволят, она не против. Беседа длилась несколько минут, в основном о музыке: у неё что-то спрашивали, она отвечала, дежурно улыбаясь... Потом они попросили автограф, поклонились и ушли. Ничего особенного, обычный разговор, но он не ускользнул от глаз чекиста, который не вмешивался, а лишь незримо наблюдал.

Уже на допросах молодой следователь с гневным выражением лица, орал на неё:

- О чём вы говорили с японскими разведчиками? Какие сведения передали?

- Да что я могу передать? - испуганно отвечала она. - Я ничего не знаю.

- Врёшь! Ты передала листок, что на нём было?

- Моя подпись.

- Снова врёшь! - он отвесил ей тяжёлую пощёчину. - Говори правду!

Лиза молчала, всхлипывая от обиды и боли. Молчала не в силу характера, а просто не знала, что сказать. Ни один её ответ не устраивал следователя.

- Брось, - тише говорил он. - Мы всё о тебе знаем, графиня Верескова. Думала скрыть? Не выйдет!

Допросы были утомительными и болезненными. Лиза хотела лишь одного, чтобы они поскорей прекратились. Она подписала всё, что он неё потребовали. Другого выхода не было.

Профессор Веригин всю оставшуюся жизнь, считал себя виновным в её злоключениях. Она встретила его после освобождения. Это был уже старый и больной человек, осунувшийся и с потухшими глазами.

- Прости меня, дитя, - говорил он, опустив голову. - Лучше бы я прогнал тебя в тот раз.

- Не вините себя, - успокаивала она его. - Вы не могли такое предвидеть.

Он рассказывал ей о том, как после того случая их филармонию разогнали и всех допрашивали. Потом, когда всё улеглось, его никуда не брали на работу и он с трудом смог устроиться учителем музыки в обычной школе. Как он пытался забрать её детей, но их ему не отдали. Ему даже не удалось узнать, куда и в какой город их увезли. Лиза слушала его, сохраняя спокойствие. Хотя в душе всё переворачивалось. Сколько неприятностей и сломанных судеб может доставить ничего не значащий разговор.

Дом, в котором после освобождения Лизе дали комнату в коммуналке, по злой иронии находился недалеко от их фамильного особняка на чистых прудах, где располагался строительный трест.

Много лет, ни на минуту не прекращала она поиски детей. Когда её арестовали, Настеньке было пять лет, Алёшке три. Но даже после реабилитации в пятьдесят шестом ей ничего не сказали. Удалось только выяснить, что Настя осталась в Москве, а Алёшку увезли в Ростов. Имя и Фамилию им сменили, и дальнейшие поиски не имели никаких шансов.

- Сколько лет вы провели в заключении? - спросила женщина, пристально глядя на Лизу.

Лиза подняла голову и встретилась с ней глазами. Она могла бы решить, что женщина читает мысли, если бы она действительно об этом думала. Но воспоминания всколыхнулись где-то глубоко, тупой болью разъедая мозг, тревожить который она не хотела.

- Почему вы так решили?

- Это моя работа.

- Одиннадцать лет лагерей. Вы журналист? - Лиза вновь осеклась. - Не отвечайте, знаю, что скажете. Не предполагала, что путник и газетчик - синонимы.

- У вас прямая осанка, - заметила женщина, сглаживая ситуацию. - Полагаю, вы всегда себя так держите.

- Всегда.

Лиза не лгала. С раннего детства, няня Ирина Никаноровна, легонько постукивала её по спине указкой, приговаривая:

- Осанка у девушки должна быть всегда прямая, не взирая ни на какие обстоятельства, что бы ни происходило. Запомни это как заповедь, как "отче наш".

Слова настолько глубоко врезались в душу Лизы, что она следовала им всё время. Ни лагеря, ни старость, ни болезнь, ничто не смогло заставить её согнуть спину. И сейчас, когда ей стукнуло восемьдесят шесть и жизнь медленно катилась к закату, она продолжала следовать этому правилу.

- А вы почему не едите? - спросила Лиза, кивнув на нетронутое блюдо. - Заказали еду, а сами...

Женщина, не моргая, пристально смотрела на неё.

- После перехода сохранится остаточный эффект, - сказала вдруг она тоном, от которого веяло сильной магией и заставляющем замереть. - Так необходимо, чтобы линии не пересеклись. Слушайте фразу: "Исходные данные не должны быть нарушены". Выбор можете сделать только вы.