Иэ тихонько сжал его руку.

- Я все сделаю так, как ты просишь, - сказал он негромко. Будь спокоен. Тише - нас могут услышать.

Вокруг них стали собираться храмовые рабы и даже младшие жрецы-тиики.

- А, это сэсимэ Ллоиэ! Он должен завтра отречься от зловредного учения карисутэ, которому следовали его предки.

- Ли-Игэа в городе? - спросил Иэ у кого-то.

- Нет, он уехал сегодня на рассвете.

- Мне уже не поможет ли-Игэа, - усмехнулся Огаэ-старший, превозмогая боль. Подоспевшие рабы Миоци вместе с Иэ помогли ему улечься на носилки.

Утрата.

Вечерний ветер нес с собой запахи разогретых за день камней мостовых, городских стен, храмовых благовоний и жертвенных костров, но вошедшая в силу летняя листва не допускала ничего чуждого в старый сад, и ветер, касаясь ее, терял свою городскую память, насыщался ароматом зреющих плодов и чистой воды пруда, в котором беззаботно плескалась рыба и цвели лилии.

- Он умер незадолго до твоего прихода, Аирэи, - сказал Иэ.

Миоци медленно поднял руку к светлому, словно выцветшему от жары небу. Его губы шевельнулись, называя имя Великого Уснувшего.

Иэ не повторил его жеста, заботливо укрывая уже омытое тело Огаэ-старшего льняным полотном, принесенным Тэлиай.

- Что это? - спросил Миоци, указывая на белую скатерть,льняное полотно, расстеленое на огромном пне. На ней было несколько надломанных лепешек и небольшой кувшин с вином.

Иэ вздрогнул и поспешно стал собирать остатки странной трапезы.

- Небо, - проговорил он, - я стал совсем стар и теряю память.

- Зачем ты поставил простую еду на священное белогорское полотно, Иэ? - спросил Миоци.

- Для этой еды - место лишь на священном полотне, Аирэи.

Иэ, помедлив, осушил кувшин.

- Оно белое, как тело Великого Верного Жреца - помнишь, из того гимна? Благодаря его жертве мир стоит, благодаря его верности.

Да, если один из них неверен, то другой верен, - ответил Аирэи строкой из гимна. - Но все же - откуда такие странные лепешки, Иэ?

- Это старый обычай соэтамо - такие лепешки пекут, когда кто-то при смерти, - быстро ответил ему Иэ, завязывая скатерть крепким узлом. - И вкушают,как священную жертвенную трапезу. Я расстелил свое белогорское полотно для трапезы Огаэ и Верного Жреца. Ты хочешь меня упрекнуть, что я осквернил молитвенное полотно белогорца?

- О нет, учитель Иэ... Каждый белогорец отвечает за чистоту своего полотна сам, и никто ему не вправе указывать... Но я не знал, что Ллоиэ - соэтамо. Это аэольское родовое имя. В моем роду тоже есть Ллоиэ - моя мать...- сказал отчего-то Миоци.

- У покойного Огаэ-старшего мать была соэтамо. Он попросил, чтобы мы совершили этот обряд, прежде чем он умрет. Тэлиай испекла эти лепешки - она знает, как их готовить, она тоже из тех краев... а потом он начал умирать, мы засуетились, Огаэ-младшего отослали, забыли, что не убрали вино и хлеб. Если бы не ты, я и оставил бы их на пне... О, горе - выживаю из ума!

- Не расстраивайся так из-за простых лепешек.

Иэ снова подошел к телу Огаэ-старшего, осторожно поправил его сложенные на груди руки.

- Похороны будут перед рассветом, - сказал Миоци.- К сожалению, его можно похоронить лишь на кладбище для сэсимэ, за стенами города...

- Да.

- Ты будешь молиться над телом до утра? Провожать Ладью Всесветлого с его душой?

- Он не верил в ладью Шу-эна... Буду, Аирэи, молиться - ждет его, верю, что-то лучшее, чем эта ладья.

- Огаэ был не шу-энец? Но ведь и не ууртовец?

- О, нет - не ууртовец.

- Кому же он служил? Фериану? Тогда тиики из священной рощи позволят его похоронить на их кладбище, а не на позорном кладбище сэсимэ?

- Тиики этой рощи не позволили бы похоронить на своем кладбище даже Игэа,- да даст ему небо долгие дни!- несмотря на то, что и Фериану он посвящен, и смерти они ему страстно желают.

- Кому же он служил?

- Он верил, что Ладья повернута вспять. Он служил Великому Табунщику.

Разноцветный лук натянет

Повернувший вспять Ладью -

О, светла его дорога!

О, светла стезя его!

- Что ты так удивлен - думаешь, одни степняки в Табунщика верят? - продолжил Иэ, а Миоци молчал. - В жизни всякое случается. Так что не ладья Шу-эна повлекла Огаэ Ллоиэ за горизонт, а Табунщик позвал, его, как жеребенка, в свой неисчетный табун...

- Который мчится средь звезд и холмов? - вдруг спросил Миоци.

- ...средь рек и трав,- закончил Иэ.- Да, так они говорят. Откуда ты знаешь эту песню?

- В детстве мне рассказывал об этом мальчик-степняк, огненно-рыжий - я запомнил цвет его волос, но не запомнил имя.

- Они все рыжие, степняки,- заметил Иэ.

- Этот был какой-то особенный - у него волосы были цветом, будто медь. Помню, мы играли с ним в камешки, и он спросил, знаю ли я про Табунщика.

- И он рассказал тебе?

- Наверное, да. Я забыл. Помню только камешки и его медно-рыжие волосы. Даже не знаю, где была та хижина, на пороге которой мы с ним играли.

Миоци замолчал, зажигая погребальные светильники вокруг последнего ложа Огаэ-старшего. Лицо умершего было светлым и мирным - он словно видел дивный табун неоседланных жеребят, о котором говорилось в старой песне степняков.

- Всесветлый да просветит нас всех, - произнес жрец Всесветлого начальные слова обычной белогорской молитвы.

"Вместе убегай делать будем!"

- Тебе Великий Табунщик помог.

Циэ положил в рот большой кусок жевательной смолы.

Каэрэ покачал головой, гладя своего коня, ласково тычущегося мордой в его шею:

- Бог мой мне помог, а не твой Табунщик.

- Ай, не дело говоришь. Глупый голова. Великий Табунщик все знай, всех думай-помни. Все - его жеребята, табун его.

Циэ развернулся всем своим мощным корпусом, посмотрел на лошадей:

- Грустно им. Умирай делать - никто не хоти. Это все фроуэрцы. После Ли-Тиоэй совсем худо стало. Степняк плохо делал, на помощь не ходи. Теперь фроуэрцы сами в степь иди, степняка в рабы бери... А ты откуда? Далекий путь делай? - неожиданно спросил он у Каэрэ.

- Я из-за моря, - кратко ответил он.

После его возвращения от Игэа, Циэ, как будто это было само собой разумеющимся, забрал его в свои помощники по конюшне. С Циэ никто особенно не хотел спорить.

- Хорошие лепешки у ли-Игэа жена печет! - заметил степняк, запуская руку в корзину, которую дала Каэрэ с собой Аэй.- Как надсмотрщик видел - не забрал?

- Мкэн Аэй дала им тоже по корзине, - ответил Каэрэ, улыбаясь - гнедой аккуратно прихватывал губами кусочки лепешки, слегка щекоча его ладонь.

- Ну что, будем убегай делать? Я смотреть, ты надежный. Будешь со мной убегай делать?

Каэрэ энергично кивнул. Буланый конь шумно вздохнул, выпуская воздух из ноздрей.

- Слушай тогда! - торжественно сказал Циэ.- Праздник Уурта скоро. Тиики настойка много пить, надсмотрщики настойка много пить. Можно в степь на коне скачи. Степь близко, за рекой. Там Эна сейчас кочует, он знай, где общее стойбище.

- Кто этот Эна? - спросил почему-то Каэрэ.

- Степняк, один живет. Шаманит мало-мало. Великий Табунщик его любит - коней, скот, людей лечи. Кого ли-Игэа не лечи, того к Эне вези-торопись...

Рассказ Циэ был прерван шумом и криками за дверьми конюшни.

- Что ходи-смотри, коней пугай!- крикнул степняк, вываливаясь наружу. Вглядевшись в группу рабов, он воскликнул:

- Зачем вышивальщица взял?

Каэрэ опередил его, сбив с ног одного из мельничных рабов, тащивших упиравшуюся Сашиа. Подоспевший Циэ помог разогнать остальных.

- Зачем дева Шу-эна обижай? - наставительно спросил Циэ у не успевшего спастись бегством раба и встряхнул его, взяв за шиворот.

- Отпусти, Циэ, - взмолился мукомол.- Уэлэ сказал, что она теперь такая же, как все, и что любой из нас может ее взять!

- Каэрэ ее бери тогда, не вы!- гаркнул Циэ, отшвыривая раба, который рад был избавиться от хватки степняка.