"Ты любишь Игэа, но боишься Анай?", - спросила Лаоэй.

" Я не боюсь Анай и не боюсь смерти... Она примет Лэлу, да, я знаю это - но она убъет меня... найдет способ, чтобы сделать это... А я не хочу, чтобы Игэа узнал, что его мать способна на такое. Он любит ее, и страдает от ее непонимания... очень страдает...Он любит и меня, и ее, и Лэлу... ах, Игэа... он такой несчастный...Анай хотела, чтобы он стал вельможей - и он стал им, а теперь снова появилась наложница-степнячка, и все испортила..."

"Но ведь это не так? Он исповедал Тису в Ладье, прежде чем ты добралась до него во время землетрясения?"

"Анай не будет разбираться... Она ненавидит меня, и ничто не иссушит ее ненависть. Оставь же меня, Лаоэй - я больна, я устала. И сын мой, под моим сердцем умрет смертью всех моих сыновей. Только девочка может выжить - но я ношу сына. Дети Аэй умерли от болезни рода Игэанов. Эта странная смертельная болезнь передается от отцов к новорожденным мальчикам... Если мальчик переживет младенчество, он будет жить, но ни один из моих сыновей не дожил до года... Я видела его во сне - сына, о котором мечтал Игэа... И этот сын умрет. Хорошо, что Огаэ остался с Игэа - он как сын ему... И пусть Игэа никогда не узнает, что случилось со мной, что это случилось из-за того, что он отослал меня к Анай!"

Аэй расплакалась и проснулась. Она встала и открыла сундук - сюда она положит своего новорожденного сына, когда он умрет и перестанет плачем звать ее и просить молоко из ее грудей.

А потом ей достанет силы дотащить сундук до берега моря. Придет прилив, и подхватит сундук, как лодку, в которой будет лежать маленький сын реки Альсиач, и она, Аэй, поплывет рядом с ним, держась за сухое дерево. И она будет плыть, насколько ей хватит силы, пока не погрузится в волны, подернутые вечной дымкой.

Она подвинула пустой, но тяжелый сундук, и вскричала - ее настигли уже знакомые боли. О, сколько раз она испытывала их для того, чтобы испытать новые - хороня тех, кто расторгал в болях ее чрево?

"Только Ты, Великий Табунщик, дал мне силы выдержать и жить дальше", - прошептала она, корчась на циновке. - "Не оставь... не оставь... не оставь..."

Она дотянулась до кувшина и хлебнула воды, но еще одна волна боли настигла ее и неверным движением руки она пролила воду.

...Потом багряное пламя очага начало умирать, и Аэй кричала во весь голос от родовых мук, и от тоски, и от одиночества - и никого не было рядом, но она не хотела, чтобы кто-то ее услышал.

Но снаружи раздалось фырканье мулов и фроуэрская речь. Тогда Аэй зажал в зубах скрученное полотенце, чтобы никто не услышал ее крик.

Но было поздно - в хижину вошла старая женщина, одетая в белое и красное, как жрица богини Анай.

- Аэй! - воскликнула она. - О, дочь моя, Аэй!

- Я не дочь тебе, о благородная Анай. Я - соэтамо, я дочь степи, наложница твоего сына! - быстро заговорила Аэй. - Зачем ты пришла? Я оставила в покое твоего сына, я отдала тебе его дочь... Ни он, ни она никогда более не увидят меня.

- А твой рождающийся сын, Аэй? - воскликнула мать Игэа.

- Не тревожься о нем! Он не принадлежит к роду Игэанов. Он не сын Игэа. Я зачла его в своих странствиях, от степняка Эны! - зло рассмеялась Аэй. - Он будет рыжим, вольным, как ветер, и у него будут раскосые глаза. Это - не твой внук, о жрица Анай! Оставь же его мне!

- О, дочь моя Аэй! - опустилась Анай на колени. - О, дочь моя! Прости мне все то зло, что я причинила тебе за все эти долгие годы! Мне нет оправдания, и я просто смиренно умоляю тебя о прощении!

Аэй закрыла глаза, прижимая руки к животу.

- Не смей забирать моего сына... - прошептала она запекшимися губами, почти лишаясь чувств.

- Выпей же чистой воды, моя родная Аэй! - говорила жрица. - Ты научила Игэа тому, чему я не смогла его научить! Я у тебя в неоплатном долгу. Ты открыла моему сыну имя Великого Табунщика... Выпей же воды! Я возьму тебя в свой дом - ведь это и твой дом! А сын твой - воистину сын Игэа. Я не верю, что ты могла зачать от кого-то, кроме него - ты любишь его великой любовью... Он понимает это, но не до конца. Не суди его строго - мужчинам многое не дано понять.

Анай прижала к себе Аэй, и та не вырвалась. Схвтки отпустили ее, и она вымолвила:

- Ты - карисутэ, Анай?

- Да. И это было страшное заблуждение - то, что мы были врагами... то, что я стала твоим врагом... Ведь твои братья, братья Цго, всегда находили у меня приют - а я не узнавала в их лицах твои черты. Я ненавидела тебя, и принимала их.

- О, мои братья... О, Анай... - простонала Аэй.

- Я была слепа, как белогорец Аирэи Миоци. Я не видела того, что было перед самыми моими очами... Пусть судят меня твои братья, свидетели Тису - братья Цго, чьей кровью пропитано белогорское полотно моего сына Игэа Игэ!

Аэй смотрела на Анай, и ее взгляд становился светлее и светлее, и в глазах ее стояли уже слезы не отчаяния и злости, а нечаянной радости.

- Анай Игэан... - прошептала она, - так ты и есть та тайная фроуэрка-карисутэ, что укрывала и братьев моих, и беглецов из разрушенных селений? Отчего мы узнали друг о друге так поздно?

- Не поздно, - ответила Анай. - Всему приходит свое время. Настало время и мне покончить со своей гордостью. Тису стал нашим Братом, и заповедь Его - не тяжела.

- Мне не выжить, Анай! - заплакала Аэй. - Забери и выходи моего малыша, сына Игэа!

- И ты останешься жить, и малыш Игэа Игэан будет жить, - отвечала ей Анай. - Та болезнь, что передалась твоим детям от нашего рода, лечится свежим соком осенней травы ораэг - и мои рабы уже приготовили этого снадобья столько, сколько нужно...

И она обняла Аэй, и та склонила голову на плечо матери своего возлюбленного.

- Твой внук родится на твои колени, Анай! - успела прошептать она, прежде чем последняя волна родовых схваток лишила ее слов...

... В хижине суетились рабыни, грели воду, зажигали благовонные курения, а Анай, жрица Оживителя-Игъиора принимала роды сына Аэй и Игэа.

Мальчик был большой и сильный, но родился легко. Он раскрыл голубые глаза и закричал так, что его услышали за порогом хижины и слуги Анай, и дятлы на деревьях, и еще не улетевшие прекрасные птицы зари, и даже чайки на маяке.

- Вот он - Игэа Игэ Игэан- младший! - воскликнула Анай, перерезая пуповину и поднося Аэй ребенка. - Теперь пусть он выпьет молока из твоей груди, а потом я дам ему сока из травы ораэг... моя свояченица так вылечила своего восьмого сына - Рараэ... он уже большой мальчик... ушел в Белые горы. Но судьба распорядилась иначе, и теперь он - друг царевича Игъаара, он стал воином... Это его стезя - он же правша на обе руки...

Но счастливая Аэй не слышала болтовни Анай. Она целовала сына, сосущего с причмокиванием ее грудь.

- Живи, живи! Во Имя Тису... - шептала она на языке соэтамо, а мать Игэа, поняв, что она говорит, стала вторить ей на фроуэрском.

- Мама, бабушка! Это - мой братик, который будет жить? - раздался голосок Лэлы.

- Да, дитя мое, - ответила Аэй, привлекая ее к себе и тоже целуя.

- Бабушка прочла письмо папы и стала плакать, - шепотом сказал матери Лэла. - а потом мы поехали искать тебя. Я им всем помогала. Может быть, теперь папа и Огаэ приедут к нам?

- Кто это - Огаэ? - спросила Анай.

- Игэа хотел усыновить ученика ли-шо-Миоци, сына его близкого друга, из рода Ллоиэ.

- Это древний род... Отчего он не отправил мальчика с Лэлой ко мне? - спросила Анай.

- Огаэ уже большой, он захотел остаться с папой, - вздохнула Лэла. - А у меня теперь есть еще один братик. Теперь я буду ему старшей сестрой, а не младшей!

Анай улыбнулась, взяла внука на руки и влила в его ротик сок травы ораэг.

- У моего Игэа тоже были светлые густые волосы на спинке... - с нежностью произнесла она. - Ах ты, мой мохнатенький малыш!