- Или расскажу ей гимн об огненной птице, который написал Луцэ, а перевенл на фроуэрский Игъаар.
- Лучше, если ты начнешь с того гимна, который мы условились, - строго сказала Аэй.
- Я поняла, - ответила Лэла. - Значит, так надо.
Потом, помолчав, она спросила: - А что стало с Патпатом? Он был такой верный уж...
Аэй не ответила, только поцеловала дочку в макушку.
- Я знаю, - произнесла Лэла. - Патпата больше нет.
- А вот и дом бабушки, - сдавленно сказала Аэй. - Спеши же к ней! А я буду стоять здесь и смотреть, как она тебя встретит. Когда вы уйдете с ней в дом, я тоже уйду и приду позже.
- Весной Великого Табунщика? И приведешь с собой всех моих братиков?
- Да, Лэла - всех. И твоих, и моих.
- Я буду ждать, - сказала Лэла, и наморщила брови, чтобы не заплакать.- Дай же я поцелую тебя поскорее! Я больше не могу ждать, когда мы расстанемся.
И Аэй поцеловала ее, и Лэла поцеловала мать, и вырвалась от нее, и побежала сломя голову по тропке, усыпанной белым песком, к огромному, похожему на дворец, особняку, за которым было озеро и маленький рыбачий сарай на его берегу...
Огненная птица.
- Ты уходишь с Миоци, Каэрэ? - спросил Игъаар. - В Белые горы?
- Да, царевич.
- Я хотел уйти туда навсегда, но, как видишь, не остался там, - печально сказал Игъаар.
- Твое призвание - быть во главе ополчения детей реки Альсиач - против темного огня, - отвечал ему Луцэ ободряюще.
Они ехали верхом, и Луцэ сидел вместе с Каэрэ на буланом коне. Это была прощальная поездка - перед расставанием.
- Я перевел твои гимны на фроуэрский язык, ты ведь знаешь? - сказал, смущаясь, Игъаар.
- Правда? - удивился Луцэ.
- Я читал их Аэй, и она была восхищена ими, - добавил Игъаар.- Да будет путь ее светел, да встретит она Игэа!
- Нет ли вестей из Тэ-ана? - спросил Каэрэ.
- Ждем, - ответил Игъаар. - Вестник еще не вернулся.
- Прочти же мне гимны, которые ты перевел! - попросил Луцэ.
Ты плавишь золото во мне,
Мой голос медью золотится,
Мне суждено преобразиться
В стихии пламенной, в огне.
Слова Твои пылают, их
Все воды мира не угасят.
И пусть пока мой взор поник -
Я жду назначенного часа.
И пусть пока в студеной тьме
Мои глаза почти незрячи,
Но я им верю не вполне
И на груди прилежно прячу
Залог любви Твоей горящей,
Свой пламень дарующей мне.
- Это гимн об огненной птице, Соколе-Оживителе, - сказал Игъаар. - А еще я первел гимн о первом жреце.
Все обозреть, все испытать,
Во всем на свете усомниться,
И в изумлении взирать
На человеческие лица.
Из дуновенья ветерка,
Из тишины иного царства
Выводит слабая рука
Слова на новые мытарства.
Я вызываю их из тьмы,
Из мрака предсуществованья,
И вот они уже полны
Тепла и влажного дыханья.
Мне власть чудесная дана:
Я нарекаю имена.
- Ты решил, что этот гимн - о первом жреце? - удивился Луцэ.
- Разве нет? - снова смутился царевич.
- Ты прав, Игъаар - ты замечательно перевел то, что я написал... Признаться, я никогда не думал, что хоть кто-то прочтет мои стихи... и тут появился Каэрэ...
- И рассказал мне о них! - воскликнул Игъаар.
- А потом ты перевел эти стихи...
- Гимны. Это гимны. И дети реки Альсиач будут их петь, - ответил Игъаар уверенно.
- Я отдам тебе мою записную книжку, Каэрэ, - вдруг сказал Луцэ. - Никто, кроме тебя, не прочтет моих стихов на моем языке...
Каэрэ молча взял потрепанную записную книжку в кожаном переплете.
- Ты покидаешь нас, Луцэ? - спросил царевич, словно надеялся на чудо.
- Да. Я хочу умереть воином. Зарэо посадит меня на своего коня, рядом с собой, во время битвы.
- Войско Зарэо перестроено так, как ты предложил, Луцэ. Гаррион и я укрепляет левый фланг. Нилшоцэа не устоит! Да увидят это твои глаза! - произнес Игъаар.
- Я хочу остаться с тобой, Луцэ! - вскричал Каэрэ в невыносимой печали.
- Это решено не нами, Виктор, - сказал Луцэ. - И так будет лучше.
- Как красив язык сынов Запада, - проговорил Игъаар.
- Мы - не сыны Запада, - засмеялся Луцэ.
- Ты не мог бы прочесть мне еще гимн - на твоем языке? - попросил Игъаар. - Я хочу послушать, как он звучит.
- Что осталось? Вдыхать стихи,
Выдыхать потеплевший воздух,
Притворяясь глухой, глухим
Напевать о далеких звездах,
Петь в полголоса, погрузив
Взгляд в закрытое сеткой небо,
Петь о звездах хрустально-бледных,
Так похожих на нас вблизи...
- Что осталось? Черновики,
В кроне дуба умолкший ветер,
Прутья ивы от ветхой клети
Птицы, выкормленной с руки.
И так тихо в ночном саду,
Что теперь на кусочек хлеба
Я приманиваю звезду -
Вместо птицы, обретшей небо.
К ним подошел Миоци.
- Ты готов, чтобы пойти со мной? - спросил он негромко и мягко у Каэрэ. - Я уже простился с Раогай...
- Как Раогаэ? - спросил Луцэ с улыбкой.
- Уже встает на ноги... - отвечал ему белогорец. - Спасибо тебе за все, Луцэ. Надеюсь, я еще увижу тебя.
- Мы все увидимся, - снова улыбнулся Луцэ. - Я рад был встретиться с тобой, о белогорец, смотрящий со скалы.
Они обнялись - огромный Аирэи осторожно сжал тельце маленького человека.
- Помоги мне пересесть к Игъаару, - попросил Луцэ. - Но прежде дай мне обнять тебя, Виктор. Не плачь...
- До встречи! - воскликнул Игъаар, тоже вытирая слезы.
- Не печалься так, Каэрэ, - сказал Луцэ на языке, понятном только им двоим. - В путь!
- В путь! - воскликнули вместе Каэрэ, Миоци и Игъаар. Кони разъехались - Миоци и Каэрэ отправились в Белые горы, Игъаар - в стан. На повороте Каэрэ обернулся, не в силах сдержаться. Он увидел, что Луцэ, сидя рядом с Игъааром, махал ему рукой и светло улыбался. Игъаар, поймав взгляд Каэрэ, тоже замахал ему рукой.
- Весна да коснется вас! - донес ветер его юношеский голос.
И Каэрэ с Миоци отправились в сторону Нагорья Цветов.
Сын Игэа Игэ
Хижина у моря была пуста. В ней не было следов погрома или насилия - просто Лаоэй, дева Всесветлого, сложила аккуратно циновки и вымытую посуду, и погасила светильники.
Но она оставила воду в кувшине у дверей - на случай, если сюда придут странники - и сушеные лепешки и фрукты - на тот же случай.
Аэй напилась - а есть она не хотела. В очаге лежали сложенные дрова, а на них лежало кресало - и дочь степняка развела огонь. Потом она развернула циновки и легла - она очень устала и уснула.
Сон ее был тяжел - блаженное забытье не приходило, вместо него была лихорадочная дрема, полная тяжких мыслей. Ребенок ворочался под ее сердцем, не понимая вместе с ней, отчего они ушли из Тэ-ана и пришли к морю, на границу Аэолы и Фроуэро.
Наконец, усталость взяла свое и ей начал сниться сон. Лаоэй, дева Всесветлого, пришла и села рядом с ней, и хотела выслушать ее рассказ.
"Игэа думает, что его мать изменилась... Он думает, что она полюбит меня, что Всесветлый просветил ее ум... Он считает, что в Тэ-ане слишком опасно, он умолял меня уйти, чтобы сохранить детей - Лэлу и нашего нерожденного малыша. Огаэ не захотел уходить, он решил остаться... он уже большой... Игэа отправил верных людей, чтобы они сопровождали меня, и мы долго ехали на повозке, долго, долго, о Лаоэй! Но потом я прогнала их всех. Я одна пошла к Анай и отдала ей Лэлу, и Анай не видела меня... И никогда не увидит больше. И я никогда не увижу ни Лэлы, ни Огаэ, ни Игэа..."
