1956 Я о богатстве сроду не мечтал Я о богатстве сроду не мечтал. И капитал считаю вещью грязной. Но говорят, я нынче мыслить стал Методою мышленья — буржуазной. Так говорят мне часто в наши дни Те, у кого в душе и в мыслях ясно. В Америке такие, как они, За те ж грехи меня б считали красным. Решительно теперь расколот век. В нем основное — схватка двух формаций. А я ни то, ни сё — я человек. А человеку — некуда податься. Повсюду ложь гнетет его, как дым, Повсюду правда слишком беспартийна. Таких, как я, — правительствам любым Приятней видеть — в лагере противном. Но все равно потом от всех страстей, От всех наскоков логики плакатной Останется тоска живых людей По настоящей правде. Пусть — абстрактной. 1954 Я не был никогда аскетом… Я не был никогда аскетом И не мечтал сгореть в огне. Я просто русским был поэтом В года, доставшиеся мне. Я не был сроду слишком смелым. Или орудьем высших сил. Я просто знал, что делать, делал, А было трудно — выносил. И если путь был слишком труден, Суть в том, что я в той службе служб Был подотчетен прямо людям, Их душам и судьбе их душ. И если в этом — главный кто-то Откроет ересь — что ж, друзья. Ведь это всё — была работа. А без работы — жить нельзя. 1954 Подмосковная платформа в апреле Еще в лесу зима бела, Но за лесным кварталом Уже по улицам села Ступаешь снегом талым. И ноги ходят вразнобой, И душно без привычки Ходить дорогой зыбкой той К платформе электрички. Но вот дошел ты. Благодать. Кругом в воде березки. И странно-радостно ступать На высохшие доски. Здесь на платформе — май, весна, Пусть тает снег… Но явно Дождями вымыта она И высохла недавно. 1955 Рассудочность Мороз был — как жара, и свет — как мгла. Все очертанья тень заволокла. Предмет неотличим был от теней. И стал огромным в полутьме — пигмей. И должен был твой разум каждый день Вновь открывать, что значит свет и тень. Что значит ночь и день, и топь и гать… Простые вещи снова открывать. Он осязанье мыслью подтверждал, Он сам с годами вроде чувства стал. Другие наступают времена. С глаз наконец спадает пелена. А ты, как за постыдные грехи, Ругаешь за рассудочность стихи. Но я не рассуждал. Я шел ко дну. Смотрел вперед, а видел пелену. Я ослеплен быть мог от молний-стрел. Но я глазами разума смотрел. И повторял, что в небе небо есть И что земля еще на месте, здесь. Что тут пучина, ну, а там — причал. Так мне мой разум чувства возвращал. Нет! Я на этом до сих пор стою. Пусть мне простят рассудочность мою. 1956 Я жил не так уж долго… Я жил не так уж долго, Но вот мне тридцать лет. Прожить еще хоть столько Удастся или нет? Дороже счет минутам: Ведь каждый новый год Быстрее почему-то, Чем прошлый год, идет… Бродил я белым светом И жил среди живых… И был везде поэтом, Не числясь в таковых. Писал стихи, работал И был уверен в том, Что я свое в два счета Сумею взять потом — Потом, когда событья Пойму и воплощу, Потом, когда я бытом Заняться захочу. Я жил легко и смело, Бока — не душу — мял, А то, что есть пределы, Абстрактно представлял. Но никуда не деться, — Врываясь в мысль и страсть, Неровным стуком сердце Вершит слепую власть. Не так ночами спится, Не так свободна грудь, И надо бы о быте Подумать как-нибудь. Советуюсь со всеми, Как быть, чтоб мне везло? Но жалко тратить время На это ремесло… 1956 Трубачи Я с детства мечтал, что трубач затрубит, И город проснется под цокот копыт, И все прояснится открытой борьбой: Враги — пред тобой, а друзья — за тобой. И вот самолеты взревели в ночи, И вот протрубили опять трубачи, Тачанки и пушки прошли через грязь, Проснулось геройство, и кровь пролилась. Но в громе и славе решительных лет Мне все ж не хватало заметных примет. Я думал, что вижу, не видя ни зги, А между друзьями сновали враги. И были они среди наших колонн, Подчас знаменосцами наших знамен. Жизнь бьет меня часто. Сплеча. Сгоряча. Но все же я жду своего трубача. Ведь правда не меркнет, и совесть — не спит. Но годы уходят, а он — не трубит. И старость подходит. И хватит ли сил До смерти мечтать, чтоб трубач затрубил? А может, самим надрываться во мгле? Ведь нет, кроме нас, трубачей на земле. |
