– Саске…

– …не знаю, что мне теперь надо сделать, чтобы хоть что-то… исправить…

– Саске, пожалуйста, – кладу руки ему на шею, затем беру лицо в ладони. – Делать ошибки и поддаваться эмоциям – это нормально!

– Нормально? Но я не хотел драться с тобой тогда! Я хотел поговорить. А пелена упала и всё, не помню, как, когда и из-за чего всё это… в голове помутилось.

Осторожно ослабляю захват, а потом и вовсе убираю ладони с теплых щек. Учиха смотрит настороженно. Слабые отголоски солнечных зайчиков, пляшущих под потолком, оседают на потерянном лице и растрепанных волосах.

Итачи был прав – это самая настоящая глина. Одно мое слово может превратить его в невнятный ком чувств и эмоций, как и вернуть прежнюю форму. Однако, между нами выросла мембрана недоверия – слышим, пониманием, киваем друг другу, а поверить не можем. Или не хотим. Насколько было бы проще, если бы хотя бы один из нас умел бороться с подобными препятствиями…

– Давай-ка вспомним, как было с самого начала: Итачи сам пришел в Синтагму. Ты его туда не звал – это его выбор. И я туда тоже пришел сам. Да, пускай, мне не свезло, но ты здесь играешь не такую уж важную роль. А Сасори? Что поделать, если он был придурком и отказ воспринял в штыки? Ты не предлагал ему покончить жизнь самоубийством, так ведь? Тогда за что ты снова себя коришь?

– Я разрушил твою жизнь.

– Ты ее украсил, дебила кусок. Я не представляю на что она должна быть похожа без тебя.

Приходится снова хорошенько прижать его руку к шраму. Думаю, его можно сделать символом нашей откровенности.

– Можешь проверить. Тело заживает, а я живучий. Чтобы меня убить нужно что-то посерьезнее Розы, яда и твоего кулака. Я уже не знаю, кто со мной – демоны ли, ангелы или единороги, но чтобы меня заполучить, смерти нужно постараться. И, думаю, Итачи тоже ни разу не слабак. А теперь… хочу, чтобы ты запомнил самое главное.

– Что?

– Я все еще хочу спрятать тебя в какой-нибудь научно-исследовательский комплекс, под землю, на минус трехсотый этаж, в мягком гробу и металлическом коробе. И чтоб еще никто подойти просто так не мог – всё по пропускам, вахта, сканер радужки и отпечатков пальцев. И то не факт, что я был бы за тебя спокоен. Но как себя будешь чувствовать ты, находясь под опекой?

– Ужасно.

– Точно. И пока ты не веришь мне, пока пытаешься защитить, откидывая с первых рядов в тыл – я тоже буду чувствовать себя ужасно. И буду проигрывать. Так у нас ничего не получится. Никогда.

Он кивает и, наконец, перестает выворачивать руку. Кладет пальцы поверх раны – очень осторожно, неуверенно. Ведет подушечками вниз, по линии. Почти так же, как тогда, на кухне. Только без лезвия.

Его немного потряхивает, взгляд подернут дымкой, но в целом испытание пройдено.

– Каково это было? – тихо спрашивает, утыкаясь в мою шею. Поцелуй короткий, невесомый. Нежный.

– Страшно. Очень. Но мы живы.

– Ты прав. Мы живы.

Эта простая истина звучит из его уст как нечто удивительное, невероятное. Руку даю на отсечение, он даже не задумывался об этом, занимаясь самобичеванием. Всему-то их учить надо, Учих этих…

Саске обвивает меня руками и гладит спину – так медленно, что успевает пальцами прощупать каждый позвонок. Неспешные, немного ломанные движения перетекают в мягкие и уверенные.

– Хочу кое-что тебе показать, Наруто. Только не смейся, хорошо?

– Ничего не могу обещать.

Учиха морщит нос, а затем выпускает меня из объятий и поворачивается спиной. Затем чуть-чуть оттягивает ворот своей футболки. Сначала я вылавливаю острую черную полоску на белой коже – сердце ухает вниз, к почкам, и продолжает остервенело биться уже там. Тяну ткань ниже и полотно раскрывается полностью.

У него тут…

Перо.

– Перо? – тупо повторяю я.

И доходит. Долго доходит, с минуту, наверное.

Левитация маленьких предметов – это мой коронный навык. Если бы кому-то требовалось найти штуку, которую я брал в руки так же часто, как Саске – карты, он бы нашел именно перо.

– Когда успел? – спрашиваю, а большой палец обводит покрасневший край татуировки. Кожа всё еще немного воспалена.

– После… той «операции», мы ездили к Саю и были «полотнами»…

– Итачи тоже?

– Ага. У него теперь какой-то санскритский треугольник прямо под волосами, на шее. Понятия не имею, что он значит. Я в подробности разговоров этих двух даунов с синдромом поиска глубинного смысла не вдавался.

– Вы с Саем помирились? – осторожно касаюсь губами самого кончика пера. Саске откликается с задержкой, изо всех сил стараясь расслабить плечи.

– Наруто, – наконец, предупреждающе вздыхает он.

– Прости. Я так соскучился…

Учиха мягко выкручивается из моих полуобъятий.

Короткий поцелуй обжигает кожу щеки. Саске прижимается ко мне совсем как тогда на кухне, прежде, чем огненная боль разрезала реальность пополам.

– Я тоже соскучился.

Так мы и стоим, прикрыв глаза и просто дыша общим воздухом. На душе штиль – ветер утих, волны сошлись в ласковой глубине и всё встало на свои места. А может быть, и заняло новые.

Саске небрежно прикасается к моей шее, ведет незамысловатую дугу к уху. Тепло разливается под кожей, постепенно гася шипящий, злой мороз.

– Мы должны встать на ноги как можно скорее, – тихо урчит он. – Ты слышишь? Мы не можем больше спотыкаться.

– Ни за что.

Касания постепенно становятся менее осторожными, более требовательными. А ему на самом деле нравится трогать мои болячки? Вот ведь двуличная скотина.

– Пойдем.

– А Итачи…

– Итачи ушел.

– Откуда ты знаешь?..

– Он же мой брат.

Мы тихонько поднимаемся по лестнице, не размыкая рук. Приклеились ладошками. Намертво.

В доме тихо – чуйка Саске не подвела, Итачи решил оставить нас одних на время.

Хороший он, все-таки, хоть и псих.

В спальню мы забегаем, цепляясь друг за друга до хруста в пальцах, лихорадочные, больные. Хлопает дверь и что-то хлопает между нами: может быть, та самая пелена, за время знакомства ставшая неизменным спутником по жизни. Я уверен, когда-нибудь она вернется обратно, но зато сейчас ее нет, дыхание общее, намерения обнажены и желания кристально-чистые, ясные.

Два шага – Учиха валит меня на кровать, но тут же обжигается о красную линию на груди, замирает, выдирая у жадного пространства маленькие клочки воздуха. Немного поразмыслив, опускает голову и целует самый край, не рану, но самое близкое место. А я путаюсь пальцами в его волосах и чуть-чуть надавливаю, заставляя, как в подвале, быть откровеннее. И он подчиняется – дыхание касается кривого шва, а затем на коже остается болезненное ощущение недопоцелуя.

– Это всего лишь тело, Саске. Всего лишь…

– Ты шутишь, да? – такими недопоцелуями он добирается до моей шеи, и, удерживая вес на руках, возвращается к прикосновениям. – А да, шутишь…

– Хочется, чтобы ты перестал об этом думать.

Ради спокойствия его величества, перекатываюсь с ним к краю кровати и оказываюсь сверху. От одеяла пахнет чем-то лекарственным, от Саске – домом, прохладой, теплом. Прижав мои бедра к своим, он тихо выдыхает через нос.

– Черт, Наруто, как ты умудряешься… быть таким сексуальным в ранах и синяках?

– Секреты соблазнения Узумаки, – посмеиваюсь, обводя пальцами следы моих кулаков на чужом теле.

И мы забываемся. Так, как умеем. В прикосновениях, в невнятных извинениях, в ласках и в сожалении обо всем случившемся. Нам бы пару суток вот так копошиться, есть виноград, смеяться и болтать о каких-нибудь глупостях. Но нет, за дверью всё тот же мир, полный несправедливости и опасности, где расслабление может стоить слишком дорого.

Саске сам не понимает, что чувствует, и его эмоции сменяются со скоростью гепарда в погоне, а у меня вообще проблемы – двигаться больно.

Боли много. Вспыхивает в нечаянно задетых синяках, в груди, в ушибах и ободранных пальцах. В глазах тоже. Близость причиняет страдание нам обоим – столько же, сколько удовольствия.