— Доброе утро.

Никита повернулся.

Лёша стоял в проходе, прислонившись к косяку. Паранормальная активность покинула его тело и он снова стал обычным, неуютным и слегка отстранённым.

— Наверное.

— Завтракать будешь?

— Пожалуй, нет. Но спасибо за сеанс жалости, немного даже помогло.

— Твоя проблема никак не связана с тем, что мы переспали. Это был не жест доброй воли.

— Жест недоброй воли, — рассмеялся Никита.

Его вещи висели на сушилке, так что он начал одеваться, выставляя напоказ худобу, лопатки и множество шрамов. Не просто множество — коллекцию, богатую и пугающе-разнообразную.

— Ты не способен принять то, что можешь кому-то нравиться?

— Я тебя умоляю. Это ненадолго. Даже если что-то такое и случилось, ты разочаруешься, причем довольно скоро.

— Дашь повод?

— Целый пучок поводов. Не надо, окей? Ты не настолько глуп. Как уже сказал — меня проще убить.

Лёша пропустил его в коридор и не стал задерживать. Проследил за процессом обувания, постоял рядом, открыл дверь. Лишь когда Никита был за секунду до побега — заговорил.

Сказал:

— До встречи.

И улыбнулся так, что повеяло ночью. Ледяной, призрачной ночью, которая изменила всё.

— Да, — ответил Никита, не уверенный на самом деле ни в чем.

Дверь за ним закрылась.

Спустившись на подъезд, Никита какое-то время посидел на скамейке, вглядываясь зиме в глаза.

Дышалось легко.

И курить до сих пор не хотелось.

========== 27 - Спэшл: дисторсия (Лёша/Никита) ==========

Комментарий к 27 - Спэшл: дисторсия (Лёша/Никита)

Упоминается

Andrea Bocelli - Ave Maria (Caccini)

На какой-то миг он действительно поверил, что справится.

Думал: что-то случилось. Что-то с ним случилось раз руки перестали дрожать без всякого повода, а чашка на полке стала не так уж важна.

Ещё и не курил целый день.

Но на следующую ночь вернулись кошмары. Реальность посмеялась над его наивностью и, раздавив тяжелым пальцем слабую надежду, объявила — мальчик мой… ты проиграл.

Лезвие снова разрезало спину, суставы выкручивала цепь, глина забивалась в рот и уши, хриплый голос предлагал измениться и стать совершенным. Старая музыка накручивалась на нервы, как канат — на катушку, ровными удушливыми слоями.

Он проснулся в воскресенье.

Он проснулся в воскресенье: липкий от пота, с беспокойным лихорадочным сердцем, скрученный паникой в крепкий нервный узел, больной и ужасно уставший.

Так всегда и бывает. Стоит мышке решить, что она спасена, кошачья лапа падает сверху и когтями прорезает пушистое тельце до самого желудка. Природа, что с неё взять.

Никита не помнил, как поднялся и как умывался ледяной водой — тоже. Очнулся в коридоре, на грани срыва. Но ему предстояло интересное приключение, поэтому нытьё следовало отложить на попозже.

Рецепт лежал там же, где он его оставил. Под чашкой на полке. Рецепт. Отличное, кстати, слово — неразложимое. Короткое и игольчатое, как удар хлыста с крючками. Бах! Рецепт!

Список был придуман давно: пачка глины для лепки, бутылка водки, лекарство по рецепту Подольского, две пачки сигарет, яблоко, лидокаин-спрей и сменные лезвия для бритвы. В голове прокрутил сотню раз, так что при всём желании не смог бы отклониться.

Никита вернулся домой к одиннадцати. Телефон просил электричества, и он щедро позволил ему насосаться напоследок. Тем более требовалось отправить пару сообщений и включить какую-нибудь непринуждённую музычку.

На кухне Никита бросил пакет на пол, отодвинул стол в угол и разложился по-царски. Начать полагалось с водки и глины, но приготовления никто не отменял, так что он разложил по порядку: таблетки, лезвия, внушительную гору соли. Яблоко — к таблеткам, лидокаин — к лезвиям, водку — к соли. И закурил, с подозрением глядя на свою композицию.

Давно пора. Давно, блядь, пора. Только выбрать осталось.

Ос-тал-ось. Осталось. Лось? Боже, это уже не смешно…

— А зачем выбирать? — выдохнул Зацепин, чувствуя, как голова идёт кругом от никотина. Подумать только, всего один день без сигарет.

Соль Никита размазал пяткой, а вот от водки отказываться не стал.

Первым делом он написал Подольскому, хотя знал, что на старый номер — в пустоту. «Ты сука и мразь, но ты всегда был прав, поэтому я замолвлю за тебя словечко в Аду».

Мама. Маме не нужно, она и так натерпелась. Да и зачем портить человеку отпуск, правда?

Дальше шёл Костя. С ним следовало быть осторожнее — он умный и любые творческие выражения раскусит очень быстро. Может, лучше вообще не писать?

«Дела налаживаются, Пятнышко». И не соврал, и успокоился.

Четвертым шёл Лёша. Сердце беспомощно ёкнуло, потому что с ним следовало быть не просто осторожным. С ним следовало не быть вообще.

Но поблагодарить надо. Хоть как-то.

«Спасибо за субботу», — написал он. И, включив фоном одну из Аве Марий Бачелли, вернулся к кучкам.

Вопрос один: вены или таблетки? Может, всё сразу? Почему нет?

Глину было распаковывать интересно. Тошнить начало уже от упаковки, а когда наружу показалась красноватая гладкая масса, затрясло. Наблюдая за своими ослабшими пальцами, Никита оторвал значительный кусок и, периодически смачивая руки водкой, занялся делом. Мария хорошо дополняла — ощущалось почти как в детстве. Восторженно.

— А-а-а-а-авэ-э-э-э… Ма-а-а-ария-я-я-я…

Какого черта эта «Мария» вечно «Аве»? И вообще, что это значит?

Хлебнув водки, он полез гуглить и заляпал телефон красными разводами. Лёша и Костя что-то написали, но читать Никита не стал. Выдумывать ответы не хотелось.

Аве Мария. Радуйся, Мария! Молитва. Католическая. Начальные слова ангельского приветствия. Да зашибись.

Он отбросил телефон и обнаружил, что слепил лицо. Лицо было мягкое, скуластое, неулыбчивое.

Радуйся, Мария. Радуйся, как никогда не радовалась — тебе это затирают уже сотню лет, так ведь? Чего же ты до сих пор не рада? Как это по-человечески подло, в самом деле.

— Найди себе хобби, Мария, — прошептал Зацепин, разрезая яблоко пополам. Горсть не зашла, пришлось закидывать таблетки тремя порциями и заедать яблочком, чтобы не стошнило сразу. — Отвлекись, Мария. Сходи в кино, договорились? И вообще, хорош страдать фигнёй.

Неулыбчивое лицо почти поплыло, когда начался спазм. Это был приступ и пережидать пришлось, уткнувшись лбом в пол.

Ну, хоть проревелся, а то давно уже как-то не плакалось по-настоящему. Какое мерзкое слово, кстати — плакалось… склизкое, тянущееся, будто язык прилипает к зубам.

Побоявшись, что лидокаин помешает лепить, Никита загнал спрей под стол, утёр сопли и взял лезвие. С венами будет перебор и слишком уж драматично, но в глину пару капель можно — для антуража.

Аве Мария вдруг заглохла и заиграла мелодия звонка. Проморгавшись, Никита посмотрел на телефон. Звонил Лёша.

Его захотелось послушать.

— Таки здравия желаю, — весело выдал Никита, прижав сотовый плечом.

— Чем занят? — поинтересовался убаюкивающий голос, и подумалось, что умереть под него будет даже приятнее, чем под Марию.

Зацепин лег на бок и поелозил пальцами в соли, чтобы убрать лишнюю влагу. Из-за неё глина начинала расплываться. Свеженькую рану неприятно защипало. Тут же рядом нашлись сигареты.

— Ты был прав. Убить проще, ей-богу.

— Что? — переполошился Лёша. — Мне приехать?

— Я всё равно тебе не открою, — пьяно мурлыкнул Никита. — Так что извини. Но ты пытался. Хороший мальчик, жаль псих.

— Ты пьян.

— Нет ещё, просто счастлив. Как Мария. Ей талдычат — радуйся, так что…

Лёша сбросил. Никита вдруг испугался, что он всё понял, но быстро успокоился. Дверь заперта, и никто не вмешается, даже если очень захочет.

Так он думал, но кто мог предположить, что Лёше хватит пятнадцати минут, что он возьмет с собой инструменты и просто вскроет дверь?

К тому моменту реальность ловилась фрагментами. Рыбак из Никиты всегда был никудышный, а тут она ещё и брыкалась, сука такая.