Говорил же — типун мне на язык или под пресс его, а лучше — отрезать к херам…

Да, Данька был чувствительным человеком, а чувствительных людей я не любил.

Надо ли говорить, что времена меняются?

— Ты дебил, ты в курсе?

Новиков шмыгнул носом, утирая огромную, как у годовалого ребенка, слезищу и пропуская меня в глубины своей тихой двухкомнатной квартиры.

— Фильм прям в душу зашёл, — сердцещипательно морщась, сказал он. — А ты чёрствый кирпич, вот что. И не понять тебе, как я рад, что русские начали снимать хоть что-то смотрибельное.

Недолго думая, я переместился на кухню. У всех людей, приходящих к Даньке, раза со второго вырабатывался рефлекс — разуваться-раздеваться за считанные секунды и тут же бежать в безопасное место. То есть на кухню. И закрывать за собой дверь.

Пока я наливал себе чай, Новиков залез на подоконник и уткнулся в стекло, косплея ванильную пизду. В антураже своей холостяцки-неприбранной кухни он выглядел особенно драматично.

Ещё одна особенность была в том, что, как правило, бытовухой у него заведовали гости — хозяин это дело терпеть не мог. Поэтому его «чувствуй себя, как дома», означало именно то, что должно означать.

— Чё смотрел-то?

— «Экипаж». Штука на грани фантастики, но грустненькая очень, — сюп-сюп. — Зайчик, достань мне сникерс из холодильника.

— Кто хранит сникерсы в холодильнике? Ты больной ублюдок, — я сунулся в хладный храм металлик оттенка и вытащил целый пакет мини-сникерсиков. Заодно прихватил кастрюлю с чем-то неведомым, но предположительно съедобным.

В этот момент дверь содрогнулась, и по линолеуму в лучших традициях фильмов ужасов заскрежетало что-то острое.

— Иди на место, сука ревнивая, — сказал я, поставив кастрюлю на стол и трусливо приоткрыв дверь так, чтобы создалась малю-ю-ю-юсенькая щель. Подмышка Сатаны, именуемая Маргаритой воззрилась на меня недобрым карим глазом.

— Не обижай мою девочку.

— Девочку? Ты про этот злющий карьерный самосвал на ножках?

Боясь ослаблять бдительность, я кинул Даньке пакет шоколадок и вернулся к смертельно опасным гляделкам с Ритусей.

На самом деле Рита мне нравилась. А вот я ей — не очень. Меня она пыталась сожрать, как и всех людей, к которым Данька испытывал хоть какую-то симпатию.

Дважды она рвала мне джинсы, один раз — футболку, когда я согласился остаться на ночевку. Мы напились так, что Данька по ошибке уложил меня спать на её диване.

Да, у неё был свой собственный диван. На полу сволочь спать не соглашалась, как и тесниться с людьми — спихивала бренные тела на пол и была такова.

— Ритусик, иди на место.

«Девочка» на такое заманчивое предложение зловеще оскалилась и попыталась протолкнуть лапу в щель, но я был хитрее, придвинул стул и сел на него, создав таким образом баррикаду.

— Знаешь, она от тебя без ума, — встрял в наш содержательный диалог Новиков. — Вовка бы уже в травмпункт поехал.

— Шутишь?

— Почти.

Мы уютненько помолчали, прислушиваясь к неглубокому дыханию Риты.

— У тебя проблемы были с того раза?

Я вздрогнул и, чтобы чем-то себя занять, сунул нос в кастрюльку. На дне лежали сосиски и порция гречки. Кто её сварил, оставалось лишь гадать, ведь Новиков кухонную суету презирал и мог приготовить только доширак. И тот недо-или перезаварить.

— Нет. Твоя опека помогла, спасибо. Но слухи ходят…

В «тот» раз Даня прикрывал меня от гомофобов — ребятки наскакивали всерьез только вне универа, да и всего пару раз. Как оказалось, ненавидеть нетрадиционных все горазды, как и издалека погавкивать, а травмировать человека по-настоящему — всем ссыкотно.

Если честно, я думал, что в наше время настолько модно ненавидеть геев, что бедных напуганных гетеросексуальных ополченцев ничто не остановит: ни Данька, ни отчисление, ни полицаи.

Но нет. Слава богу, по большей части всем на всех насрать, и открыто воющих среди студентов технического универа оказалось очень мало.

Отстали они быстро, как только поняли, что всюду развод, а Данька выглядит слишком опасно для обыкновенного пидорка.

Вся соль в том, что приставания, в отличие от запугиваний, не закончились. Нихуяшеньки.

— Я требую оплату.

— Карточкой или наличкой?

— Хочу воспользоваться твоим телом, — он свесил ноги с подоконника и почесал одну о другую. Из-под штанины мелькнул штопанный шрам, хорошо заметный на смуглой коже. — Пошли на выходных по магазинам?

— Э? Нах?

— Ты же шаришь в компах. Мне бы видюху новую купить, моя уже «Ведьмака» со слезами тянет.

— Давай ближе к делу обсу…

Внезапно я поехал. В самом прямом смысле — Маргарита сдвинула меня вместе со стулом, видимо, слегка заскучав. Данька подозвал её, похлопав по коленкам. В два прыжка преодолев кухню, она поднялась на задки и подставила под ласковые ладони свою черношерстную голову.

Таким образом, Рита погребла Даню под своим пушистым туловищем, а я остался, несколько напряженный, сидеть на стуле с кастрюлькой в обнимку.

Данька быстро и легко убеждал всех, что Рита — милый гигантский одуванчик, и если она решила слегка прикусить одежду, это игрульки, не имеющие ничего общего с попыткой отъесть ногу. А я понимал лишь то, что подобные собаки при желании убить — убивают за секунду, которую даже осознать не успеешь.

Проблема в том, что было между нами с Ритусей напряжение. Чувствовала она, видимо, что Даня питает ко мне искреннюю привязанность.

Сукой она ревнивой была, в общем.

— Знаешь, Даша меня благодарила. Ну, за то, что я за тобой приглядываю. И извинялась. А ещё я выяснил её псевдоним.

— А мне ни слова не сказала.

— Думаю, она чувствует себя виноватой.

— Здасте-мордасте, приехали и остановились.

— Но талант у неё определенно есть, я посоветовал не бросать перо, — слегка придушенно глаголил мой ненаглядный друг. — Риточка, ну потерпи чуть-чуть. Скоро этот хер с горы свалит и нам с тобой никто не помешает наслаждаться друг другом.

У Даньки была собственная квартира, чему я очень, по-чёрному завидовал. Мне такую роскошь иметь не полагалось, так как родители зарабатывали неплохо и сразу приобрели гнездо на троих. Как я ни умаливал мать, потряхивая бюджетной основой своего обучения, всё равно оказывался неубедителен.

— Свалишь — отупеешь моментально, — говорила она, отворачиваясь к зеркалу и размазывая по лицу пятый слой сверхдорогого крема. — Окончишь универ — поговорим.

Лаконичная у меня была маман, короче говоря.

— Правду говорит, со мной так и было, — с гоготом добивал папан.

Я лишь трагично вздыхал — ладно хоть деньги мне давались без подъебов.

— Если Дашка перестанет постоянно пить, может и пробьется в писатели. Она день без коктейля не может провести. Я тоже бухаю, да, но не каждый же день, — сердито забормотал я, чем на свою голову привлек внимание Маргариты.

Она отлипла от Даньки и прибилась к моей ноге, будто корабль к пирсу.

Обычно животные, как говорится, клянчат еду. Маргарита не клянчила. Маргарита весила килограммов пятьдесят. Она отжимала, как быдло подвальное, мои сосиски, и мне нечего было ей противопоставить.

Данька наблюдал за процессом со снисходительной мальчишеской ухмылкой, наверняка мысленно делая ставки — сдамся я через минуту или через две.

— На, — тоскливо вздохнув, я разорвал сосиску пополам и хотел было съесть вторую часть, но не тут-то было. Маргарита поймала свой кусок в полете и стала отжимать то, что осталось, придавив огромной теплой лапой мою стопу.

Пришлось отдать. Я же не самоубийца.

— Хорошо смотришься. Ты был бы отличной жёнушкой, чувак.

— Ты думай, при ком такое говоришь! — почему-то слегка покраснев, прошипел я. — Кстати, в последнее время ты часто шутишь на «такие» темы. Завязывай уже.

— Ты чё, гомофобом заделался после истории с письмом?

— Нет. Это странно и смущает, понял? Достаточно и того, что половина универа думает, что мы встречаемся.