Баба Настя наливала мне кружку молока и расспрашивала, как у меня дела (однажды, рассказывая, как у меня дела в школе, я показал бабе Насте какую-то книжку или тетрадку, на что баба Настя сказала: "Не могу прочитать, я же неграмотная" - это меня тогда поразило до глубины души, до этого я никогда не встречал неграмотных людей и думал, что они все жили до революции; еще более удивительным для меня было то, что этот неграмотный человек оказался в моей собственной семье, где уже были два золотых медалиста - мама и тетка Оля, а другая моя прабабка, Олимпиада (баба Липа), окончила женскую гимназию в Мариуполе) - мы подолгу сидели во дворе, потому что в доме у них было очень тесно (тогда, сидя у бабы Насти во дворе, я совсем не задумывался о том, что когда-то они жили в этом доме вдесятером: прадед Мирон с бабой Настей и их восемь детей - у деда было четыре брата и три сестры). Мне очень нравилось у бабы Насти - они с Михаилом жили не очень зажиточно в отличие от моих бабушки с дедом, тем более, что Михаил выпивал и нигде не работал (в молодости, "по пьяной лавочке", он провел год в тюрьме и еще один год - в "дурдоме", о чем не принято было упоминать), но все же у них, как у всех в нашем селе, были сад и виноградник, а значит, они делали вино и его продавали (бывали, впрочем, годы, когда Михаил употреблял весь виноматериал еще на стадии "браги"), а к тому же Михаил был хорошим рыбаком, ходил в море круглый год и ловил много рыбы, которую, опять же, они с бабой Настей могли продать. Во дворе у них было красиво и уютно, как в тех дворах с садами ("вишневыми коло хаты"), что показывают в украинских кинофильмах - с колодцем-крыницей с цепью на вороте, подсолнухами, лопухами и тыквами. Всегда считал села вроде нашего разновидностью рая на земле - местом, где ты можешь не работать, сидеть круглый год (сколько той зимы?) под вишней, пить вино, ловить рыбу на пропитание и не слишком заботиться о хлебе насущном.

Я навещал бабу Настю всякий раз, когда шел на почту, а иногда и просто так - без почты, но все же сейчас мне кажется, что бывал я у нее слишком редко - всего несколько раз за лето. В детстве все кажется вечным - мне казалось, что баба Настя никуда не денется.

- "Волна" -

Я уже почти у центра - по правую руку от меня массивные железные ворота (с фигурными нашлепками в виде чаек; конкуренцию чайкам в деле украшения ворот пионерлагерей и частных усадеб у нас могут составить только дельфины) пионерлагеря "Волна", который, можно сказать, был моим вторым домом, хотя нет (все же я никогда не бывал там в качестве пионера), скорее - ареалом обитания, продолжением нашего сельского дома. Бабушка работала в "Волне" ассенизатором (она мыла два больших пионерских туалета), а дед - сторожем. В обязанности деда входило включить вечером ночное освещение (посредине лагеря на стене висел шкаф с рубильником, включавшим уличные фонари), а рано утром - его выключить. Все остальное время деду нужно было спать в сторожке - маленьком деревянном домике. Дед попросту брал свои газеты из "дальней" комнаты в доме (или книгу Альфреда де Мюссе "Исповедь сына века"), переносил их в лагерную сторожку и читал их там, лежа на топчане, как обычно, с "беломориной" в зубах. Иногда я навещал деда в его сторожке и, глядя, как он там лежит на топчане с газетой, считал работу сторожа очень привлекательной. Если бы не весь тот катаклизм и коллапс, приключившийся со страной в 90-е, если бы мы так и остались в "совке" или родись я немного раньше, чтобы погрузиться в "совок" с головой, то я бы наверняка выбрал работу сторожа (это ночью, а днем бы пил вино, сидя в лопухах возле крыницы, как дедов брат Михаил). А бабушкин брат - дядя Миша Ловелас, вы помните, работал здесь же завхозом - то есть, по сути, был главным в лагере человеком, если не считать начальника лагеря (который появлялся и имел вес только летом - в сезон) и далекого областного начальства - настоящих хозяев лагеря.

Далекое начальство (которое время от времени приезжало, чтобы совместить полезное с приятным - проверку дяди Мишиной деятельности с его же гостеприимством) следовало всячески обхаживать и ублажать, чтобы дяди Мишино положение в качестве лагерного завхоза крепло и упрочалось. Чаще всего это выражалось в чебуреках. Наши места славятся чебуреками, и мои прабабушка Олимпиада и бабушка Маруся были одними из лучших в этом деле. Всякий раз, когда приезжало начальство, дядя Миша, завершив обязательную программу инспекции, вел делегацию проверяющих к себе домой на показательные выступления, где баба Липа накрывала им стол. Когда баба Липа умерла (в 1985 году - я хорошо это запомнил, потому что был май месяц, приближались каникулы и, в их предвкушении, я сидел в школе на уроках с хорошим настроением, и тут внезапно посреди урока дверь в класс приоткрылась, и я увидел маму - она вызвала учительницу, они о чем-то пошептались в коридоре, после чего позвали меня с вещами - мама забрала меня из школы и сообщила, что мы прямо сейчас едем в село, и только лишь какое-то время спустя - о том, что умерла баба Липа), дядя Миша Ловелас стал водить делегации к нам в дом - где чебуреки уже делала бабушка Маруся.

Иногда в деле ублажения начальства к чебурекам прибавлялась рыбалка - дядя Миша просил деда взять с собой в море кого-то из проверяющих. Дед, хоть и терпеть не мог брать на рыбалку посторонних, отказать никому не мог (иногда он брал с собой по их просьбе даже соседа - дядьку Хавалица и самого дядю Мишу Ловеласа, которых дед всегда ставил мне в пример, как самых никудышних рыбаков).

У лагерного начальства, приезжавшего с проверками на рыбалку и чебуреки, было даже свое имя собственное - "Соколовский". Эту фамилию я слышал чаще всего, когда к нам заходил дядя Миша и просил как следует подготовиться. "Соколовский приедет", - говорил он проникновенно, - "Маруся, я тебя прошу!" "Соколовский приедет!" - как загипнотизированная, повторяла бабушка и обещала не подкачать. Можете поверить, фамилия "Соколовский" звучала для меня не менее (если не более) внушительно, чем "Брежнев".

Пару раз я видел этого легендарного Соколовского живьем - это был красивый, высокий и стройный мужчина с белыми (он был блондин или седой), зачесанными назад волосами, похожий на режиссера Довженко. Он всегда неспешно шел впереди делегации, вполголоса отдавая распоряжения, а люди из окружавшей его свиты (включая дядю Мишу Ловеласа) внимали, семеня рядом и заглядывая ему в рот. Баба Липа и бабушка Маруся никогда не подводили дядю Мишу, Соколовский всегда оставался доволен нашими чебуреками, нам благоволил - и положение дяди Миши на должности завхоза, а также бабушкино с дедом на должностях ассенизатора и сторожа, оставались незыблемыми. Так продолжалось больше десяти лет, а потом Соколовского во сне зарубила топором жена-шизофреничка, и дяде Мише Ловеласу пришлось приноравливаться к новому начальству.

С нашего хоздвора-"поляны" в "Волну" вела запиравшаяся на крючок калитка - для удобства: дед с бабушкой так ходили на работу или за помоями для свиней в лагерную столовую; часто мы с дедом, когда шли на рыбалку, срезали путь к морю - напрямик через пионерлагерь, дядя Вова с семьей в полной экипировке (покрывала, простыни, полотенца, колья для навеса, надувные круги, пластмассовые игрушки, ситро в бутылках, абрикосы в пакете, шляпы и панамы) тоже любили срезать через лагерь дорогу к морю; мы с друзьями тоже постоянно там торчали - это было чертовски удобное место для игр. Более всего нас, конечно, привлекали футбольное поле и кинотеатр.

Вообще-то посторонним вход в пионерлагерь был строго воспрещен - а все местные (сельская детвора) считались посторонними. Поэтому наше положение было двояким - с одной стороны мы постоянно торчали в лагере, с другой же - нас в любой момент могли изловить и оттуда выдворить, и для этого не нужны были сторожевые собаки - персонал лагеря (вожатые и прочие) был злее всех собак мира вместе взятых. Если бы старик Рейган, давший "совку" определение - "Империя Зла", провел хоть одну смену в "Волне", он бы, без сомнения, назвал этот лагерь столицей империи - самым сосредоточением людского зла. Если вы с товарищами прогуливались среди бела дня по лагерю и вдруг видели вдалеке какую-нибудь тетку, то лучшим решением было - побыстрее смыться, потому что любая тетка (будь то вожатая, работник физической культуры или посудомойка) из лагерного персонала почитала своей обязанностью следить за тем, чтобы на территорию не проникали посторонние. "Мальчик, ты с какого отряда?" - так звучал самый убийственный вопрос, на который у нас не было ответа. Произнесение номеров наугад ("С пятого?" - отвечал ты как-то неуверенно) не выручало - тетка уже знала, что ни из какого ты ни отряда, а из села, а вопрос задала только для того, чтобы тут же на тебя наорать и выгнать из лагеря вон.