Но футбольное поле, конечно, манило - покажите любому мальчику расчерченный белым травяной газон с воротами, завешенными сеткой, и считайте, мальчик пропал. Когда пионеры уезжали, и лагерь переходил в наше полное распоряжение, мы с утра до вечера гоняли мяч на этом поле. Первое же мое воспоминание, связанное с футбольным полем, было не очень приятным - там проходил какой-то официальный матч между лагерями, мне было года три, я сидел на лавке в первом ряду рядом с бабушкой (бабушка не всегда была годна лишь на то, чтобы засыпать при виде Cофии Ротару в телевизоре, а когда была помоложе, то не гнушалась официальными мероприятиями и даже, в отличие от деда, частенько ходила купаться и загорать на море; помню, она еще таскала меня с собой в лагерную женскую баню, чему я не слишком радовался - наблюдать голых теток не было для меня тогда в приоритете) и, конечно же (такое обязательно должно случиться с каждым человеком на его первом официальном футбольном матче), посредине игры кто-то из игроков что есть силы ударил по мячу, и мяч (здесь бы пригодился какой-то синоним, но те, что употребляют футбольные комментаторы - "круглый", "кожаный снаряд", один отвратительнее другого) зарядил мне прямо в лицо - я упал с лавки навзничь, как сбитая кегля в кегельбане, и залился кровью - мутным от нокаута взглядом я различал суетившихся вокруг меня и причитавших людей - бабушку и других теток (посудомоек, кастелянш и "сестер-хозяек" - наверняка, это были те же тетки, которых я видел голыми в бане). Матч же, после небольшой заминки, продолжился - когда все убедились, что я жив, хоть и слегка не в себе.

Вторым (или первым?) развлечением после футбола в "совке" было кино (Ленин утверждал, что ничего нет важнее кино, но, кажется, он не слишком следил за развитием футбола - думаю, пролетариат поспорил бы со своим вождем по данному вопросу).

Киносеансы в "Волне" шли через день - чередовались с дискотеками. В вечер киносенса открытый летний кинотеатр битком набивался пионерами, которые, как назло, усаживались плотно и упорядоченно - по отрядам, занимая все ряды так, что просочиться между ними незаметно было очень сложно - в любую минуту посреди киносенса к тебе могла подойти какая-нибудь противная тетка и спросить: "Мальчик, ты с какого отряда?" Но мы все же просачивались, забивались в темные углы, протискивались на редкие свободные места между пионерами, терялись в толпе, как могли, а спрятавшись - ждали. Ждали киномеханика. Киномеханики были в "совке" богами и демиургами. Мало кого ждали с таким нетерпением, как киномехаников - это была важнейшая из профессий, сравнимая по своей востребованности с художниками-плакатистами (которые рисовали афиши для кинотеатров и плакаты для первомайских демонстраций; однажды дед очень воодушевился, заметив во мне проблески художественного таланта (я нарисовал футболиста Блохина) - "А у Сергея неплохо получается", - заявил он, - "может стать художником. Хорошая профессия. Вот у нас художник в лагере, одного Ленина нарисовал - сто рублей").

И вот, наконец, появлялся демиург, царь и бог пионерлагеря "Волна" - киномеханик, горбатый карлик с вьющимися русыми кудрями, как у Садко или Иванушки-дурачка в русских сказках, и злобным лицом (а какое еще лицо могло быть у горбатого карлика?). Он приезжал на специальной машине (их называли "инвалидки"), хромая и перекатываясь с ноги на ногу, тащил в кинобудку весь свой скарб - круглые жестяные коробки с кинопленкой, и, спустя пять минут, начинал сеанс. Показывал горбун из месяца в месяц и из года в год одно и то же: фильмы "Москва-Кассиопея" и "Отроки во Вселенной" - это фильмы про советских школьников, которых зачем-то отправили в космос. Наверняка, были и другие фильмы, но я их не помню. Во всяком случае, "Москву-Кассиопею" и "Отроков во Вселенной" карлик точно показывал каждой смене пионеров в течение десяти лет. Можно быть уверенным, что ни один человек, прошедший через лагерь "Волна", не остался неохваченным этими произведениями искусства.

В конце каждой смены, в последний перед отъездом пионеров вечер, в лагере устраивали прощальный пионерский костер. "Королевская ночь" - как однажды пафосно назвал это мероприятие друг моего детства Сережа Кипиш. Он имел в виду древнюю пионерскую традицию - в последнюю ночь полагалось ставить жирную сексуальную точку в романтических отношениях, которые могли возникнуть между пионером и пионеркой в течение смены; если же сексуальная точка была поставлена задолго до последнего костра (например, в середине смены проходило, на мой вкус, куда более сексуальное пионерское мероприятие - "Праздник Нептуна", во время которого пионеры раскрашивались чертями, пионерки же - русалками, и на некоторых из этих русалок, с золотыми волосами и нагими ногами, разрисованными голубыми волнами, нельзя было смотреть без содрогания всех чувств), такие отношения следовало углубить, развить и укрепить. Можно сказать, что этот обряд сильно эволюционировал с тех пор, как пионеры сидели вокруг костра с какой-нибудь коммунистической "звездой" (писателем Горьким, космонавтом Гагариным или африканским людоедом Бокассой), позируя для фотографов "Пионерской правды" и вдохновляя художников-соцреалистов. В описываемое мной время пионеры, дождавшись, когда посредине футбольного поля разгорится огромный костер, годящийся на то, чтобы спалить все чучела Перуна от Сяна до Дона, и хоть ненадолго застит глаза вожатым и другим лагерным надсмотрщикам, рассредотачивались парочками по беседкам, кустам, лавочкам и прочим укромным местам, чтобы поскорее лишиться девственности.

В одну из таких "королевских ночей" Сережа Кипиш присоединился к массовой сексуальной оргии, после чего отсидел больше десяти лет за групповое изнасилование (даже привыкшие к отсидкам своих родственников и соседей односельчане считали Сережу жертвой вопиющей несправедливости - никто не верил, что маленький рахитичный Сережа Кипиш, похожий на вечного десятилетнего мальчика и, по слухам, остановившийся в своем половом развитии в том же возрасте, мог принимать хоть какое-то активное участие в упомянутом мероприятии - так, рядом постоял; десять лет за просмотр чужой оргии - наказание выглядело невиданно чрезмерным).

- В центре -

Выпив три литра вина, я остался трезв, как говорят - "ни в одном глазу", и даже слово "повеселел" не слишком подойдет в моем нынешнем положении, скорее - расслабился. А потому я плюнул на конспирацию, полагая, что теперь уже все равно - и направился прямиком в центр.

В центре было несколько питейных заведений, одно хуже другого - для их описания не придумали лучшего слова, чем "шалман". Я выбрал самое дальнее из них - то, что находилось в помещении бывшего пивбара. Заведение это не имело названия и представляло собой ресторанный комплекс, состоящий из прилавка с выпивкой и скудным набором харчей и большой площадки (вытоптанной в пыли ногами посетителей) со столиками. От внешнего мира мира шалман отделяла железная решетка. Мне было отрадно наблюдать, что ни одно из заведений в центре ни чуточки не изменилось за последние двадцать лет - я знал хозяев каждого из них, это были люди твердых убеждений, не подверженные сиюминутным веяниям, и вкусы их не менялись, равно как и вкусы их клиентов. Шалман же, в котором я уселся, был точно таким же и сорок лет назад - тогда, в 70-е, здесь был пивбар, только с высокими "стоячими" столиками, а на решетке висел огромный плакат с изображением зайца с морковкой в руке и надписью: "Пейте морковный сок!" (эти плакаты с зайцем из мультфильма "Ну погоди!" были общим местом в "совке" 70-х, они висели везде, радуя детский глаз; точно так же меня, помню, радовал плакат, висевший на гастрономе в моем родном поселке Першотравневое - на нем были изображены две пляшущие коровы, а подпись гласила: "Пейте дети молоко, будете здоровы!") Никогда в том пивбаре не было никакого морковного сока, но зато в деревянной бочке были сушеные бычки, которых давали под пиво задаром, а потом стали брать десять копеек за десяток.