— Нет, за… заболел пневмонией.

Он сам не понял, почему запнулся. Что постыдного в том, чтобы заболеть пневмонией? Может, побоялся, что Лумис, как до этого Уилсон, примет его за того слюнтяя, заболевшего на фабрике?

— Ясно. А это, — Лумис кивнул на двух других, сидевших за столом, — Кляйн… то есть Джо Кляйн, радист, и Тед Банковски, санитар.

Невозможно было найти более непохожих людей, чем эти двое. Смуглое лицо Кляйна походило на крысиную мордочку и производило впечатление грязного, с его черной ниточкой усов среди трех- или четырехдневной щетины и желтой улыбкой. По сравнению с ним Тед, санитар, просто поражал: чистый, белокурый, лучащийся здоровьем, — прямо-таки отличник-бойскаут или президент польско-американского молодежного клуба. А самое замечательное, что сейчас, когда он протянул сильную и красивую руку, в его глазах появилось узнавание.

— Да-да, — сказал он. — Кажется, я припоминаю. У тебя еще был ларингит или что-то в этом роде?

— Верно, был.

— Куда мы его определим? — спросил лейтенант Лумиса. — В каком отделении больше всего не хватает людей?

— Черт, да везде не хватает. Но, думаю, больше всего у Финна. Хорошо, Прентис, пойдешь в первое отделение. Кляйн, смотай за Финном.

— Есть.

Радист с привычной миной недовольства торопливо обежал стол и выскочил в заднюю дверь. Прентису ничего не оставалось, как стоять и ждать — никто не предложил ему сесть, — а остальные сели за стол и возобновили прерванный разговор.

Прошло немного времени, и дверь опять распахнулась. Разговор затих. Вернулся Кляйн и с ним худой человек с впалой грудью и в соломенном канотье, какие были гордостью прирейнских щеголей в начале 1900-х годов.

— Финн, у нас для тебя есть новый человек, — объявил Лумис, — так что можешь прекратить свои жалобы. Прентис, это сержант Финн, командир твоего отделения.

Пожимая ему руку, сержант Финн не улыбнулся, и улыбнувшийся Прентис почувствовал себя глупо; тут же он разглядел, что сержант Финн был удивительно молод — лет девятнадцать, максимум двадцать. Но его худое, невзрачное лицо было самоуверенным, и по косому взгляду, брошенному на него Финном, Прентис понял, что тот оценивает его. Он облизнул губы, потупил глаза, как девушка, и в виде самозащиты принялся тайком разглядывать Финна, ища изъяны в сержантском превосходстве. Во-первых, он был таким же тощим, как сам Прентис, но при этом не вышел ростом. И антикварное канотье было не единственной нелепой деталью его наряда: зеленые командирские штаны, больше на несколько размеров, поддерживались обычными цивильными подтяжками в голубую полоску, надетыми поверх узкого грязного солдатского свитера. Если просто судить по тому, как он одет, по его сутулой спине и впалой груди, легко предположить, что он шут, предмет всеобщих насмешек, которого, конечно, никто не боится. Но опять-таки оставалось его спокойное лицо и холодный, оценивающий взгляд.

Финн настолько захватил его внимание, что он не заметил появления второго человека — не говоря о том, чтобы посмотреть, кто это, — пока не услышал голос Лумиса:

— А это помощник твоего командира подразделения сержант Рэнд.

— Сэм!

Прентис в восторге тряс знакомую четырехпалую руку, хлопал по знакомому крепкому плечу, а Сэм Рэнд лишь однажды позволил своему каменному лицу расплыться в улыбке при виде старого знакомого.

— Рад встретить тебя, Прентис, — сказал он и объяснил окружающим: — Мы прибыли на одном корабле.

— Черт меня возьми! — кричал Прентис с энтузиазмом коммивояжера. — Так ты теперь сержант Рэнд — вот это да!

Он понимал, что все это звучит несколько чрезмерно, но казалось важным дать всем, а особенно Финну, понять, что этот замечательный и ценный человек его друг.

— Хочешь подняться наверх, Прентис? — спросил Сэм. — Подыщем тебе место для спанья. — Он обернулся к Финну. — В комнате Уокера есть свободная койка; ничего, если он займет ее?

Финн пожал плечами, при этом штаны у него поднялись и опустились на подтяжках.

— Мне все равно.

Следуя за Сэмом по полутемному коридору, полному пристальных глаз, Прентис надеялся, что все заметят, что Сэм несет часть его вещей и расспрашивает приятельским тоном:

— Как чувствуешь себя, Прентис?.. Где тебя лечили?

Все в конце концов сложилось хорошо. Сейчас он положит вещи, получит разрешение отлучиться и отправится во взвод оружия, чтобы разузнать о Квинте.

— Как там Квинт? — спросил он, поднимаясь по лестнице вслед за медленно покачивавшимся задом Сэма, и сперва подумал, что тот не расслышал. — Эй, Сэм? Как Квинт?

Сэм задержался на ступеньке и оглянулся через плечо, но на Прентиса не смотрел. Сказал: «Да не очень» — и стал подниматься дальше.

— Хочешь сказать, он болен?

— Нет, хуже.

— Значит, ранен?

— Давай войдем в комнату.

В комнате пахло старыми обоями, отсыревшей штукатуркой и оружейной смазкой. Прентис присел на край койки, накрытой лоскутным одеялом, а Сэм — в изысканное старинное кресло.

— Это случилось сразу после того, как мы вышли из Орбура, — сказал он. — По дороге в Аппенвайер — другой город, который мы заняли. Дело в том, что мы должны были пройти огромное поле, а там, на поле, были установлены фугасы. Не много, но все-таки. Так вот, я не видел, как это произошло, — взвод оружия шел на каком-то расстоянии позади нас и левее, — сам я не видел, но слышал потом, что рассказывали. Говорят, Квинт наступил на мину. Так вот, говорят, что его ранило не слишком тяжело — в тот первый раз. Санитар побежал к нему и начал перевязывать; только тут на помощь побежал еще один санитар, и тот, второй санитар, подорвался на другой мине, прямо рядом с ними. Все трое погибли на месте.

Они долго молчали; на кухне зазвучал и затих смех: кто-то травил анекдоты.

— Мне правда жаль, Прентис, — сказал Сэм. — Знаю, вы с ним были большие друзья.

Он достал из нагрудного кармана пачку сигарет. Протянул сигарету Прентису, взял себе и неуклюже чиркнул дорогой зажигалкой, наверно реквизированной в каком-нибудь немецком доме. Затем нагнулся в кресле и выпустил длинную струю дыма в пол между ботинок.

— Я его видел только за день до того. Рассказывал, что тебя ранило; он очень переживал за тебя.

— Ты сказал ему, что меня ранило? Господи, Сэм! Я не был ранен. Меня просто отправили в тыл с пневмонией.

Сэм взглянул на него без особого удивления:

— Вот как? Значит, мне неверно сообщили. Я слышал, тебя ранило в Орбуре.

Они снова замолчали. Наконец Сэм встал и пробормотал, что найдет его позже.

— Подожди секунду.

Прентису неожиданно стало страшно оставаться одному. Он хотел сказать: «Подожди секунду. Слушай. Ты знаешь, что он отправился бы в санчасть еще до Орбура, если бы не я? Я его отговорил! Ты понимаешь, что меня отправили туда на другой день, а я ему даже не сказал, что отправляюсь в санчасть? Даже не сказал? Понимаешь, как это ужасно, если он считал, что я ранен? Господи, Сэм, ты понимаешь, что я убил его?»

Но вместо этого он сказал:

— Подожди секунду. Я… я… — Он порылся в вещевом мешке, нащупал пачки «Бонд-стрит», но, прежде чем вытащить и протянуть Сэму, сорвал красную ленту и открытку. — Ты ведь иногда куришь трубку, да?

— Бывает иногда. Ну, Прентис… услужил. — Сэм держал табак обеими руками, разглаживая края пачек средним пальцем.

Потом он ушел, и Прентис сидел один среди тишины, звенящей от его пронзительных, невысказанных слов. Он был настолько одинок, что оставалось только откинуться на койку, повернуться на бок и поджать колени, как ребенок в утробе, глядя сухими глазами на букет розовых цветов на обоях и чувствуя, что в жизни не был так одинок, как сейчас.

В скором времени он скатился с койки и встал на ноги, вперившись в потолок, словно моля Бога покарать его; затем он уронил голову и стиснул виски ладонями — поза такая же мелодраматическая, какие удавались Алисе Прентис, — так он сидел, когда дверь вдруг распахнулась и здоровенный детина в цилиндре уставился на него.