– Без чеснока – не то… А ты чего не ешь?

– Дак… не удобно.

– Это в тюрьме сидеть не удобно, а за столом удобно.

Шершень взял курицу за ляжку и протянул Болтушкину. Ему невольно вспомнилось, как в детстве с кухни пахло печёным кабаном, пряностями и чесноком, который он тогда любил.

Да, тот же запах. Тогда на кухне заправляла попадья. Не помню её имя, помню только кабана, от которого дрожало всё внутри и чеснок…

Теперь живот волновался не менее восхитительно. Ему даже показалось, что он в Трансильвании. Набросившись на ляжку, Болтушкин опустошил её до кости. Но почему-то аппетит только разыгрался. На столе были печенье, мармелад, сигареты, чеснок, при виде которого он пришёл в ярость, «Доширак»… Но не было ничего существенного.

Я родился на свет Богом, а теперь работаю грузчиком. Во мне течёт кровь миллионов… Я был лучшим воином своей свободной страны. Кровь давала мне силы побеждать. До чего я дошёл… Я пью с алкашами… Дракула не изменился, Дракула остался прежним. Мегалит очень силён, а Шершень староват. Жёсткие мышцы не очень удобно кусать… Водка, чеснок, сигареты…

– Курица – друг человека, – сказал Шершень, и золотой зуб блеснул, как солнце.

– Друзей не едят, – сказал Мегалит и рассмеялся.

Дракуле стало стыдно. Сердце застонало, и он разозлился. У него не было друзей. Друзья бывают только у тех, кто умеет дружить. И главное, у тех, кто не ест своих друзей.

А что мне оставалось делать? У меня не было выбора. Мина спасла мне жизнь, я любил её, но что такое любовь перед вечностью? Это жалкая людская слабость, которую я победил. Влад Цепеш Третий, граф Дракула. Идущий по зову крови, живущий на лезвии ножа, и вообще… лучше разбитое сердце, чем пустой желудок. После того, как ты принесла себя мне в жертву, ты воскресла во мне, и я забыл боль, страх и ужас, я стал другим. Во мне твоя кровь, ты уже не страдаешь, ты спишь, а я грешу и боюсь расплаты. Прости меня, нет, не прощай, я не гордый, просто в глубине души я любил тебя. Мы с тобой как вечность и бесконечность, может ли быть между ними любовь? Сомневаюсь. Решать не нам, а сердцу, дырявому сердцу, которому не прикажешь. Пусть шелестит листва и течёт ручей. Вечность никогда не засохнет… Сколько у меня было друзей? Я не помню вас, но на вкус, конечно, помню. Кровь бывает разная: бывает сладкая, бывает солёная, бывает горькая, а бывает кровь любимой женщины… Впрочем, разбитое сердце лучше, чем пустой желудок… Мина… Ангелия… Марго… Я ещё помню вас… на вкус. И каждый раз, вспоминая о вас, моё сердце тихонько стонет. Пусть будет так, как хочет судьба, даже Богу на земле не всё подвластно.

Рядом заколачивали ящики, и каждый удар отдавался в сердце. Брови сдвинулись, образуя складку. Медленное, тяжёлое дыхание высвободилось из лёгких.

Она была моя… Они… Я получал всё, что хотел, но я не был любим, брошенный всеми я искал понимания, а находил кровь. Кровь спасала меня, даже когда сердце уже больше не билось…

– Ты чего так смотришь на меня? – спросил Шершень. – Птичку жалко?

– Чего?

Опять послышался хохот. Злость охватила его с головы до пят.

А теперь я кто в этом мире? Надо мной смеются грузчики, которые запивают водкой всё, что жуётся. Если я не понимаю ваши шутки, это ещё не значит, что я тупой. Если бы не чеснок, я бы перегрыз бы тебе горло.

– Больно рожа знакомая, ты в «Крестах» не сидел? – снова спросил Шершень.

– Нет.

– Молодой, курчавый… Я когда-то тоже был молодой, как ты был… А потом сел, и всё. Восемь лет за разбой, думал, банк возьмём и смотаемся…

Мегалит открутил крышку и плеснул на дно разбитой чашки. Чашка была с цветочком, вернее, когда-то была с цветочком. Горло содрогнулось от горючей смеси.

– А кто такая Лиля?

– Дочка Звёздочётихи. Она иногда к нам заходит, чисто побеседовать. Школу закончила, а в университет не взяли, теперь у нас работает, она в офисе, секретарь директора. Говорят, Пётр Василич к ней неравнодушен…

– А сколько ей лет?

– Не знаю.

– Во, видел? – показал кулак Мегалит. – Я из тебя котлету сделаю, если ты к ней подойдёшь.

Само собой, Болтушкин не наелся и теперь почувствовал голод. Они достали по последней сигарете и закурили. После каждой затяжки мышцы напрягались, и сквозь синие вены была видна кровь. Мегалит курил с удовольствием, сгибая мускулистые руки. Дракула нехотя любовался этим зрелищем. Ненависть смешалась с восхищением. Даже пахло от него лучше, чем от Шершня.

– Ты бы подстригся, Болтушкин. Так щас не модно.

В самом деле причёска Дракулы была странной. Длинные чёрные волосы были спутаны и лежали на плечах клоками, похожими на дреды.

– Не модно? А почему?

– Потому, что кончается на «у»…

– Что кончается?

– Ты чё, даун? – не выдержал Мегалит.

Глаза Болтушкина сверкнули, как звёзды в ночи, но потухли. Теперь он понял, что Короткий перешёл границу.

Когда представится шанс, я попробую и твоей крови. Даже если она будет горькой, она мне понравится, а Лиля долго горевать не будет, после обеда я сумею доставить ей удовольствие… А потом Лиля меня подстрижёт… Меня так давно не стригли… Это так приятно…

– А, Колыванов, заходи! – заполнил паузу Шершень. – Гостем будешь.

– Вы почему не ту фуру погрузили?

– Что?

– Как не ту?

– Придурки грёбаные!

– Что? – спросил Мегалит.

– Это я не тебе. Повелись, как лохи, я монаю… Я, честно, ещё не встречал таких людей. Верят любому козлу!

– А вдруг?

– Ща, посидим, дух переведём и погрузим, у нас новенький, ты его помнишь? Болтушкин, ты ему руку пожал.

– Как же, помню Ивана Петровича. А вам зарплату уже давали?

– Да.

– А я пока туда, пока обратно, пока разгрузили… Нет, нет, не буду. Пойду к Звездочётихе.

– Лилю позови, позови Лилю, – сказал Мегалит.

– Пётр Василич из тебя котлету сделает.

– Из меня котлету даже на зоне не сделали.

– Лучше сходи мне за сигаретами, а я пока погрузчик пригоню. Я тебе потом отдам.

– Холера.

Лилечка не твоя, она не пойдёт за неудачника. Грузчик, бывший зек, алкоголик… Да кто ты такой в этом мире, ты даже не воскрес ни разу, даже я и то… хотя нет, я не побрезгую. Сила крови рождает во мне страсть, мне не важно, худая ты или толстая, главное, что моя. А водка мне понравилась, наверное, самая дорогая. Болтушкин зауважал Звездочётиху, и, засыпая на лавочке в подсобке, думал о том, что даже грузчики умеют любить.

– Это его кровь, – сказала Наташа. – Его убили здесь.

Они молча стояли и смотрели на кровь, дрожь набежала от лёгкого летнего ветерка и вместе с ним убежала.

– У моего скоро должен быть день рожденья, мы хотели сходить в Большой театр, вдвоём… – сказала Таня.

– А мой рыгнул на свадьбе так, что все гости покраснели, – сказала Лена. – Но я его простила. Мама с ним до сих пор… не разговаривала.

– Наташ, а ты не боишься? Может, наймём кого-нибудь?

– Нет, смерть моего мужа я буду расследовать сама. Кровь моего мужа – это моя совесть.

– В жизни бы не подумала, что овдовею в двадцать четыре, – сказала Таня.

– Один за всех и все за одного, – протянула ладонь Наташа.

– И все за одного!

– Единогласно!

Они спустились к ручью.

– А если гроб принесли специально, чтобы запутать дело?

– Разве можно кого-нибудь убить в таком красивом месте? – спросила Лена. Наташа строго посмотрела на неё.

– Здравствуйте, – перебил её Селезень. – Вы бы ехали домой, устали, наверное, сегодня такой тяжёлый день.

– Ради мужа я готова на всё.

– Как знаете, но я бы на вашем месте…

– Есть новости? – Селезень незаметно зевнул, но это не ускользнуло от взгляда Наташи. – Мой вам совет, не лезьте в это дело, мокруха есть мокруха…

– Это вам Степан Степаныч сказал? Двенадцать преступлений, что ж, поздравляю, вам есть чем гордиться, но речь идёт о моём муже.

– Я всё понимаю, мы сделаем всё…