— Что вам надо от меня? — повторил он вопрос.

— Дров! Где дрова? Когда привезешь?.. Обещаньям твоим нет конца и края. Ведь не с пустыми руками к тебе идем, а с квитанциями, как и полагается. Закон ведь для всех закон, а ты почему-то нас обманываешь. Эй, да слышишь или нет, тебе говорят или нет… Но-но-но!.. Проснись… Теперь ты от нас не уйдешь…

Яшка лежал на снегу, распростершись, точно мертвый. Нет, он не умер, он еще дышал. Просто от страха он потерял сознание.

Снежными потоками журчал над его головой ветерок. Лоб побледнел. Губы посинели.

Сердобольные пенсионеры осторожно занесли Яшку в пустое лесничество…

Безразличен шум леса и загадочен. Непрестанно идет снег. И поземка, катясь по земле юлою, наметает огромные сугробы. Заиндевели стволы деревьев.

Грызя огромный ломоть хлеба, Иван Халтуркин вез из города инспекторше Лиле огромный рояль. Рояль не простой, а импортный, с необыкновенно блескучими клавишами. Стоит хотя бы по одной стукнуть, как рояль, точно дикий зверь, начинал реветь минут пять, а то и десять кряду.

Рояль понравился Лильке. Она купила его с целью поднятия своего энергетического уровня. Ибо музыка, как и биополе, такое порой оказывает воздействие на человека, что буйный становится ручным, а тихоня, наоборот, возбуждается. Ну, а еще она любила сочинять свою особенную музыку. Новых роялей в магазине не было. И пришлось взять некондиционный, с рассохшимися и сбитыми в правую сторону клавишами. Клавиши были очень тугие. Рояль хотя и некондиционный, но лучше нового, ибо издаваемые им звуки божественны. «Ну, еще очень важно то, — добавил продавец, — что вы, дамочка, хоть не имеете музыкального образования, но играть на нем сможете. Да это не рояль, а просто чудо. Ибо даже от беспорядочных ударов по клавишам можно такое удовольствие получать…»

«Да, да…» — тут же согласилась Лилька и приказала Халтуркину Ивану, который находился с ней рядом, поскорее везти рояль к ней на дачу, а то чего доброго кто-нибудь вдруг перекупит этот необычный музыкальный инструмент. А сама Лилька решила добираться домой на электричке.

…Лошадка легко везла сани. Рояль был теплый, и Халтуркину Ивану приятно было на нем сидеть. Выехав за город, он решил двинуть прямо через лес. Дорога была знакомой, и он почти не глядел на нее, полностью доверяя и свою судьбу, и огромный рояль старательной и умной лошадке.

Мороз обжигал щеки, и Халтуркин Иван то и дело вертел головой. Но, увы, мороз крепчал. Птиц заставлял хорониться в густые макушки елей. Даже звериных следов и тех почти на снегу не было видно, все живое попряталось в теплые укрытия.

— Мог бы и поутихнуть… — бурчал Иван и, поеживаясь, дышал на рукавицы.

«Вот только бы эту лесную низину поскорее проехать, — размышлял он. — А там горка пойдет. Солнышко-то зимой хотя и квелое, да мороз все равно его боится». Он дергал вожжи и что есть мочи чмокал, стараясь подзадорить лошадку, и если это не помогало, хлестал ее кнутом и тыкал острым кнутовищем в зад, стараясь тем самым уязвить ее и обозлить. Но пробежав под одобрительное Иваново молчание метров сорок, лошадка вновь переходила на понурый шаг, почти до самой земли опустив голову. Нет, она не устала, просто мороз жег ей горло, когда она рысила.

«Такими темпами по низине придется ехать минут сорок, а то и час», — подумал Иван. Сугробы и прочие неровности сдерживали ход саней. И на одном из поворотов Иван чудом удержал рояль, а то бы тот грохнулся в сугроб, и тогда бы он не в силах был загрузить эту махину на сани.

«Ох, и скучно же мне что-то. Поиграть, что ли… Раз люди играют, чем я хуже. Заодно и согреюсь». И он, бросив вожжи, сдул снежинки с крышки рояля и, открыв ее, засмеялся, увидев клавиши.

«Как есть настоящие! — И, сняв рукавицы и сунув их за пояс, в удовольствии потер руками. — Вот я их сейчас раскатаю… — И улыбнулся своим мыслям. — Этот лес небось никогда не слышал звуков рояля. А вот теперь!..» — И Иван, ударив по клавишам, запел: «Буря мглою небо кроет!..» Он дал чрезмерную волю своему голосу, и лошадка, остановившись, повернула к нему голову.

Песня звучала, а вот музыки не было, как только Халтуркин Иван ни стучал и ни бил по клавишам. «Видно, заледенели, падлюки». И он стал растирать клавиши полами своего овчинного полушубка, одновременно выдыхая на них из груди теплый воздух. И вот, наконец, клавиши, оттаяв, задвигались. От радости Халтуркин Иван прокричал:

— А все же я хоть и не дирижер, но в музыкальных вопросах соображаю!.. — и вытерев губы, он вновь запел: «Буря мглою небо кроет…»

Руки его, не чувствуя холода, били по клавишам. Музыка выходила странной. Громы сменялись пушечными выстрелами, а залпы звонами. Но Ивану доставлял удовольствие сам свободно-хаотичный процесс музицирования. А что получалось, это его не волновало, лишь бы звучало да кричало, а там хоть потоп.

«Буря мглою небо кроет!..» — с пеной у рта продолжал он горланить одну и ту же фразу и, сдержанно-повелительно откинув голову назад, без всякого разбора со всей силы бил по клавишам, не давая им замерзнуть. Со стороны казалось, что он бил не по клавишам, а по оглоблям, до того мощны были его удары.

И ему уже казалось, что не овчинный полушубок на нем, а черный модный фрак… А лесная низина есть не лесная низина, а оркестровая яма. Облучок — это пюпитр, кнут — дирижерская палочка.

Пот градом лил по его лицу. Но, увы, Иван Халтуркин не уставал. И не было сейчас счастливей лица в мире, чем его. Мороз теперь не обжигал его. Иван барабанил по клавишам с таким старанием, словно наконец нашел то самое дорогое в жизни, что все время искал.

Лошадка порой нервно взбрыкивала задом и, подняв кверху зубастую голову, оскорбительно ржала. Но Халтуркина Ивана это не задевало. Музыка, волшебная музыка звала его за собой, она манила, она пьянила, и каждый новорожденный звук призывал к последующему действию — чтобы как следует поддать по клавишам, в целях рождения новой, до этого почти неизвестной гаммы.

— Буря мглою небо кроет!.. — с чувством и даже как-то горячечно горланил Иван, и громообразная лавина звуков тут же заглушала эту фразу. — Нет, нет, не отдам я Лильке этот рояль, я его домой заберу. А если ей захочется поиграть, то пусть приходит ко мне и играет, сколько ей влезет, — решил он окончательно.

Ошалевшая, вконец уставшая и отупевшая лошадка, упав на колени, необыкновенно дико и нелепо заржала.

«Не отдам я Лильке рояль, не отдам… — окончательно решил он и хитро-прехитро щурил глазки. — Да эта некондиция всем кондициям кондиция. Везет же людям… — и он подумал о Лильке. — Пришла в магазин. Чувствует она, что ли. А может, на самом деле ей ее биополе подсказывает, в какой вещи кусок золота сокрыт. А может, всем вот таким бабам, у которых ветер в голове гудит, везет. Обиженные они, можно сказать, обделенные женской долей, вот им и везет. Как снег на голову, бух. Под видом старого рояля и такая вещь. Да если этот рояль на колокольню поставить, то до самого Владивостока его бой можно будет слыхать. Жаль, он в дверь Дятловского храма не влезет, а то бы поставить его у алтаря, да как ударить, да как ударить, чтобы некоторые в себя пришли, а то ведь зачухались, истинный крест зачухались, ты им слово, а они тебе сто, ты им доказываешь, что Бога не видно, а они тебе, мол, это еще ничего не значит».

Иван, пьяный от мыслей, быстренько перемахнул через огромный сугроб и, подъехав к ельнику, повернул не налево, к Лильке, а резко вправо, с себе домой, ибо решение — ни в коем случае не отдавать Лильке такой распрекрасный рояль — было окончательным. Пройдет еще минут двадцать, и вскоре он въедет в ворота своего дома.

Как-то вскользь вспомнив, что жена просила мяса, он, остановив лошадку, слез с саней и пошел к трем березам. Подойдя к двум капканам, которые он постоянно здесь ставил, заметил, что никто в них не попался. Выбравшись, из кустов, Иван посмотрел на сани. И вдруг завопил — рояль пропал.

Но времени для размышлений не было. Иван принялся искать следы и, наконец, найдя их, с необыкновенной прыткостью и бодростью кинулся догонять воров. Следы как следы. Свежие. Взобравшись на горку, он прокричал навстречу морозному ветру: