— Что требуется от меня? — не слишком вежливо спросила я. Не выношу, когда мешают делать гимнастику.

— Ничего, кроме совета. Мне неловко брать с родственников расписку, хотя, с другой стороны, это большие деньги.

— Не советую советоваться со мной. Особенно по финансовым вопросам.

— Ты совсем одичала, Мурзик. — Мама сказала это с игривой укоризной. С той самой, с которой часто разговаривала с Игорем, который был моложе ее на пятнадцать лет. — У нас сегодня фуршет в стиле ностальжи. Только чур парой и в романтическом настроении.

— Тогда я пас. Если приглашу синьора А, обидится мистер Би, ну а мсье Си устроит скандал с битьем посуды.

— Мурзик, перестань хорохориться. Мы любим тебя такой, какая ты есть.

— Спасибо, муничка. Я заложу вашу любовь в ломбард и получу проценты. Не беспокойтесь: я дам вам расписку, что верну ее в целости и сохранности. О’кей?

Мама натужно рассмеялась и, пожелав мне удачного дня, первая прервала связь. Я жевала мюсли с орехами, обдумывая сказанное мамой, когда раздался следующий звонок.

— Последняя просьба, — услыхала я голос Войтецкого. — За твое «да» готов отдать то немногое, что у меня еще осталось.

Я почувствовала, как кровь прилила к моим щекам, и потянулась за сигаретой.

— Позвоню через пять минут в дверь, а ты ее откроешь. Дальше будем импровизировать.

Он положил трубку. Я поперхнулась дымом и кашляла до его прихода. По моим щекам текли слезы, когда я шла открывать ему дверь.

— Поехали к ней. Сегодня девятнадцатый день, как ее нет. Говорят, ее душа еще где-то поблизости. Правда, я не верю во всю эту ерунду, но все эти дни ощущаю ее близость и… — Он замолчал. Он смотрел на меня прищурившись и, как мне казалось, с насмешкой. Потом вздохнул и произнес эту фразу, которая сразила меня наповал: — Мне бы так хотелось верить в то, что любовь вечна.

Вика самодовольно улыбалась нам с большой черно-белой фотографии. На ней ей было двадцать один. Помню, ее отец, которого мы прозвали в детстве Старый Вик, сделал в день ее рождения несколько наших портретов. Мой валялся где-то на антресолях. Я не люблю это фото — девять лет назад я знала ответы на все без исключения вопросы.

Потом Войтецкий предложил пойти в ресторан и выпить за упокой Викиной души по рюмке водки. Я не смогла сказать «нет». Когда по моему телу разлилось приятное усыпляющее разум тепло, он накрыл ладонью мою руку и сказал:

— Ты мне очень нравишься. Я люблю Вику, но сегодняшний поход на кладбище был всего лишь предлогом побыть с тобой.

Я не без усилия над собой высвободила руку. Я боялась поднять от скатерти глаза.

— Понимаю: это неприлично. Не подозревал, что окажусь таким бессильным перед лицом…

— Замолчи, — прошептала я. — Это пошло.

— Согласен. Но я сказал чистейшую правду.

— Которой по счету женщине ты ее говоришь?

Я посмотрела ему в глаза. В них что-то дрогнуло и затрепетало.

— Не знаю. Мне кажется, тебе первой.

Мы здорово напились в тот день. Мы больше не говорили ни о чем подобном, но все это витало в воздухе и с каждой минутой сгущалось над нами. Я несколько раз приказывала себе встать и уйти. Увы, эти приказы были невыполнимыми.

Потом мы поехали к моей матери на фуршет. Не помню, как я представила Войтецкого, но все решили, что это мой любовник. Женщины были от Войтецкого без ума, мужчины смотрели на него с завистью и подозрением.

— Кто он? Такое знакомое лицо. Ужасно знакомое лицо. Где я могла его видеть? Ты давно с ним знакома? — спросила мама, когда мы оказались вдвоем на кухне.

— Всю жизнь, — сказала я. — Но встретила я его… Гм, об этом можно написать роман в стиле Джеки Коллинз.

— Не люблю эту писательницу. — Моя мама, воспитанная на глубоко-нравственном соцреализме шестидесятых, брезгливо поморщилась. — Где ты с ним познакомилась?

— В парфюмерном магазине. А что, галантерейный мужик, верно?

— Я думала, у вас серьезно. — Маму огорчило, что ее единственная дочь оказалась такой пошлячкой, и она поспешила по своему обыкновению сменить пластинку. — Знаешь, Вадик считает, что Виктория ему изменяла.

От неожиданности я чуть не выронила бокал с коктейлем.

— Глупости. Она не знала, как это делается.

— Ты недооцениваешь ее. Виктория была стопроцентной женщиной. Вадька сам виноват, что она наставила ему рога. Представляешь, он сказал сегодня утром Елене, что Виктория обобрала его до нитки.

Тут в кухню вошел Войтецкий, и мы пошли танцевать. Я думала, что в гробу видала все эти танго и фокстроты, но Войтецкий заставил меня поверить в то, что в объятиях партнера по танцу много романтики. Нам пытались подражать, но безуспешно. Дело в том, что тот фуршет, как и все мамины вечеринки, был мероприятием для семейных. А семейные люди, я уверена, на сто процентов лишены романтики.

— Но я не буду спать с тобой, — сказала я, когда Войтецкий особенно нежно прижал меня к себе. — Знаешь, почему?

Он не отрываясь смотрел на мои губы.

— Не знаешь. Между прочим, причина очень даже прозаическая. Я не люблю секс в пьяном виде. Я вообще последнее время не люблю секс. Это какой-то самообман. Мышеловка. Из-за крохотного кусочка сыра оказываешься в клетке. А я не хочу жить в клетке, ясно?

— Да. — Его дыхание опалило мне ухо. Настоящие мужчины знают, что ухо — одна из самых эрогенных зон у настоящей женщины. — Мы поступим так, как пожелаешь ты.

— Но вообще-то я не синий чулок. И уж конечно, не принадлежу к сексуальным меньшинствам, — несло меня по волнам пьяного словоблудия. — И комплексов у меня, можно сказать, нет. Просто не имею времени влюбляться серьезно. Я деловая женщина и живу на подножном корму. Любовь выбивает из колеи. Черт, но как же мне хочется вылететь из этой проклятой колеи унылого равновесия!

Я молола что-то еще, а Войтецкий мне поддакивал. Потом мы очутились в машине, которая мчалась сквозь ясную майскую ночь по пустынному Варшавскому шоссе.

— Я не хочу на дачу, — шептала я, чувствуя, как рука Войтецкого сжимает мое правое плечо. — Это… это банально. Ты и ее так же совращал? Господи, мы так слабы перед вашими штучками!

Он молча терся щекой о мою щеку и сладострастно целовал в ухо.

Я точно помню, что спала в ту ночь одна, — не умею напиваться до умопомрачения, хоть у меня и выносливая печенка. Я проснулась в широкой мягкой кровати. За окнами ласково шелестели деревья и кусты.

«Классический вариант: доверилась малознакомому человеку, напилась, расслабилась. — Я стояла босая на полу и рассматривала в зеркале свое припухшее лицо. — Хороша, мать, хороша. Недаром еще бабушка говорила: твоя доверчивость до добра не доведет».

Мои шелковые шаровары и блузка аккуратно висели на стуле.

Я торопливо оделась и подошла к окну. Рама открылась без натуги. В полутора метрах подо мной была мягкая зеленая трава. Я взобралась на подоконник, спустила наружу ноги.

В эту секунду в комнату вошел Войтецкий.

— Доброе утро.

Я закрыла глаза и прыгнула вниз. Я сделала это не из страха за свои драгоценные честь и жизнь — мне вдруг стало невыразимо стыдно.

Я продиралась сквозь заросли, не отдавая себе отчета в том, куда бегу и зачем. Минут через десять я выбилась из сил и поняла, что заблудилась.

Вокруг был лес — прозрачный, подсвеченный солнцем березняк, вдали темнел ельник. Я села на бугорок и расплакалась. Я давно не плакала, хотя жизнь последнее время вовсе не гладила меня по головке. Меня охватило вдруг полное бессилие. А главное — страх перед будущим.

Минут через двадцать я уже была в состоянии разложить все по полочкам. Да, Войтецкий обладал надо мной большой властью. Гораздо большей, чем можно было предположить поначалу Если он будет продолжать атаку, я, конечно же, сдамся. Мой здравый смысл наверняка взбунтуется, но это ни к чему хорошему не приведет — начнется полный разлад, который закончится, не исключено, психушкой. Этот Войтецкий умеет действовать на какие-то мои сокровенные места, то есть нервные окончания. Давненько они у меня отдыхают. Я даже решила, что они атрофировались.