— Это тот, который со мной про гоголевского «Ревизора» спорил?

— Вот-вот, — подсказал Толстиков.

И все рассмеялись.

Спор действительно был веселый. Спорили, в каком городе надул городничего Хлестаков — в Каменке или в Сердобске. В комедии не сказано, куда направлялся Хлестаков, но упомянуто, что в Пензе он проиграл все деньги пехотному капитану. А от Пензы — что до Сердобска, что до Каменки. И, судя по истории, оба города подходящи.

— А где он, паренек-то? — спросил Залетов.

— Погиб, — ответил Камышный. — Неделю назад.

Все замолчали..

…Артподготовка началась на следующее утро.

Рота готовилась форсировать Нарву по льду.

Канонада была такой плотной, что выстрелы тонули в грохоте разрывов, вздымавшихся на том берегу. Его затянуло дымом. Таким густым, что сквозь него едва пробивались ослепительные вспышки рвавшихся снарядов и мин.

Фашисты пробовали отвечать, но вскоре замолчали.

Обстрел рвал только берег. Артиллеристы щадили мост, перекинутый морозом через реку.

— Не нравится мне, что не отвечают, гады, — сказал, наклонившись к Залетову, старший лейтенант. Они стояли в траншее, готовые к атаке. — Силы, сволочи, берегут.

— Потом по льду могут ударить, — сказал Залетов.

— Только бегом. Без остановки, — проговорил Камышный. — До них метров четыреста — две, ну, три минуты.

Казалось, что на противоположном берегу уже не осталось ни одного живого существа — таким массированным и плотным был сосредоточенный огонь. Но и Камышный, и Залетов, и все солдаты знали, что стоит утихнуть канонаде, как из каких-то щелей, из дотов, упрятанных глубоко в склоне высокого берега, их, атакующих, встретит стрельба. А на ледяном просторе реки и двух-трех пулеметов достаточно, чтобы не только остановить, но и уничтожить полк.

— Давай закурим, — сказал Камышный. — Артподготовка скоро кончится.

Старший лейтенант достал пачку «Беломора». Закурили.

— Помню, я с него и начинал, — усмехнулся командир роты. — Мать увидела. Ну и досталось на орехи!

Закурили и другие солдаты. Все знали, что значит это «закурим». Скоро атака. Курили, жадно затягиваясь, чтобы по сигналу резко отбросить, может быть, недокуренную папиросу — и в бой.

Разрывы снарядов ушли в глубь от берега.

Камышный вскочил на бруствер:

— Вперед!

Старший лейтенант побежал к реке, не оглядываясь. Тот, кто поднимается первым, никогда не оглядывается. Он не должен оглядываться. Он должен верить, что за ним поднимутся все.

Иначе ему не следует подниматься.

Рота кинулась за командиром.

Солдаты бежали к белому полотну реки.

Вот уже первые солдаты ступили на лед. Вот уже и соседние роты вышли на ледяной мост.

И только тогда пришедшие в себя после артобстрела фашисты открыли огонь.

Ударили пулеметы. Лед заныл от пуль, увязающих в нем. Взвизгнули, охая пламенем, мины. Заскрежетал, затрещал под ногами солдат ледяной мост.

Черная быстрая вода глянула в проруби, образовавшиеся от разрывов.

Вдруг будто запнулся бежавший впереди Камышный. Припал на колено, сник.

— За мной! Вперед! — закричал политрук.

И замешкавшаяся на мгновение рота продолжила стремительный бросок через Нарву.

Рота выскочила на берег.

Откуда-то стреляли. Но не было видно ни одного гитлеровца.

— Они в блиндажах! Кидай гранаты в трубы! — крикнул Залетов.

Он огляделся и увидел, что на берег вышла лишь горстка людей. И политрука с ними не было.

— Кидай гранаты в трубы! — приказал Залетов.

Рядом был Толстиков. Он бросился к одному из блиндажей, опустил в трубу противотанковую гранату.

Взрывы в утробах землянок ухали глухо.

На берегу поутихло.

— За мной! — крикнул Залетов.

Солдаты двинулись за ним в гору, к городу. Теперь трудно было разобрать, где твое подразделение, а где соседнее.

Залетов вел всех.

Бойцы ворвались в город. Они бежали по узким улочкам. И каждый их шаг означал, что еще одна пядь родной земли освобождена от фашистов.

Откуда-то из-за угла ударила очередь.

Толстиков, не отстававший от Залетова, упал.

Залетов ответил очередью. Фашист выронил оружие.

Залетов повел солдат к центру города.

Второпях сбив угол дома, на перекресток выполз тупорылый танк. Остановился, шевеля хоботом пушки.

Залетов метнул под гусеницы гранату.

Он видел, что граната еще летела, когда ствол пушки изрыгнул огонь.

И оглушительное пламя рассекло мир над головой Залетова…

— Очнулся я в госпитале. Уже в тыловом. Ничего долго не видел. И не ходил. Сильная контузия.

Понемногу отлежался. На поправку пошел. Стал и видеть и ходить. Что удивительно. Поправлялись мы в госпитале на удивление скоро.

Привезут запеленатого в бинты. Дышишь, как говорят, на ладан. А смотришь, через неделю-другую сидишь, ходишь. Будто перенес операцию не больше аппендицита.

Удивительная сила живучести появлялась в людях. Очень нужна была жизнь каждому. И то сказать, не было семьи в стране, где кто-нибудь не пострадал от нашествия. Эту силу живучести и гнева человеческого не сосчитать ни по пальцам, ни на новейших электронных машинах. Это та сила, которую никогда не смогут учесть генералы, подсчитывающие, сколько дивизий и сколько бомб, хотя бы и атомных, нужно, чтобы захватить чужую землю.

И меня тогда эта сила на ноги поставила.

Провалялся я в госпитале два месяца. Пришла весна. Отправился я в свою часть. И, как говорится, хоть и приложило меня тогда здорово, а нигде не кольнет. Будто здоровее прежнего стал. Командир роты старший лейтенант Серов сказал мне, что за форсирование Нарвы представили меня к Славе 2-й степени.

Повоевали мы еще в Прибалтике, а в июне нас перебросили на другой участок. На Карельском перешейке развивалось наступление.

Вот там я и получил золотую Славу 1-й степени. Говоря по совести, получить мне этот орден положено было посмертно. Жестокое было дело…

Стояли белые ночи. Бледная радуга зари не сходила с неба. А на нем — спящие облака. В недвижных озерах то же небо. Сумерничает лес.

Солдатам спать некогда. Особенно в наступлении. Началось оно успешно. Три роты прорвали оборону противника и с боями стали продвигаться вперед. Благо все время светло.

Потом случилось неожиданное.

Пропустив три роты, фашисты затянули прорыв подоспевшими резервами.

Три передовые роты оказались в тылу противника. Командиры собрались на совет. Решили не останавливаться, а идти дальше в тыл, пересечь коммуникации. Наступление должно возобновиться. Неудача вначале могла задержать широкий прорыв на сутки, на двое, но остановить наступление было уже фашистам не под силу. Прошли те времена.

На продвижении в тыл противника настоял старший лейтенант Серов. Второй ротой командовал лейтенант Васильев, только что пришедший из училища, а третьей — старший сержант.

Роты двинулись к перекрестку дорог, где, судя по карте, находилась одинокая мыза. Это была ключевая позиция, овладеть которой значило контролировать доставку боеприпасов, снаряжения и резервов к большому участку фронта.

Мызу окружали леса и непроходимые болота.

К хутору вышли под утро. Солдаты порядком устали. Уже сутки, как они почти не выходили из боя.

Серов отдал приказ отдыхать, а сам решил посмотреть мызу поближе.

Из-за деревьев были видны каменные стены высотой в человеческий рост, окружавшие большой каменный дом под черепицей и несколько помещений чуть пониже.

Не мыза, а настоящая средневековая крепость. В ней мог разместиться батальон солдат.

Минут десять прошло, как ушел Серов.

Вдруг со стороны мызы раздался одиночный выстрел.

Бойцы пошли посмотреть, что случилось.

Вернулись с телом старшего лейтенанта. Посредине его лба виднелась черная отметина и тоненькая, будто от царапины, струйка крови.