Каждый разъ, какъ открывалась дверь, сестра Мари-Любовь быстро поднимала голову.

Когда мы кончили обѣдать, привратница пришла спросить, готова ли я къ отъѣзду.

Сестра Мари-Любовь отослала ее, сказавъ, что я сейчасъ буду готова.

Она встала, сдѣлавъ мнѣ знакъ слѣдовать за ней, помогла мнѣ одѣться, дала маленькій пакетъ съ бѣльемъ и вдругъ сказала:

— Завтра его привезутъ, а тебя уже не будетъ.

Смотря мнѣ въ глаза, она прибавила:

— Поклянись, что ты каждый вечеръ будешь читать De Profundis (заупокойная молитва).

Я поклялась.

Тогда она сильно прижала меня къ груди и выбѣжала изъ комнаты.

Я слышала, какъ она проговорила:

— О! Это слишкомъ, Боже мой, это слишкомъ!

Я совсѣмъ одна прошла по двору; фермерша, которая поджидала, немедленно увела меня.

Скоро я сидѣла уже между пустыми корзинами въ телѣжкѣ съ парусиннымъ верхомъ; была давно ночь, когда наша лошадь сама остановилась во дворѣ фермы.

Фермеръ вышелъ изъ дома съ фонаремъ, который покачивался у него на рукѣ и слабо освѣщалъ только его; онъ подошелъ къ намъ, помогъ мнѣ вылѣзти изъ телѣжки и, поднявъ фонарь въ уровень съ моимъ лицомъ, сказалъ, пятясь назадъ:

— Какая чудная работница!

Фермерша провела меня въ комнату, гдѣ стояли двѣ кровати, указала мнѣ мою и сказала, что завтра я останусь одна съ пастухомъ, такъ какъ всѣ уйдутъ на праздникъ Ивана-Купалы.

На слѣдующій день, какъ только я встала, пастухъ повелъ меня на скотный дворъ, чтобы я помогла ему задать кормъ скоту; онъ показалъ мнѣ овчарню и сказалъ, что я буду пасти ягнятъ вмѣсто старой Бибишъ; объяснилъ, что ягнятъ каждый годъ отдѣляютъ отъ матокъ, и что нужна вторая пастушка, чтобы пасти ихъ.

Онъ сообщилъ также, что ферма зовется Вилльвьеемъ, и что живется здѣсь хорошо, такъ какъ хозяинъ Сильвенъ и жена его Полина — хорошіе люди.

Когда мы управились со скотомъ, пастухъ усадилъ меня рядомъ съ собой въ каштановой аллеѣ.

Оттуда была видна излучина дороги, сворачивавшей на большой трактъ, и весь дворъ фермы. Постройки были расположены четырехугольникомъ; посрединѣ была большая навозная куча; отъ нея несло тепломъ, запахъ навоза заглушалъ ароматъ скошенной полузавядшей травы.

Глубокая тишина стояла вокругъ фермы; кругомъ, куда ни взгляни, ели да нивы. Мнѣ казалось, что меня завезли въ какой то заброшенный край, гдѣ я останусь навсегда одна съ пастухомъ и скотомъ, возню котораго я слышала въ стойлахъ.

Было очень жарко, и я какъ бы оцѣпенѣла отъ тяжкой дремоты, но не рѣшалась заснуть отъ страха передъ всѣмъ, что меня окружало.

Разноцвѣтныя мухи кружились и жужжали вокругъ меня. Пастухъ плелъ изъ тростника корзину, собаки спокойно спали.

Смеркалось, когда на поворотѣ дороги показалась телѣжка съ возвращавшимися хозяевами. Въ ней сидѣло пятеро: двое мужчинъ и три женщины. Проходя мимо, фермерша улыбнулась мнѣ, а остальные наклонились, чтобы разглядѣть меня. Вскорѣ ферма наполнилась шумомъ; было поздно варить, и всѣ удовольствовались хлѣбомъ и чашкой молока.

Хозяйка дала мнѣ на слѣдующій день накидку изъ толстаго полотна, и я отправилась со старой Бибишъ учиться пасти ягнятъ.

Старая Бибишъ и ея собака Кастиль такъ походили другъ на друга, что я всегда думала, что онѣ родственницы. Онѣ казались однихъ лѣтъ, и ихъ мутные глаза были одинаковаго цвѣта. Когда овцы разбредались, Бибишъ говорила:

— Шавкай, Кастиль, шавкай!

Она повторяла это быстро, какъ одно слово, и когда Кастиль даже не шавкала, ягнята собирались въ кучу, — такъ голосъ старухи походилъ на лай.

Когда началась жатва, мнѣ показалось, что я присутствую при совершеніи какого-то таинства.

Люди подходили къ колосьямъ и мѣрными взмахами клали ихъ на землю, въ то время какъ другіе связывали ихъ въ снопы и ставили, наклоняя другъ къ другу.

Крики жнецовъ временами неслись словно съ неба, и я не могла удержаться, чтобы не поднять головы и не посмотрѣть на плывущія въ воздухѣ колесницы съ хлѣбомъ.

Къ вечерней ѣдѣ собирались всѣ. Каждый садился, гдѣ хотѣлъ, за длиннымъ столомъ, и хозяйка до краевъ наливала тарелки.

Молодежь прямо зубами отхватывала хлѣбъ, а старики благоговѣйно отрѣзали каждый кусокъ. Всѣ ѣли молча, и сѣрый хлѣбъ казался бѣлѣе въ ихъ загорѣлыхъ рукахъ.

Въ концѣ ѣды старшіе разговаривали объ урожаѣ съ хозяиномъ, а молодежь смѣялась и болтала съ Мартиной, высокой пастушкой. Она разливала вино и одѣляла хлѣбомъ. Она, смѣялась, отвѣчала на всѣ шутки, но если какой нибудь парень протягивалъ къ ней руку, то она быстро отодвигалась и никогда не давала себя трогать.

На меня никто не обращалъ вниманія; я садилась немного въ сторонѣ на полѣнья и вглядывалась въ лица.

У хозяина Сильвена были большіе черные глаза, которые онъ спокойно останавливалъ на всѣхъ; говорилъ онъ не повышая голоса, держа ладони на столѣ. У хозяйки было серьезное, озабоченное лицо; казалось, она всегда ждала какого-нибудь горя, и едва улыбалась тогда, когда другіе громко хохотали.

Старуха Бибишъ всегда думала, что я засыпаю, и тянула меня за рукавъ, чтобъ увести спать. Ея кровать стояла рядомъ съ моей; раздѣваясь, она бормотала молитвы и задувала свѣчу, не обращая на меня ни малѣйшаго вниманія.

Сразу послѣ окончанія жатвы она стала отпускать меня въ поле одну съ собакой. Кастили было скучно со мною и каждую минуту она убѣгала на ферму къ своей старой хозяйкѣ.

Мнѣ было очень трудно собирать ягнятъ, которые разбредались во всѣ стороны. Я сравнивала себя съ сестрой Мари-Любовью, которая говорила, что ей трудно управлять нашимъ маленькимъ стадомъ; однако она собирала насъ однимъ ударомъ колокольчика и возстанавливала тишину однимъ повышеніемъ голоса, а я, сколько бы ни кричала или ни щелкала бичемъ, ягнята не понимали, и мнѣ, какъ собакѣ, приходилось бѣгать вокругъ стада.

Какъ то разъ вечеромъ я замѣтила, что не хватаетъ двухъ ягнятъ. Каждый вечеръ я становилась въ дверяхъ овчарни, чтобы по одному пропускать ягнятъ, — такимъ образомъ мнѣ было легко ихъ считать.

Я вошла въ овчарню и еще разъ попыталась пересчитать ягнятъ, но это было нелегко, и мнѣ пришлось отказаться, — я насчитывала больше, чѣмъ ихъ было.

Я рѣшила, что плохо считала въ первый разъ, и никому ничего не сказала. На слѣдующій день я пересчитала ихъ, выпуская изъ овчарни: дѣйствительно, двухъ не хватало.

Я очень безпокоилась; цѣлый день я разыскивала ихъ по полямъ, а вечеромъ, окончательно убѣдившись что они пропали, сказала объ этомъ хозяйкѣ. Искали нѣсколько дней, но ягнята не нашлись. Тогда хозяева поочередно наединѣ допрашивали меня. Они хотѣли заставить меня признаться въ томъ, что какіе то люди утащили ягнятъ, и обѣщали не бранить меня, если я скажу правду. Я упорно стояла на томъ, что не знаю, куда дѣлись ягнята, но чувствовала, что мнѣ не вѣрятъ.

Теперь, когда я знала, что люди могутъ украдкой утаскивать ягнятъ, я стала бояться. Мнѣ все казалось, что кто-то шевелится за кустами. Я очень быстро научилась считать ягнятъ глазами. Разбредались ли они или стояли, скучившись, я сразу узнавала, всѣ ли они.

Наступила осень, и я стала тосковать еще сильнѣе. Я жалѣла о ласкахъ сестры Мари-Любови. Мнѣ такъ сильно хотѣлось видѣть ее, что иногда, когда я закрывала глаза, она мерещилась мнѣ стоящей на тропинкѣ, и я, дѣйствительно, слышала ея шаги и шуршанье платья по травѣ; когда я чувствовала, что она подходила ко мнѣ, я открывала глаза, и сразу все исчезало.

У меня давно была мысль написать ей, но я не рѣшалась попросить чернилъ и бумаги. Фермерша не умѣла писать, и никто на фермѣ писемъ не получалъ.

Я набралась смѣлости попросить хозяина Сильвена свезти меня какъ-нибудь въ городъ. Онъ отвѣтилъ не сразу: сначала онъ уставилъ на меня свои большіе, спокойные глаза, и потомъ сказалъ, что пастушка никогда не должна покидать своего стада. Онъ охотно бы возилъ меня время отъ времени въ деревенскую церковь къ обѣднѣ, но нечего было и думать о томъ, чтобы онъ свезъ меня въ городъ.