Держа фрак в руке, он на цыпочках вышел из-за ширмы. Седовласый лорд героически пыхтел над своей молодой женой. У него было большое красное родимое пятно на широкой спине. Увидев Томаса, женщина испуганно округлила глаза. Тот послал ей воздушный поцелуй, осторожно открыл дверь и выскользнул в коридор.

– Две сережки? И это все? К тому же они разные!

На следующее утро Томас неохотно открыл глаза и недовольно уставился на своего камердинера.

Патрик Донован сморщил нос.

– Ты провонял духами. Что это за цветок?

– Жасмин, – пробормотал Томас. – Или роза. Приготовь мне ванну.

– Непременно, – проворчал Донован. – И как можно быстрее.

– Ты можешь сломать сережки и продать только камни. На завтрак хватит.

– Опять хлеб, сыр и оливки? – Донован поморщился. – Мне не хватает полноценного английского завтрака. Бифштекс, бекон…

– Ну и отправляйся в Англию, – отрезал Томас.

– И оставить тебя здесь? Да тебя же сразу повесят за преступления, если, конечно, какой-нибудь обманутый муж раньше не всадит тебе пулю между глаз или между…

– Кажется, в этом месте я должен сказать, что ты значишь для меня намного больше, чем простой слуга? – Томас откинул простыни и сел, свесив ноги. Постельное белье определенно издавало резкий запах каких-то цветов. Ему не слишком нравились духи, в которых некоторые дамы, похоже, купались: роза, лаванда, ландыш, гардения, жасмин. По его мнению, искусственный запах был насмешкой и над цветком, и над дамой.

За исключением фиалок. Фиалковые духи пахли как сад после дождя. Их аромат был сладким, невинным, искушающим. Он потер глаза, стараясь не допустить даже мысли об одной женщине, которая благоухала фиалкой. Милая Джулия Лейтон была леди до кончиков ногтей. Теперь она, наверное, уже замужем, стала герцогиней и забыла о нем. Он мог бы побиться об заклад, что именно в это время она наслаждается настоящим английским завтраком. У него даже слюнки потекли – при мысли о женщине, а не о бифштексе.

Томас встал и направился к ванне, чтобы смыть с себя запахи обеих его несостоявшихся любовниц. Больше он не увидит этих женщин.

Он мылся, пока Донован услужливо готовил принадлежности для бритья. С серебряных ручек и кожаного футляра еще не стерлось изображение герба семьи Томаса. Он много раз закладывал их и снова выкупал, но так и не смог избавиться от них окончательно. Эти вещицы напоминали ему о днях, когда он и представить себе не мог, что докатится до такого существования.

Он тщательно побрился, а Донован в это время вынул камни из оправы и поднес к свету.

– Бриллиант хорош. Жемчуг тоже. Надо было брать две сережки.

– Против правил, – проговорил Томас, еще раз проведя бритвой по щеке.

– Против твоих правил, – недовольно буркнул Донован. – Нам нужно ожерелье или тиара, а лучше и то и другое, если ты хочешь положить этому конец.

– Все кончится, когда я так решу, – сказал Томас и зашипел, обнаружив, что порезался.

Донован протянул ему полотенце.

– Это ты всегда ищешь лучшей жизни, а не я. Ну ладно, я вернусь через час, поскольку торговаться здесь не из-за чего.

Томас оделся и подошел к открытому окну. Перед ним раскинулась панорама Парижа, который превозносили как самый великолепный город Европы, где есть все, что нужно человеку, если только он обладает деньгами, хитростью или правильными друзьями.

Он был хитер, иногда – при деньгах, а вот друзей, за исключением Донована, не завел. Он уже достаточно долго пробыл в Париже и не мог дождаться отъезда. Но куда отправиться? Проблема. Он не мог вернуться в Лондон, не интересовался путешествием по Европе, посещением курортных городов Германии. Да, он был бездомным, как дворняга.

Мимо проехала карета – копыта лошадей весело стучали по мостовой. Выпрыгнув из окна, он мог бы оказаться на крыше этого экипажа, одним ударом сбить с места кучера и дать деру. Доскакать до моря, сесть на первый пароход…

Он часто играл в такую игру. Мир расстилался перед ним как географическая карта: ткнул пальцем в любое место – и поехал. Но дело было в том, что теперь ему никуда не хотелось.

Отвернувшись от окна, Томас взял газету. Она была довольно старой. Донован настаивал, чтобы они следили за лондонскими новостями, на случай если власти выйдут на их след и им придется бежать, или в тщетной надежде, что брат Томаса простит его и позовет домой. Или в одночасье упадет замертво, оставив наследство. Донован все еще верил в чудеса. Томас – нет.

Он стал лениво перелистывать страницы. О ней – ни слова. Он много месяцев не брал в руки газет, боясь наткнуться на заметку о свадьбе леди Джулии Лейтон. Но теперь Томас искал хоть какие-то сведения о ней в светских новостях. Их не было. Неужели Темберлей с досады запер ее в каком-нибудь отдаленном поместье? Интересно, что она сказала мужу в брачную ночь? Хотя не исключено, что он ничего не заметил. Томас закрыл глаза, и перед его мысленным взором предстала она, ее глаза, затуманенные страстью. Он услышал ее тихие вздохи, почувствовал неповторимый аромат – роскошный, доводящий до безумия запах фиалок.

Он негодяй. И дурак.

Он хотел увидеть ее снова, даже после того как она ясно дала ему понять, что не нуждается в нем.

И теперь, когда ему давно следовало забыть ее, он позволил дать волю чувствам, которых мужчина в его положении не мог себе позволить. Он не имел никаких прав на Джулию Лейтон. Но как бы он ни старался убедить себя, что она использовала его для удовлетворения минутного каприза, страсть не покидала его.

Томас решил уехать из Лондона, когда обнаружил, что уже пятую ночь подряд стоит напротив дома Карриндейла и смотрит на ее окна. Нет, иначе ему не удалось бы избавиться от этого наваждения. Он уехал в Париж в тот самый день, когда газеты объявили о поражении Наполеона.

Порыв ветра сдул газету со стола. Томас поймал ее и вернул на место.

Его внимание привлекло объявление. Это было приглашение, такое же, как те, что он получал по почте, когда еще был виконтом Мерритоном, сыном респектабельного графа и почти женихом дочери пэра. Австрийский император адресовал его всем коронованным особам и дипломатам Европы. Из текста явствовало, что в Вене состоится мирный конгресс и пройдет великолепное празднество, посвященное окончанию шестилетней войны. На конгрессе будут разделены захваченные Наполеоном земли и рассмотрен вопрос о возврате – или нет – бесценных произведений искусства, драгоценностей и недвижимости, награбленных Бонапартом.

Коронованные особы и драгоценности. Томас довольно ухмыльнулся. Похоже, это будет даже слишком просто. В ажиотаже не обойдется без десятков, даже сотен воров. Несколько крупных вещей – и он освободится от постылого ремесла. Томас нахмурился. Или воровство – его крест? В любом случае судьба давала ему шанс. Правда, верилось в это с трудом.

Вернулся Донован, неся под мышкой две бутылки шампанского.

– Пакуй вещи. Мы едем в Вену, – приказал Томас.

– В Вену? Но ты же не говоришь… на чем они там, в Вене, говорят! Ты и по-французски едва изъясняешься.

Томас показал слуге объявление в газете.

Донован прочитал, и его зеленые глаза зажглись весельем.

– Когда все это закончится, я куплю ферму в Ирландии. Буду разводить лошадей.

– Мы разойдемся, – с готовностью согласился Томас, – богатыми.

– А куда направишься ты? – спросил Донован, когда Томас откупорил первую бутылку шампанского. Пена пролилась на стол, и он поспешно убрал газету.

– В Италию, – отозвался Томас, пробуя шампанское. – Или, возможно, в Индию.

Но его голос звучал неубедительно.

Брюссель

Стивен наблюдал, как Джулия Лейтон помогает его сестре выбраться из экипажа. Доротея была бледна после долгого путешествия и тяжело навалилась на Джулию, которая никак не отреагировала на неудобство и лишь старалась заслонить собой свою подопечную от порывов холодного ветра. Стивен постарался подавить в себе чувство восхищения ее добротой.