Сегодня бриллиантовый браслет дамы станет достаточной добычей. Пусть оставит себе массивное рубиновое колье, которое она осмелилась надеть в Париж – нашла куда, ей-богу, – где рубиновые ожерелья все еще ассоциируются с ужасами революции и красными ожерельями другого рода, оставленными гильотиной.
Занавески призывно колыхнулись, и он в вальсе вывел даму из жаркого бального зала в прохладу летнего вечера. Томас чувствовал аромат роз – настоящий, – который был тоньше и приятнее, чем его имитация в духах баронессы. Он глубоко вздохнул и продолжил вальсировать, пока они не оказались в укромном месте, вполне пригодном для того, чтобы украсть поцелуй и бриллианты.
Томас не колебался ни минуты. Он склонился к ней для поцелуя, услышал ее слабый протестующий писк – очень слабый, почти неслышный, – и баронесса решительно обняла его за плечи и всем телом прижалась к нему.
Он нежно погладил ее щеку, незаметно избавив от одной сережки, которую тут же убрал в карман.
– Чудесный вечер в такой приятной компании становится еще прекраснее, – сказал Томас, легко касаясь кончиками пальцев ее обнаженных плеч.
В результате его прикосновений плечи и руки женщины покрылись гусиной кожей, которую он ощущал в темноте. Он наклонился, чтобы поцеловать ее еще раз, и его чувствительные пальцы коснулись застежки изящного браслета. Баронесса восторженно ахнула – его смелость ей явно импонировала.
Вместо того чтобы нежно прижаться к нему, она схватила его обеими руками за лацканы фрака и дернула на себя. Томас ощутил укол страха: неужели он выдал себя? Он оставил в покое браслет и с трудом подавил желание оттолкнуть партнершу, перепрыгнуть через ограждение в сад и сбежать. Вместо этого он улыбнулся, лаская ее руки и запястья.
– Приходи ко мне в комнаты, – пробормотала она, прикрывая глаза и возбужденно дыша. – Я заплачу тебе.
Теперь он действительно сделал шаг назад, шокированный столь откровенным предложением платы за услуги. О браслете он в праведном гневе забыл.
– Думаю, вы меня с кем-то перепутали, миледи.
Ее глаза открылись, страсть их покинула, сменившись холодной проницательностью.
– Разве? Ты привлекательный мужчина, но манжеты твоей рубашки обтрепаны. Полагаю, ты принадлежишь к аристократической семье, обедневшей в тяжелые времена. Не сомневаюсь: тебя интересуют мои деньги, ведь я значительно старше тебя. Мой муж никогда не улыбается мне так, как ты, даже в мой день рождения. Так что же тебе нужно от меня, кроме денег?
Она была старше его на все двадцать лет, и Томас пришел в ужас. Неужели женщина, годящаяся ему в матери, предлагает ему деньги за любовные утехи?
Нет, так низко он еще не пал! У него есть честь, принципы, манеры. Он скосил глаза на свои манжеты. Рубашка сшита из полотна высшего качества, но… да, манжеты слегка поизносились. А как же иначе? Он заказывал ее уже много месяцев назад. Что ж, по крайней мере раньше у него была честь. Просто, как выяснилось, честь не кормит.
Томас мысленно послал даму к черту и поклонился.
– Как я уже сказал, вы меня с кем-то перепутали, мадам. Я недавно в Париже и был рад встретить соотечественницу. Если у вас сложилось превратное мнение обо мне, прошу меня извинить. А теперь позвольте пожелать вам доброй ночи. – Он повернулся и ушел. Женщина не окликнула его и не пошла за ним. Она смущена? Злится? Он надеялся, что так оно и есть, поскольку был охвачен теми же чувствами. Он сбежал по ступенькам в сад и вышел через боковые ворота на улицу.
Ее серьга жгла тело через одежду словно стыд.
Подгоняемый гневом, Томас быстро шел по улице. Его каблуки звонко цокали по булыжной мостовой. Ему нужна более приятная компания. Чтобы отдохнуть душой, ему совершенно необходимо увидеться с Миллисент Карлайл. Она проводила лето в Париже с мужем, и они уже несколько раз встречались. Миллисент была молода, а ее муж стар. К тому же ее отношение к жизни было таким же, как у Томаса. Главное – это удовольствие, а что будет завтра – неважно. Вечерами, когда ее муж посещал парижские бордели, она приглашала Томаса к себе поужинать. Это были простые отношения, без требований или неудобных вопросов. Они пили шампанское в ее будуаре, смешили друг друга и заканчивали вечер в постели. Миллисент плевать хотела на обтрепанные манжеты. С нею он чувствовал себя легко. С нею он забывал, что стал вором, негодяем и лжецом.
Сегодня она прислала ему записку, пригласив в гости, пока муж будет отсутствовать. Разве Томас мог отказать?
Он негромко постучал в дверь гостиничных апартаментов, как это делают английские любовники. Французские любовники скребутся в дверь, и Томас не хотел, чтобы дама его с кем-нибудь спутала.
Миллисент открыла дверь, одарила его зазывной улыбкой и распахнула пеньюар, желая показать, что под ним ничего нет. Сегодня она явно не была настроена болтать или пить шампанское. Вот и хорошо. Умница, Миллисент. Облегченно вздохнув, Томас обнял любовницу и избавил от тонкого шелкового одеяния, после чего прижался губами к теплой обнаженной коже.
Женщина оттолкнула его и сморщила носик:
– От тебя пахнет розами! Как ты мог прийти ко мне от другой женщины?
Вот они, назойливые духи баронессы. Томас заставил себя небрежно ухмыльнуться.
– В Париже лето, дорогая. Розы в цвету. Должно быть, по пути сюда я задел розовый куст. Или два.
– И даже не подумал сорвать один цветочек для меня?
Женщина подвела его к стоящей в углу ширме и указала на таз и кувшин.
– Смой, пожалуйста, запах, иначе всю ночь меня будут мучить подозрения. Воспользуйся моим мылом. Оно с жасмином.
Она подошла к кровати и вольготно раскинулась на ней.
– Поторопись.
Томас слышал, как она вздыхает и нетерпеливо ерзает на простынях. Он тщательно вымыл лицо и шею, и аромат этой женщины вытеснил запах предыдущей. Как же он докатился до этого – сын и брат графа?
Его лишили наследства, вот как. И ирония судьбы заключалась в том, что он, не отличавшийся пуританским поведением, был совершенно непричастен к тому греху, в котором его обвинил брат. Молодая супруга брата, новая графиня, стояла перед мужем, широко распахнув прекрасные глаза, и не сказала ничего, позволив Томасу взять на себя вину за ее распутство. Тогда он в последний раз, если не считать встреч с Джулией Лейтон, поступил по-джентльменски.
Он застыл, когда дверь в апартаменты открылась.
– Джонатан! – воскликнула Миллисент. – Ты вернулся!
– Разве в Париже считается преступлением, если муж приходит домой рано? – полюбопытствовал он, и Томас замер в ожидании: сейчас спросит жену, почему она лежит в постели обнаженной. – Ты ждала меня?
– Я только что приняла ванну, – сообщила она, – и собиралась ложиться спать.
– Тогда я присоединюсь к тебе. От меня пахнет розами?
Миллисент издала короткий нервный смешок.
– В Париже лето. Розы в цвету, – сказала она, подражая интонации Томаса.
Тот слышал шорох одежды лорда Карлайла, который быстро раздевался, глухое ворчание. Услышав ритмичный скрип кровати, Томас закатил глаза и приготовился ждать.
Он хорошо помнил ночь, когда брат распахнул дверь в его спальню и обнаружил там полураздетую Джоанну. Томас лежал в постели. Он только что проснулся, разбуженный ее приходом, но брат, естественно, заподозрил худшее. Он не стал ждать объяснений – не желал их. А Джоанна не произнесла ни слова. Томас вспомнил, как она на следующий день пришла к нему – со слезами на глазах – и купила его молчание своими сережками. На самом деле это были серьги его матери, а еще раньше они принадлежали его бабушке. Эдвард подарил ей их на свадьбу. Она могла и не беспокоиться. Он все равно бы промолчал – из соображений чести – но серьги почему-то взял.
Лорд Карлайл за ширмой глухо застонал, напомнив Томасу, что, по крайней мере в этот раз, он действительно виновен, хотя и не пойман. Пока.
Он огляделся по сторонам в поисках возможного укрытия и аккуратно застегнул рубашку. Здесь было много крючков для одежды, медная сидячая ванна и умывальный столик. Рядом с ванной лежало три куска жасминового мыла и стояла фарфоровая шкатулка. Томас несколько секунд внимательно смотрел на нее, и, покончив с пуговицами, открыл. Там было несколько украшений, в том числе пара простых сережек с гранатом и жемчугом. Он взял одну из них – прощальный сувенир. Она позволит ему заплатить за бутылку шампанского. Или две.
