Единственное, чего мог пожелать этим утром Деникин – забиться в темный, холодный угол, и пролежать так, в полузабытьи, в абсолютной тишине, как минимум, сутки. Но веки резал острый свет, и чьи-то цепкие пальцы упорно тянули за лацкан.

– Господин Деникин! Дмитрий Николаевич! Да вставайте же вы!

От этого голоса вибрировали все поверхности, включая собственную голову. Еще чуть-чуть, и она взорвалась бы, как гнилая переспевшая тыква при падении. Фу. Преодолевая тошноту, Деникин нашел в себе силы перевернуться. Но и голос, и пальцы никуда не пропали.

– Дмитрий Николаевич! Деникин! Вставайте! А ну вставайте!

Деникин замычал. Голос затих. К сожалению, пауза продолжалась недолго. Несколько секунд – и на помощника полицмейстера обрушился ледяной водопад.

– А ну-ка живо вставай!

От неожиданности Деникин сел и открыл глаза.

Оказалось, что он спал в управе. Похоже, вчерашняя компания перенесла сюда его тело и уложила на лавку для посетителей, оставив у всех на виду. Какой позор. Лучше бы уж Деникин снова проснулся в мертвецкой. Там хотя бы немноголюдно.

Тошнота стала неудержимой.

– Свинья! – прозвучало над головой.

Надо надеяться, что показалось. Иначе придется вызвать его на дуэль. А там окажется, что он стреляет гораздо лучше.

Рука, покрытая длинными черными волосами – ни дать, ни взять обезьянья – сунула под нос склянку с нашатырем. Деникина вырвало снова. Лапа появилась опять – теперь из нее показалась темно-коричневая бутылка.

– Пейте! Это лекарство доктора, он вам оставил и велел дать.

Деникин послушно сделал два глотка.

– Что это? – едва передвигая пересохшим шершавым языком, спросил он.

Пузырек приблизился к самым глазам, но буквы расползались. Рука все поняла.

– Лауданум. 46 грайнс опиум энд 50 процентов алкохол. Это американское производство. Тут написано: Балтимор, Уса.

– А… А еще десять?

– Какие десять? Десять чего? А, это вы так посчитали состав, вероятно. Хм… Но почем же мне знать? Однако предположу, что там просто обязана быть вода. Вам же пора вставать, Дмитрий Николаевич. Вас ждут.

Деникин уже давно узнал обладателя руки – молодого, маленького, чернявого околоточного надзирателя Ершова.

Из всех, кто мог бы обнаружить Деникина спящим в управе, Ершов был наихудшим вариантом. Принципиальный и прямолинейный – помощник полицмейстера считал его недалеким – он жил в своей собственной вымышленной реальности. Мало того, еще и считал своим долгом постоянно рассказывать о ней сослуживцам. Его нудные нотации стали пищей для множества баек и даже шаржей. Иногда их рисовал сам Деникин.

Ершов о том знал, но упорно стоял на своем. Ремесленничий сын. Впрочем, не совсем пропащий. Он только грозился доложить о непорядках и беззакониях в департамент полиции, а когда совсем выходил из себя, то и дальше – самому Столыпину лично. Однако слова оставались словами: в произведенном кляузничестве он никогда не подозревался.

С Деникиным они разошлись, еще когда были коллегами. Тогда едва до оскорблений не доходило.

Получив повышение, Деникин подумал, что отныне и вовсе проблем с Ершовым не оберется. Но околоточный пока таился и неповиновения не выказывал.

– Кто ждет? Тут никого нет. Зачем ты меня вообще разбудил? – Деникин прилег обратно на мокрую лавку.

– Тут – нет. А там – Ершов указал рукой на запертую на засов дверь – есть. Вставайте, дело срочное.

– Еще слишком рано, – проворчал Деникин.

Волосатая рука с оголенными наручными часами, указывающими на четверть третьего, появилась снова.

– Из-за вас мы и так весь день в управу никого не пускаем. А теперь еще придется здесь прибираться.

Деникин попробовал приподняться. Оказалось, что ему стало гораздо лучше.

– Сильное средство, – довольно отметил он.

– Доктор сам его принимает. Да только лучше не следует. А уж, тем более, часто и помногу. Ученые пишут, что не лекарство это вовсе, а наркотикос. Сиречь яд, способный погубить не только тело, но и душу, – привычным поучительно-ледяным тоном известил околоточный.

– Яд для души? Ты обчитался, Ершов. Не знаю, как там душа, а вот мое тело, похоже, больше умирать не намерено. Эх… Что случилось-то?

Деникин, наконец, встал во весь рост, недоумевая, зачем именно он кому-то мог срочно понадобиться.

С рутинной мелочевкой – мошенничествами, поджогами да грабежами – справлялись и околоточные, а с чем-то серьезным теперь, после кончины Осецкого, шли сразу к полицмейстеру. Точнее, к его настоящему помощнику Цзи Шаню – «дяде Мишаю», маньчжуру, до сих пор не крещеному в православие. Формально он числился переводчиком с китайского и маньчжурского, на деле же и раньше решал многие вопросы полицмейстера, выполнял и обязанности его личного секретаря. Деникин не знал, откуда он взялся, но говорили, что дядя Мишай служит полиции чуть ли не с момента открытия управы. А это, почитай, почти тридцать лет.

Так что, если Деникин сам не проявлял инициативы, то мог долго и спокойно оставаться незамеченным и незанятым.

И что же вдруг изменилось?

Ершов вздохнул и опустил глаза – не от смущения, таким образом он собирался с мыслями.

– Господин полицмейстер пропал.

– В смысле – уехал?

– В смысле – исчез. Уже два дня как.

– И что это значит? Вы его искали?

– Искали. Нигде в городе его точно нет.

– Так, может, он все же уехал?

– Точно нет. Цзи бы знал.

– Так это, значит, дядя Мишай паникует.

– Не совсем. У его превосходительства Сергея Федоровича срочное дело к господину полицмейстеру.

– Так… И что?

– Господина полицмейстера необходимо немедленно отыскать.

– Ну так ищите… Это ваша задача, околоточный…

– Не совсем так. Она ваша. Вам надобно либо заняться поисками господина полицмейстера и найти его, либо прямо сейчас официально поставить его превосходительство в известность об исчезновении со всеми вытекающими… Я же – простой околоточный, не уполномочен-с.

Голова Деникина по-прежнему кружилась.

– И как же я должен это сделать?

Темные глаза Ершова хоть и смотрели снизу на высокого Деникина, но делали это с насмешливым превосходством.

– А почем мне знать? Это же вы у нас – помощник полицмейстера. Вам виднее.

Это прозвучало в крайней степени ехидно и фамильярно. Ершов определенно вышел за все мыслимые рамки. Кроме того – Деникин больше не сомневался – околоточный на самом деле давеча посмел обругать его, своего начальника, свиньей…

Такое поведение было абсолютно недопустимым. Его требовалось немедленно пресечь. Дуэль… хотя какая там дуэль, если Деникин не попадал в бутылку с пяти шагов. Нет, куда лучше показательное наказание по канонам полицейского устава, который Ершов так свято чтил.

– Так… Это так, Ершов. Но я хочу знать – а что бы сделал ты?

Ершов продолжал раздражать Деникина своим неприятным взглядом.

– Для начала я бы предложил вновь обращаться ко мне на «вы», как и прежде. Ну а потом я бы первым делом взял Цзи и отправился в четвертый квартал, в веселый дом Фаня, на который как раз снова принесли жалобу.

Деникин расхохотался.

– Я спрашивал не о твоих планах на вечер…

– Во-первых, я вас, кажется, только что просил воздержаться от чрезмерного панибратства… А во-вторых, вам, как помощнику полицмейстера – стало быть, и его доверенному лицу – без сомнения, известно о небольшой привычке господина полицмейстера регулярно посещать сей дом.

Деникину не было об этом известно, но и ничего особенного он здесь не усмотрел.

– И что тут такого?

– Ну как сказать… Вы же, конечно, знаете, что навещает он не просто дом, а только одну женщину, и притом уже много лет. И эта беспутная, Дмитрий Николаевич, определенным образом может называться непосторонним человеком господину полицмейстеру.

Деникин начал понимать, к чему он клонит.

– А зачем тебе дядька Мишай?

– Мне – незачем. Кто я такой, чтобы возглавить поиски господина полицмейстера? И при этом не привлечь к ним особого внимания, да избегая огласки? А вот вам, то есть тебе, да, тебе, господин помощник, Цзи совершенно необходим! Вы, то есть ты, не можешь не знать…