— Больно не будет. Наоборот — я сделаю так, чтобы ты испытал наслаждение.

— От порки?

— Обещаю.

Он вздохнул и пихнул плетку в мою протянутую ладонь.

— Блин, у меня точно крыша поехала.

— Спасибо. Можно снять с тебя халат?

— Давай, — кивнул он, чуть помедлив.

Я развязал узел и стянул с плеч тяжелую ткань, которая кучей свалилась на пол.

В комнате не было холодно, но обнаженный Тоби инстинктивно поежился и посмотрел на меня чуть округлившимися глазами, которые, вдруг понял я, при дневном свете оказались голубыми, как у котенка.

— Что-то я сейчас, — сказал он, — не чувствую себя особо доминантным, чтоб ты знал.

Бросив плетку, я притянул его к себе и поцеловал. Сначала губы, потом шею, плечи, ключицы — мягкое и незыблемое восхваление, которое напомнит, что это я ему служил, души в нем не чаял и все, что хотел — лишь доставить удовольствие.

Когда он возбудился, тяжело задышал и опять начал ежиться, но уже совсем по другим причинам, я развернул его лицом к стене, уперев в нее ладонями. Он простонал, практически жалобно проскулил, и вздыбил плечи, теряя энтузиазм прямо у меня на глазах. Накрыв его собой, я ласкал и любил Тоби руками и ртом, пока скованность не ушла, а его тело не стало теплым и податливым под моими прикосновениями.

Кажется, он даже не заметил, когда я отстранился, чтобы поднять с пола плетку, но стоило хвостам медленно проехаться ему вверх по спине, как он вздрогнул и шумно выдохнул. Какое-то время я продолжал так водить, чтобы дать ему привыкнуть к ощущению замши на коже, к весу и шершавости ремешков.

— Ты знаешь, куда можно бить?

— Ага. — Его голос был глубоким и хриплым от наслаждения. — В инете все написано. Спина, задница, нельзя по позвоночнику и почкам.

Я уже давно не держал в руках плетки, а не хлестал ею кого-то и того больше. Но она удобно лежала в ладони — знакомый вес, ожидаемый ход. Я немного попрактиковался, стегая воздух, пока рука и запястье не вспомнили, как заставить ремешки попадать туда, куда хотелось.

И тут я замялся, уставившись на обнаженную спину Тоби и чувствуя неожиданную неловкость. Подумать только — стою здесь, ни к чему не привязанный, с плеткой в руках и все равно жду ободрения.

— Если… Ты же… Ты ведь не против, да?

— Ага. Вообще не против. Так хорошо-о. — Он отвел назад плечи, подставив мне свое тело. — Я тебе доверяю. Ну, во всем.

— Постарайся не двигаться, а то вдруг… я… — Промахнусь. Захлестну концами бок. Причиню тебе боль.

— Обещаю.

Я придвинулся ближе и поцеловал его в шею у затылка, потому что он обожал, когда его туда целуют. В ответ Тоби тихо простонал, но, как и обещал, не шевельнулся. И я опять сделал шаг назад, собрался и начал. Поддразнивать, соблазнять, снова восхвалять, но на этот раз с помощью тридцати мягких, как масло, замшевых лоскутов, легко падающих на кожу его спины.

Сперва Тоби сжался, мышцы рук напряглись в ожидании боли, которую я ему никогда не причиню намеренно. Но, привыкнув к размеренному ритму моих махов, к поглаживанию и тяжелым, ласкающим ударам замши и к зарождающемуся под кожей теплу, он вновь расслабился и уронил голову между вытянутых рук.

— Хорошо-о, — пробормотал он, — как хорошо.

Его удовольствие улеглось внутри меня, грея, словно виски, и прогнало последние колебания. Я совершенно растерял все навыки, но сейчас ремешки двигались настолько нежно — просто под весом плетки и направляемые запястьем — что я бы, наверное, мог продолжать столько, сколько он захочет. На деле прошло около пятнадцати минут, и мой Тоби раскраснелся, обмяк и тихо постанывал при каждом касании плети.

Какой он был красивый. И мне, как всегда, до зубовного скрежета хотелось его, хотелось подарить ему наслаждение. И в то же время я почувствовал болезненный укол совести, видя, как он реагирует, с какой честностью, понимая, сколько всего он мне дал и сколько я сам от этого захотел дать ему в ответ.

Когда я переключился на восьмерки, хвосты плети опускались на его спину уже с небольшим нажимом. Первые несколько раз вызвали у Тоби такой же долгий блаженный стон, как когда я впервые взял в горло его член. Не знаю, сколько мы так продержались, но воздух в комнате успел наполниться тихими «шших», мягкими шлепками и нашими с ним тяжелыми вдохами-выдохами, а у меня уже выступил пот и начинала ныть рука. Что тоже казалось правильным, таким абсолютно правильным.

— Лори… Лори… Мне нужно… — Голос у Тоби был почти как у пьяного.

Я бросил плетку, и он оттолкнулся от стены прямо в мои объятия. Горящая кожа спины обдавала жаром мне грудь, но сам Тоби оставался абсолютно податливым — плавящийся мальчик, отлитый в форме того наслаждения, что он взял от меня под мягкими ударами плетки.

Неуклюжие дрожащие пальцы поймали мое запястье и подвели ладонь к члену, который горел не меньше спины и тянулся к животу влажной головкой. Я взял его в кулак, и несколько секунд спустя Тоби кончил прямо на стену, уткнувшись лицом мне в шею и рисуя ртом «да», и «Лори», и «люблю тебя, люблю тебя» на моей коже.

После чего мы свалились на пол одной потной липкой кучей и едва могли пошевелиться. Сам я был наполовину возбужден, наполовину удовлетворен и целиком принадлежал Тоби.

— О господи, — наконец сказал он, — нет, мне точно надо уметь делать тебе так же. — Он сел, до сих пор голый и в брызгах спермы, с намокшими от пота волосами, которые торчали в разные стороны а'ля еж. — Научи меня.

— Я старый больной человек и я устал, — простонал я.

Но все же поднялся, пошатываясь, и показал полному энтузиазма и схватывающему на лету Тоби несколько основных движений, включая те, что использовал на нем, и парочку более жестких, которые он мог бы… использовать на мне.

— Бли-ин. — Он нарисовал в воздухе несколько идеальных восьмерок. — Вот что надо было включать в школьную программу. Я бы сейчас тогда уже был в Оксфорде с четырьмя пятерками по основам кинкового секса и углубленному кинковому сексу.

— Тоби, почему ты не в университете?

Повисло молчание, не двигалась даже плетка.

— Фе, — объяснил он.

И больше ничего.

— «Фе»? Что значит «Фе»?

— Значит, что мне не хочется об этом говорить, понятно?

Я бы мог отметить, что для человека, так настаивающего на откровенности, взаимопонимании и тому подобном, Тоби вел себя на удивление скрытно, но не стал, потому что его глаза умоляли не расспрашивать.

Он крутанул плетку, чуть повернув расслабленное запястье — да, техника определенно улучшилась.

— Так, ладно, а что дальше?

— А дальше, боюсь, идет довольно малопривлекательный этап — ты просто тренируешься.

— Но не на тебе же, да?

— На подушке. Или на стене. Пока не наработаешь моторную память и не набьешь руку, чтобы ремешки попадали именно туда, куда хочешь, каждый раз без исключения.

— Да-а, о том, как куча домов хлестает стены, в интернетах не пишут.

— Прости, Тоби. По правде говоря, кинк совершенно не отличается от любого другого навыка. Если хочешь, чтоб получалось хорошо — упражняйся.

— Слушай, да ты не представляешь, сколько у меня ушло времени, чтобы сделать суфле, которое не опадало. — Он одарил меня широкой улыбкой. — Так что можешь не объяснять про тренировку. Э, то есть если тебе плетка прямо сейчас не нужна, конечно.

— Не надо, оставь себе.

— А ничего, нормально, что она, ну, от твоего бывшего?

— Если тебе без разницы, то и мне без разницы.

— Не без разницы мне только то, что можно ей с тобой сделать. — Он придвинулся ближе. — И потом, есть куча вариантов, как тебя помучить, для которых не надо проходить курс спецподготовки.

— Да. — Мой вздох был полон желания и капитуляции.

Он собрал пальцы клешней и провел ногтями мне по груди. Пусть они и не царапали, но для ласки это было слишком брутальное прикосновение, недвусмысленно сигнализирующее, какие цели преследует. Я опустил голову как раз чтобы увидеть, как медленно исчезают оставленные Тоби белесые линии.