Он пришел со своим новым… парнем, любовником, сабом. Впрочем, его уже и новым-то не назовешь.

Когда пытка поэзией с элементами перформанса наконец-то закончилась и снова заиграла музыка, я нарушил правила и сбежал от Сэма с Грейс. Бродить в одиночку.

Организаторы очень старались превратить это помещение на задворках Ист-Лондона в «пространство», оборудовав кучу хитрых уголков, якобы созданных для игр в самом незамутненном смысле слова.

Последнее, чего бы мне хотелось, это играть. В любом смысле слова.

Голоса — болтающие, смеющиеся, кричащие, кончающие — накрывали волной. Темницы и комнаты для петтинга напоминали не столько оргию, сколько очередь. По собственному опыту — один из наименее афишируемых секретов группового секса заключался в том, насколько часто в нем все упирается в логистику.

Судьба-злодейка провела запинающегося меня мимо игровых комнат аккурат в тот момент, чтобы увидеть Роберта с его… другим.

Мы с Робертом никогда не выносили наши отношения на публичное обозрение. Что мы делали, что значили друг для друга было слишком личное, слишком дорогое. Мы бы выставили это напоказ не раньше, чем позволили кому-то наблюдать за нами в постели в воскресное утро, когда он приносил мне тост с чаем и «Таймс», а потом делал неспешный минет. Это принадлежало только мне и Роберту.

Теперь — Роберту и его другому мужчине.

Другому мужчине, который для него терпел боль, и умолял, и рыдал, и носил на коже его отметины и поцелуи. Все те секреты, что когда-то были моими.

Я ушел, спотыкаясь, пока никто не заметил мое выражение лица — как у прохожего, увидевшего в окне что-то, чего ему никогда не иметь. Я отправился на поиски Грейс и Сэма и обнаружил их растянувшимися на потертом диванчике под бархат. Они подвинулись, чтобы посадить меня в середину.

— Я устал встречать везде Роберта.

— Бедный мой. — Грейс погладила меня по руке.

— Я себя чувствую, как в той песне Аланис Мориссетт, только наоборот — каждый раз когда он проводит ногтями по чужой спине, ощущаю их я.

Сэм моргнул:

— Да-а, братан, умеешь ты цитировать прошлый век.

За шесть лет их запасы сочувствия практически исчерпались, и я их не виню. Нельзя бесконечно утирать чужие слезы и уверять, что в этом океане еще полно рыбы и на одном мужике свет клином не сошелся.

Одно время мне тоже так казалось, но я устал плавать. И либо Роберт был русалом, либо я — странной рыбой с особенно загадочным брачным ритуалом. Даже с точки зрения других рыб.

— Зато публика хорошая, — попробовал сменить тему Сэм, — доброжелательная, соблюдающая технику безопасности.

— Да кинковая публика во всем мире одинаковая. Всех стоящих давно разобрали, — указал я на них двоих, — все красивые говорят только между собой, а все остальные уже отчаялись.

Грейс закатила глаза:

— Ты же в курсе, что относишься к красивым, да? Если б еще выглядел хоть чуть-чуть подружелюбнее, а не как голодная пиранья после тяжелого дня, все домы в этой комнате были бы твои.

— Все домы в этой комнате и так уже были мои.

— А еще ты особенно неотразим, когда ведешь себя как шлюшка, — промурлыкал Сэм, гладя меня по внутренней стороне бедра, отчего тело прошибла дрожь даже несмотря на брюки. На что он и рассчитывал. — Даже если врешь в открытую, — продолжил Сэм совсем другим тоном.

Правда или нет, но зерно истины в его словах чувствовалось.

— Господи, — встрепенулась Грейс, — вы только посмотрите на зародыша.

Мы посмотрели на зародыша.

Он стоял у края занятой беседой группы — рядом, но не поддерживая разговор. Худой, настороженный и до абсурдного молодой. С моего места получалось разглядеть одну копну кучерявых волос да бледное запястье, когда он откинул челку со лба.

— Откуда он вообще узнал про этот клуб? — Сэм, судя по голосу, был наполовину шокирован, наполовину восхищен. — Я в его возрасте до сих пор посылал свои грязные вещи на стирку домой маме, а не ходил по секс-вечеринкам для извращенцев.

— Какой лапочка, — умилялась Грейс, — как дамский сабеныш.

— Грейси, нельзя. Не растлевай британскую молодежь.

— Но мы бы завели для него будочку. Кеды бы выделили для жевания. И… И айпод, чтобы он слушал Panic! at the Disco.

— Чтобы он слушал что? — Я пропустил половину разговора.

— Популярную мальчиковую рок-группу, — с ухмылкой пояснил Сэм.

Грейс опять глянула в сторону парня, хотя я бы ей и так сказал, что тот уже ушел куда-то.

— Все равно кто-то должен с ним поговорить. Вдруг он потерялся.

— Ну и что бы ты сделала? — Голос Сэма смягчился. — Ладно, все с ним будет хорошо. Здесь же тщательно отбирают, кого пустить внутрь. Ты вспомни, чего нам стоило провести нашего Неблагодарного Брюзгу. И вообще, может, у него такое обманчиво юное лицо, а на деле ему уже под сорок. Э… братишка, ты куда?

Последняя фраза была адресована мне, но я не обратил на нее внимания.

И сам не понял, как оказался в соседней комнате в поисках мальчишки. Найти его оказалось легко. Обманчиво юное лицо — как же! Да ему не больше восемнадцати.

Я тронул его за плечо — такое худое и угловатое — и развернул к себе лицом. Он выглядел удивленным, но не испуганным. Скорее даже слегка раздраженным.

Я бы не назвал его по-настоящему привлекательным. Слишком еще несложившийся, сплошь угловатости и несимметричности, с россыпью ямок от прыщей по краю челюсти.

Я склонил голову, посмотрел на него, в необычно-синие глаза — из тех, которые как будто всегда подведены — и сказал:

— Тебе сюда еще рано. Это не кинк-сбор лиги юниоров.

Он дернул плечом, скинув мою руку:

— Спасибо за непрошеный и ненужный совет. Но как-нибудь разберусь.

На этом месте мне следовало уйти, но я остался.

— Первый раз?

— Первый раз на кинк-вечеринке? Или первый раз, когда какой-то мудак воображает, будто лучше меня знает, что мне нужно? — Он не дал мне ответить, что, пожалуй, и к лучшему, так как ответа у меня все равно не нашлось. — Да — на первый вопрос. Нет — на второй.

«Не смейся». Нечасто мне приходилось говорить себе такое. Но было что-то величественное во всей его своенравности. Величественное и нелепое.

— Уел. И, пожалуй, за дело.

Он уставился на меня широко раскрытыми голубыми глазищами. Пройдет еще немного лет, и он наверняка станет неотразимым. Не красивым, не симпатичным, но люди будут на него оглядываться.

Повисла пауза. Достаточно длинная, чтобы стать неловкой.

— Ничего себе. Э… — Он убрал челку с глаз, — даже не знаю, что ответить. Вот уж чего не ожидал.

Я пожал плечами. Теперь и мне было неловко, черт бы его побрал.

— Ну да, я могу вести себя как мудак, но стараюсь сдерживаться и не вводить это в привычку.

— Ничего себе, — повторил он. — А большинство людей не стало бы заморачиваться.

Я задумался на секунду:

— Да, наверное, ты прав. Не стало бы.

И тут он мне улыбнулся. Во все тридцать два зуба, как умеют только те, кто не научился смущаться.

— Знаю, что звучит надменно, но все же будь осторожен.

— Мужик, да мне уже девятнадцать.

Я задохнулся.

Челка опять упала ему на глаза (да подстриги ты ее!), и он нетерпеливо откинул ее назад.

— Да-да, знаю я, что ты думаешь. Да как девятнадцатилетний пацан вообще может понять, чего он хочет? Так вот, я — могу. Я… ну, чувствую… тут, — он постучал себя кулаком там, где сердце, вообще-то, не расположено. — Чувствую, понимаешь? Как то, что гей. Чувствую, как я устроен.

Я уставился на него. На этого слишком худого, слишком искреннего мальчика. Этого человека.

Потому что я знал, что он имеет в виду. Полностью понимал его. И чувствовал то же самое, ту же внутреннюю уверенность, но с годами позволил своему запалу потухнуть. Каким-то образом я ухитрился перестать в это верить. Тому, что раньше было частью меня самого, позволил переродиться в просто занятие.

И тогда на меня навалилась глубокая тоска, внезапная и безотчетная. За этого мальчика, который может стать мной.