– Что прикажете-с? – лакей шаркнул маленькой ножкой.

«А что же мне заказать? Полно, а есть ли у меня деньги? А то хорош гусь! Пришел в трактир, а про деньги и забыл…» – ладони стали шарить по карманам. На счастье, в боковом кармане сюртука он нащупал увесистый кошелек. Пальцы лихорадочно развязали кожаные тесемки – на стол вывалились царские червонцы и серебро.

– Ого, барин! Да вы у нас богач, – противно захихикал востроносый и шмыгнул носом. Его маленькие светлые глазки отчего-то сошлись на тонкой переносице.

– Голубчик, принеси-ка мне, – и тут Владимир запнулся. Он и представить не мог, что эта простейшая просьба может вызвать в его душе замешательство, граничащее с чувством полного отчаяния. Он вспомнил о том, как его кормили все последние дни, вспомнил пустую кашу и репку, вспомнил он и обильный обед у Клариссы и Осипа, вспомнил «простую, но велию» трапезу у Горохова, вспомнил и те минуты, когда ему и вовсе было не до еды. К горлу снова подкатила липкая тошнота, он судорожно сглотнул и решил собраться с мыслями. – А что у вас есть из закусок?

– По правде говоря, господин хороший, мы у себя не подаем столько блюд и разносолов, сколь бывает представлено к удовольствию знатных едоков в московских трактирах и ресторациях. Контингент, как говорится, не тот-с… А по приходу, так сказать, и расход свой имеем, – гнусаво затараторил лакей, наклонившись к самому уху Владимира. – Но кухарка у нас добрая – хохлушечка чистая и расторопная. Готовит исправно, и мухи в ее щах не плавают. – Лакей немного выпрямился, сладкая, чуть мечтательная улыбка растянула его тонкие, бледные губы. Но он спохватился, чуть приосанился и выпалил более зычным и официальным тоном: – Не прикажете ли подать блинов с кислыми вершками? Есть расстегайчики с грибками. Окорок холодный имеется. Поросенок с хреном. Каша. А на горячее щей могу принести или галушек со шкварками.

– Да, да. Вот это все и подай, – слабым голосом отозвался Владимир. Только сейчас он почувствовал, как устал и как сильно голоден. – А еще принеси, пожалуйста, водки.

– Сию минуту, – радостно отозвался лакей и скрылся в серых парах дыма.

– Давайте знакомиться, – раздался чей-то густой бас за спиной. Владимир вздрогнул, на плечо легла тяжелая ладонь.

Он обернулся. Возле стола стоял рослый малый с кустистой рыжей бородой, в рубахе пошитой из синей ксандрейки[18], подпоясанной красным кушаком.

Владимир привстал.

– Махнев Владимир Иванович, – чуть растеряно ответствовал он, памятуя о том, что не в его интересах высказывать и малейшие признаки сословной субординации.

– А меня Григорием Пустохваловым величают, – басом отозвался рыжий. – Не желаете ли сыграть в картишки на червовый интерес?

– Спасибо за приглашение, Григорий, но, по правде говоря, я сильно устал и голоден. Я, пожалуй, воздержусь от карточной игры, – он снова тревожно оглядел обеденный зал. – Может, чуть позже…

– Ну, как желаете, господин хороший. Я не советовал бы вам мешкать – весь интерес профукаете, – чуть развязано процедил он. – С нас взятки гладки, а вы к обеду получите остатки, – и он раскатисто рассмеялся, словно ярмарочный зазывала.

– Так и остатки дюже сладки, – встрял кто-то из мужиков. – Оставь его, Гришенька. Чай, не разумеешь, хто пред тобой? Это ж барин. Ему же только вершки жирные подавай. А наш брат и остатками не брезгует с ихнего стола-то, господского. Пущай волокитится – а нам своя профитроля сахарная от евонной волокиты выгорит. Была бы честь предложена. Посмотрим потом, как он локти-то свои холенные покусает, ежели увидит, в чем обремизился.

Мужики развязано и хамовато загоготали – Владимир невольно поежился.

– Спасибо, я подумаю, – обронил он.

Его настораживала бесцеремонность этой разудалой компании.

«Как они смеют так нагло со мной разговаривать?» – рассуждал Махнев. Но оглядев внушительную фигуру и огромные кулачищи рыжебородого и его товарищей, он лишь натянуто улыбнулся. – И о каком червовом интересе они говорят? Зачем мне их альковные страсти? Какие-то глупости… Про какие такие остатки?»

Рыжебородый вернулся к своим товарищам.

Меж тем серая льняная скатерть, взметнувшись в руках лакея тугим парусом, ровно легла на поверхность некрашеного стола. Тарелка с гречневыми блинами, миска со сметаной, блюдо с кусками свинины и рассыпчатой кашей, горячие щи с укропом – все это было расставлено в живописном порядке, прямо на столе. От аппетитных запахов у Владимира закружилась голова, рот наполнился слюной. Дрожащая рука потянулась к запотевшему графину с анисовой водкой. Водка обожгла горячее горло. Вслед за первой рюмкой была выпита и вторая, и тоже залпом. По телу разлилось приятное тепло. Владимир стал быстро закусывать. Но еда не лезла в горло, его все также немного мутило.

Он едва лишь сумел проглотить несколько ложек горячих щей. Все остальные закуски остались нетронутыми. Казалось, что пересохшее, сузившееся горло, не может протолкнуть в себя никакую пищу. Он отложил в сторону ложку. От пережитых потрясений и выпитой водки у него выступили слезы. Он еле сдержался, чтобы не пустить слезу.

Сонливость накатила столь внезапно, что в следующий момент в щеку впечатался грубый узор льняной скатерти, а в нос ударил кислый и жирный запах застиранной ткани. «Неплохо было бы расспросить лакея о том, есть ли тут комната, где можно отдохнуть часок, другой».

Резкий звук заставил вздрогнуть – это востроносый лакей уронил поднос. Сон тотчас пропал.

Он стал медленно разглядывать посетителей этого странного заведения. За спиной шла оживленная игра на интерес. Владимир прислушался к разговору. И он понял, на что играли эти разухабистые, подвыпившие мужики… Они играли на… очередность в любовном сношении с одной из сидящих за столом дамочек – той, что выглядела смазливее и моложе своей товарки.

Дамочка знала, что ее ожидает любовная скачка с пятью или шестью мужчинами. Но, видимо, это обстоятельство ничуть не смущало румяную жрицу любви. Она была пьяна и сидела на коленях у черноволосого джентльмена казацких кровей. Ее мощный зад, обтянутый пестрым ситцем ерзал на месте. Она живо отзывалась на вульгарные выкрики, краснела, обмахивала себя широкими, растопыренными ладошками, словно воображаемым веером, неловко кокетничала и принимала обольстительные позы.

Один из мужиков потянулся к ней, волосатая лапища ухватилась за торчащую грудь и вывалила ее из ворота блузки прямо на стол. Компания одобрительно засвистела.

– Мужики, мужики, хорош озоровать! – крикнул рыжебородый. – Окститесь! Сейчас доиграем, и с Груней пойдет первым тот, чей интерес выпадет.

Игра не продолжалась слишком долго. По развязанным крикам подвыпивших мужиков Владимир понял, что первая ходка досталась какому-то Петруше.

«Сейчас они потащат свой трофей на сеновал, – рассуждал Владимир. – Девица пьяна и не дает себе отчета, что компания мужиков не так уж и мала. Опять я пекусь о том, что меня не касается, – Махнев нервничал. – Может, вступиться за честь дамы? – Болван! Какая честь у шлюхи? А может, она сама об этом мечтает. – Он старался не смотреть в их сторону. – Скорее бы они все свалили в номера или на сеновал».

Но как он ошибся! Компания и не собиралась никуда уходить. Послышался звон падающей посуды. Это кто-то из мужиков одним махом расчистил стол. Черноволосый казак поднял Груню высоко на руки – она взвизгнула от страху и засмеялась. Он покружил ее словно ребенка – женщина рассмеялась еще звонче от внезапного, головокружительного удовольствия.

– Ох ты, баловница-бабочка, тяжёленькая, да мягонькая какая. Украсть тебя, что ли? Нет, братцы, дайте отыграться. Жалко ведь… Не по-людски оно как-то – одну, да всем гуртом. С души воротит.

– Жальце у пчелки. Положь Груню на место. Без жвавых обойдемся. Ежели воротит, то проваливай. Нашелся цыган. Я те уворую…

Протяжный вздох вырвался из горла чернявого, смуглое лицо исказила болезненная усмешка. Было видно, что в его душе идет напряженная борьба. В какую-то секунду Махневу показалось, что этот казак готов броситься из трактира, прихватив с собой увесистую Груню.