– Простите мне эту слабость. Я скоро вернусь, – прокричал в ответ Владимир и побежал по ночному лугу, залитому лунным светом, подальше от горной реки.

Впереди темнел хвойный лес. Туда и понесли Владимира быстрые ноги. Он бежал так, что за ушами свистел ветер. Босые ступни ощущали колкую траву. Пару раз он споткнулся, ударившись о какой-то камень, и полетел кубарем. Но снова вскочил на ноги и побежал дальше. Через несколько прыжков ровной синеватой стеной вырос густой ельник. Высокие вековые ели стояли так тесно, что Владимир едва продирался сквозь колючие заросли. Ветки царапали в кровь руки, иголки кололи глаза. Ногам стало больно от острых шишек и камней.

«Убегу, все равно, убегу! – думал он. – Опостылела мне ваша любовь оголтелая, и есть из ваших когтистых лап я не стану. Прочь, сатанинское племя! Как только доберусь до России-матушки, так сразу же в церковь побегу».

Кровь стучала в висках, сбивалось дыхание, но он все бежал и бежал прочь от трех сладострастных дьяволиц. Впереди показалась узкая лесная тропинка, петляющая среди елей и кустов можжевельника. Из-под ног испуганно вспорхнули ночные птицы, мелькнула тень рогатого оленя, проухал ночной сыч. Временами ему казалось: ноги отрываются от земли, и он уже не бежит, а парит, касаясь горячими ступнями лишь верхушек росистой травы. Владимир, действительно, взмыл к верхушке сосны, перед глазами пошатнулась луна – он потерял равновесие и стремительно полетел вниз. Все произошло слишком быстро, ладони едва успели ухватить концы колючих ветвей и притормозить падение. Еловые ветки и сухой валежник еще сильнее оцарапали голые ноги и живот. Он шлепнулся на землю и кубарем скатился куда-то под откос. Нос уткнулся во что-то влажное и холодное – он оказался на дне неглубокой ямы, поросшей густым папоротником. Бежать не было сил. Казалось, что горячее дыхание способно разорвать легкие. Владимир растянулся на влажных от росы кустах. Грудь и живот ощутили приятную прохладу. Сколько прошло времени, он не понял. Безумно хотелось спать. Владимир свернулся калачиком и на мгновение застыл в легком упоении от единения с ночным лесом.

«Как хорошо ощутить себя свободным, одиноким зверем, отдыхающим в норе или под кустом. С каким бы наслаждением я обернулся даже голодным волком, рыщущим по ночам добычу, лишь бы только стать свободным».

Секунды капали на дно папоротниковой ямы. Владимир всем естеством вбирал чарующие и тревожные ночные запахи и звуки: колючий шорох маленьких ежей, спешащих по своему, незамысловатому делу; скольжение прохладных, юрких змей и ящериц среди прелой листвы; плач зайца, испуганного ночным филином; похрюкивание матерого кабана; легкий топот глазастой лани, обдирающей мягкими губами сочную листву. Казалось, что пройдет немного времени, и он сольется со всем этим живым миром, с зеленой массой пахучих трав и станет деревом с белыми, жадными корнями или превратится в гибкого лесного зверя или птицу.

Вдалеке послышался хруст и чье-то дыхание. Он встрепенулся, сбрасывая с себя оковы сладких грез. Надо было бежать дальше.

«Чего я раскис? Нельзя останавливаться. Надо бежать. Еще немного, и закончится еловый лес. Наверняка где-нибудь должно быть человеческое жилье, – думал он, загораясь безотчетной надеждой. – Господи! Как хочется жить!»

Густой ельник стал редеть, пространство расширилось. Владимир оказался на цветочном альпийском лугу, покрывающем еще один пологий холм. Запахло медоносом и свежим огурцом.

«Откуда тут огурцы?» – рассеянно размышлял он. Внезапно к этим ароматам добавился легкий запах гари. О чудо! С противоположного края широкого луга показалась тонкая струйка дыма. Она таяла и уходила в синеющее, звездное небо.

«Там человеческое жилье! – сердце забилось от радости. – Сейчас я постучусь и попрошу о помощи. Или скажу, что ограблен разбойниками. Наверняка там живут добрые, верующие люди. Они помогут мне. Дадут что-нибудь из одежды».

Совсем близко звякнули колокольчики, заблеяли испуганные овцы, пахнуло овечьей шерстью, кислым молоком и сеном.

Хватаясь руками за короткую траву, Владимир, словно зверь, взбежал на вершину холма. Перед ним стояла небольшая, срубленная из сосны, хижина пастуха. Рядом располагался плетеный загон, полный тучных, кудрявых овец.

Почти на цыпочках он подкрался к крыльцу. Откуда не возьмись выскочила огромная черная собака и, уставившись на Махнева, зарычала, ощерив клыкастую пасть. Шерсть на собаке вздыбилась, глаза налились кровью. Собака залаяла, потом остановилась, снова зарычала и протяжно взвыла. Леденящий вой взвился в темное небо. В домике послышались приглушенные стуки, возня, метнулось пламя свечи. К маленькому окну прилип чей-то красный, расплющенный нос и два маленьких тревожных глаза.

– Marius, tu as entendu le bruit?[9] – спросила испуганная женщина в белом чепце и льняной ночной рубашке. Она поджала полные ноги и отодвинулась к бревенчатой стене. Заспанные глаза округлились. Белое, одутловатое лицо приобрело совиные черты. Она выжидающе смотрела на маленького коренастого мужа, лежащего на спине.

– Non, je n'ai pas entendu[10], – хрипло отозвался он и перевернулся на бок. Но сон сняло, словно рукой.

– Donc, pourquoi le chien aboyait?[11]

– Je ne sais pas. On va voir, Francoise[12]

Пастух Мариус поднялся и прислушался: за окном подул ветер. «Надо бы проверить овец. Вдруг волк забрался в загон?» – озаботился он. И стал нехотя натягивать овечью безрукавку и шарить под ногами стоптанные башмаки. Собака снова залаяла и странно зарычала, а после взвыла так, что у пастуха и его жены стало нехорошо на сердце. Деревянными негнущимися ногами Мариус подошел к входной двери. Он снова напряг слух и, постояв в нерешительности, вернулся. Рука нащупала в углу длинный топорик и старый охотничий карабин. Толстая Франсуаза с трудом слезла с кровати, одернула длинную рубаху, охнула и засеменила за мужем.

Мариус распахнул дверь, ночной воздух ворвался в дом вместе с ярким столбом холодного лунного света. Он увидел следующую картину: верный пес Патрик щерился, скулил и лаял, глядя на пустое место.

– Le chien est en fureur?[13] – раздался испуганный голос жены.

– Non, je ne pense pas…[14]

«Какое счастье, они говорят по-французски», – обрадовался Владимир.

– Messieurs, aidez-moi, s'il vous plait,[15] – жалобно молвил Махнев.

Затем он повторил свою просьбу, но гораздо громче, почти выкрикнул ее. Но, ни пожилой низкорослый мужчина в овечьей безрукавке, ни его толстая жена никак не отреагировали. Они стояли в трех шагах и смотрели сквозь него. Прижав морщинистую, грубую от работы руку ко лбу, пастух тревожным, зорким взглядом всматривался в темноту ночного луга. Он не видел Владимира…

Мариус цыкнул на собаку, потрепал по острой, слюнявой морде, успокаивая. Шаркающей походкой пошел проверять загон с овцами. Он прошел мимо Владимира, всего в нескольких дюймах от его руки, но так и не отреагировал на его присутствие. Лишь верный пес Патрик продолжал щериться и скулить, глядя на то место, где стоял Владимир Махнев. Пока пастух проверял загон с овцами, пес бегал рядом, настороженно поглядывая на непрошеного гостя. Но после он рванул в сторону и, сев в нескольких метрах от дома, задрал черную морду прямо на луну. Сонная альпийская долина вздрогнула от тоскливого, холодящего душу, собачьего воя.

«Они не видят меня. Я – призрак! Я – мертвец!» – от этой мысли Владимиру стало столь же тоскливо, как и псу Патрику. Он упал на колени и взвыл, подобно собаке.