— Ты не отступишь, да? — обречённо спросил тот.

— Похоже, что нет.

Дамир вздохнул в голос. Макс вдруг подумал — а почему тот его не посылает ко всем чертям? Ведь ничем не рискует сейчас, у Макса всё равно нет никаких доказательств. Ни вины отца, ни его собственной. Карим признан мёртвым, тела нет. Так почему Дамир всё ещё не отключает телефон? Наконец он услышал:

— С Казанского вокзала. Поезд на Коломну уходит через час. Успеешь?

— Успею.

— Как сядешь в вагон — звони. Я заберу тебя с Голутвина.

— Хорошо, — твёрдо сказал Макс и запоздало уточнил в уже отключившуюся трубку: — А что такое Голутвин?..

Колёса выстукивали о рельсы классическую дробь на две восьмых. Макс смотрел в окно, цепляясь глазами то за пролетающие мимо домики, то за деревья. Было ощущение какой-то паузы. Он нёсся незнамо куда, без всякого понимания конечной цели. Наверное, впервые в своей жизни. Даже версий особо не было. В вагон заходили то громогласные продавцы, то кондукторы. Макс надел наушники и даже задремал на какое-то время. Сказалась почти бессонная ночь.

Станция Коломны с непонятным названием Голутвин, с дореволюционным вокзальным зданием, смотрелась как на музейной фотографии. Макс даже притормозил на платформе, разглядывая старомодную лепнину с неожиданными англоязычными указателями. На привокзальной площади ему наперерез вышел Дамир. Они посмотрели друг на друга, как два заговорщика. Дамир кивнул в сторону стоянки, и они молча зашагали рядом.

Возле машины Дамир вдруг подошёл совсем близко и хмуро спросил:

— Ты вообще религиозный человек?

Макс зачем-то огляделся по сторонам и уточнил:

— В каком смысле?

Дамир словно выглаживал его лицо своими невозможными глазами, пристально-пристально.

— Ну, в смысле мистики всякой. Ритуалов. Я всё купил, свечки там, соль, кресты перевёрнутые…

От оторопи у Макса даже нижняя челюсть опустилась. Он в прямом смысле смотрел на Дамира открыв рот. Наконец выдавил из себя шёпотом:

— Ты серьёзно, что ли?

Дамир секунду смотрел на него в упор, но вдруг его губы дрогнули, и в уголках глаз прорезались морщинки.

— Да нет, конечно, — хмыкнул он. — Просто не смог удержаться. Садись.

И, пикнув сигнализацией, пошёл к месту водителя.

— Куда мы едем?

— В Озёры. Это городок такой, тут километров сорок.

Дамир указал на заднее сиденье через плечо. — Там пакет из «Макдоналдса», ешь.

Макс даже не повернулся.

— Мне не до еды сейчас, если честно.

Тягостное ощущение не ушло даже после розыгрыша Дамира. Как бы они ни оттягивали момент разговора, Макс понимал, что палач — это тот, кто убивает. Пусть и преступников. А ещё он понимал, что после таких событий люди меняются навсегда. Несмотря на внешнюю нормальность, Дамир был расколот и травмирован. Психопатия в переводе с греческого «болезнь души». Макс отдавал себе отчёт в том, что сейчас едет в машине с больным человеком.

Дамир вдруг коснулся его плеча, аккуратно провёл пальцами по скуле. Макс не отпрянул, но и не приласкался в ответ. Он будто смаковал эти последние минуты молчаливого неведения. Дамир спросил:

— Как ты узнал, кстати? Про отца.

Он убрал руку, положив её на руль. Макс откинул затылок на подголовник, глядя на бегущую по дороге сплошную слева.

— Я в поезде как раз об этом думал. Так сложилось всё — будто специально. Драка, участковый, который вспомнил вашу квартиру. Хотя, если бы не эта чертовщина по ночам, может, я бы и не обратил внимания.

Дамир покачал головой, но промолчал. Макс не мог понять, жалеет тот или радуется. Было вообще трудно до конца понять, что каждый из них думает. По крайней мере, Макс сейчас не понимал даже себя. Типичная реакция на непредвиденные события, кстати. Человек делает что-то, управляемый эмоциями, а не разумом. Потому, что эмоции всегда первичны.

— А ты как узнал? — наконец спросил Макс.

«И главное — как долго ты знал», — но этот вопрос пугал даже больше, чем признание в расправе.

Дамир чуть прижался к обочине, пропуская лихача слева. Он перевёл взгляд от зеркала заднего вида к боковому и уточнил спокойно:

— Ты ведь хочешь спросить, почему я его не сдал ментам, да?

Макс не стал отпираться. Только сейчас он подумал, что даже не знает толком, куда они едут. Своевременно, конечно.

— Максим, то, как я об этом узнал, напрямую связано с тем, что мне пришлось сделать, — неожиданно резко сказал Дамир, и всё его спокойствие улетучилось в момент. — Ты попробуешь это понять?

Макс кивнул не поворачиваясь. Он попробует.

— Ты слышал когда-нибудь про кровную месть?

— Ты опять?..

Дамир цокнул языком. Он опять слишком быстро выходил из себя.

— На Кавказе кровная месть — вовсе не шутка, можешь посмотреть статистику. Даже в наше время в Дагестане часть убийств совершается кровниками. И я знаю, что кавказцев часто считают дикарями с кинжалами, но поверь мне: в основной своей массе — это достойные, трудолюбивые, порядочные люди с древнейшими обычаями и культурой.

Макс понимающе кивнул. Обычно он так же вступался за татар у себя в Казани, хоть и не имел татарской крови. А уж истеричных страшилок по поводу Северного Кавказа наслышался предостаточно. Дамир чуть успокоился, увидев его кивок.

— Понимаешь, это очень древний и, к сожалению, оправданный институт для сдерживания разгула бандитизма. Советская власть боролась с этим, конечно, через внедрение силовых ведомств и судов. Но, вдали от центра, те тут же погрязали в коррупции и беспределе, и простые люди до сих пор часто не могут добиться справедливости для своих убитых. В Чечне, кстати, с этим получше. А в Дагестане можно застрелить любого пастуха и объявить его посмертно террористом, повесив себе очередную звёздочку за борьбу с экстремизмом.

Дамир замолчал, постучал пальцами по рулю. Макс повернул к нему голову, прижавшись щекой к спинке сиденья.

— А как это связано с твоим отцом?

— Это связано с его первой жертвой.

— С той, в 99-м году?

— Нет, в 75-м, в Дербенте.

Макс сел прямо, попытался вспомнить что-нибудь про детство Карима. Дамир продолжил:

— Его соседка — наверное, первая любовь в старших классах. Думаю, что это было непредумышленно. Возможно, он захотел, она испугалась — строгие родители, честь рода. Вряд ли он уже тогда был отмороженный на всю голову, но после того раза точно стал.

Дамир притормозил, пропуская пешехода в неположенном месте. Тот махнул ему рукой в знак благодарности.

— Асият знала? — тихо спросил у него Макс.

— Конечно знала, — горько подтвердил тот. — Поэтому и увезла его в Москву, практически перестав общаться с роднёй. По закону он был несовершеннолетним, но она прекрасно понимала, что его убьют, если это вскроется.

— Значит, до сих пор так никто и не знает, кто её убил?

Максу было дико вот так просто обсуждать убийство реального человека, покачиваясь в машине, словно в поездке на пикник. Дамир пожал плечами.

— Теперь знаешь ты. А остальные, кто знал, — тех нет уже. Ну, кроме меня.

— Лучше бы я не знал, — прошептал Макс, отворачиваясь к окну.

— Я потом долго складывал всё в голове. Соображал, как события развивались. Вот ты сказал, что всё будто специально сложилось. Я тоже так чувствовал.

— Ты как-то узнал про ту, первую девочку?

— «Как-то», — зло усмехнулся Дамир. — Я в тот день познал всю мерзость этого мира, Максим.

Он приоткрыл окно, запуская в салон холодный воздух.

— Я тогда уже отдельно жил пару месяцев, но ключи от квартиры у меня были. Я пришёл в ту квартиру, а бабка на кухне за закрытыми дверями сидела, говорила с кем-то. В прихожей висела куртка с погонами, фуражка. Я прям остолбенел — у нас военных знакомых не было отродясь. А они не услышали, как я пришёл. Это сейчас дверь железная, а тогда обычная деревянная стояла. Это был какой-то силовик из Дербента. По-русски он говорил с сильным акцентом, но не аварец. Он постоянно повторял, что Мине придётся расплачиваться за то, что сделал Карим. Что стоит ему намекнуть родне той девочки, и у Карима будут кровники. Вымогал деньги.